Александр Авраменко - Смело мы в бой пойдем… Страница 4

— Готовимся к аварийной посадке!

А переговорку с рацией нам ещё раньше эти поганые «Кертиссы» расколотили… В общем, плюхнулся я на брюхо. Грохот, скрежет, я матерюсь, стрелки мои вопят благими голосами от страха, а в башке одна мысль: Господи, спаси и сохрани! И ведь что погано-то, никогда в Бога не верил, а тут вспомнил. Короче плюхнулись… И не сказал бы, что много дров наломал: так, плоскость левую обломил, винты, соответственно, штопором. Это уже потом, когда нас наши освободили, оглядел внимательно и ахнул, видно, есть Бог на небе, и он меня любит…

В общем, сели… Я, когда пыль немного осела, цапнул свой маузер и наружу. Выдрался кое-как, глянул, и похвалил себя: молодец ты, парень! Сел, как по заказу, рядышком! Гляжу — мои стрелки штурмана тянут, ну всё, думаю, порядочек, и тут только — дзынь по борту. Взиу-у, пуля рикошетом от блока мимо уха. Ну, тут рисоваться нечего, я на землю — хлоп, лежу значит, осматриваюсь. Тут мои подползают, все трое. Ага. Значит, и Курт очнулся. Подползли, сопят; все грязные, потные, а в глазах такая тоска, ну ещё бы — поняли, что жареным пахнет. И сильно пахнет… Вдруг слышу. Кричит вроде кто-то:

— Ком…Ком…

Потом что-то непонятное, вдруг на почти чистом немецком, правда, акцент славянский прослеживается:

— Эй, соратники, ползи сюда!

Ну, мы и поползли. Я первый, как командир, экипаж мой следом, как полагается. Тут что-то как грохнет, и тишина сразу — пули больше не свистят. Одним словом, остановился я, когда носом в другой нос упёрся, глянул, и охнул про себя: союзники! Это же надо, из огня да в полымя! Русские! Нет, я против русских ничего не имею: дерутся они здорово, и этим республиканцам прикурить всегда здорово давали, особенно этот самый танковый полк, «Витязи», но характер у них… тут у меня сразу синяк под левым глазом зачесался так, заныл, как зуб больной. Потому что обладателя носа я узнал, именно он мне этот фонарь подвесил, а тот щериться, видно тоже узнал.

— Что летуны, сбили вас?

— Будто не видишь?!

Я на него окрысился было, тут глядь на погон — майор целый… а я ему как своему, чуть ли не матом… Но он ничего, нормальный оказался, а может, просто внимания не обратил. Тут мои ребятишки подползли, пыхтят. А майор, значит, им командует: давайте-ка, орёлики, назад к вашей птичке, снимайте всё, что стрелять может, со всем боезапасом, а так же всё, что взрывается. И сюда. Главное, воду и пожрать тащите. А то мы уже тут половину суток сидим, и животы подвело. И не отсвечивайте там. Хоть из испанцев вояки плохие, но если начнут садить, то пуля дурная может и случайно попасть. Глянули мои ребята на него, и уползли назад. А майор у меня так молча пачку сигарет из кармана вынимает, закуривает и назад впихивает.

— В общем, слушай сюда, поручик. Мы тут хотели танковый прорыв изобразить, да попались под гаубицы. Бритиши моих ребят отсекли, а я прорвался… вот только на «антитанк» напоролся, гусеницу мне порвал. Влипли мы здорово, до линии фронта двадцать километров, за спиной дивизион гаубиц, да танковый батальон сводный. Лягушатники и лимонники вперемежку. Когда нас отсюда вытащат — хрен его знает. Так что будем сидеть до последнего, мы, по крайней мере. Дело, конечно, твоё, обер-лейтенант. Но на твоём бы месте я в плен бы не спешил. А так хоть надежда есть, что нас вытащат. Мой двадцать шестой считай целый, только звёздочку с гусеницей порвало, пушка с боезапасом и пулемёт, да на твоём бомбере, наверное, что-то найдётся?

Я ему в ответ киваю:

— Три пулемёта, личное оружие, пара гранат, да надо стрелка-радиста моего потрясти, этот сукин сын вечно что-нибудь припрячет в самолёте, этакое…

Тут гляжу, мои ребята ползут, матюкаются. Волокут с собой два МГ-15-ых, коробки с патронами, и Ганс, хомяк этот, баул какой-то тащит и канистру с водой из НЗ. Глянул наш русский на эту картину и повеселел сразу, похлопал меня по плечу:

— Теперь живём, друг!..

…Первым делом мы окопы вырыли. Ох, и ругались же все… поначалу… Зато потом, когда целую роту пехоты республиканской нашинковали, а сами ни одной царапины не получили, весь экипаж майору спасибо сказал, что копать заставил… В общем, двое суток мы там сидели, вокруг этого танка в обороне… Народу покрошили видимо-невидимо…

Ребята эти, «Витязи» дикие, пока без нас сидели, первым делом свой танк закопали по самую башню, и когда я на посадку шёл, то малость попутал технику, это английский «Виккерс» там в поле стоял. Русский танк и не увидишь сразу, так они его засыпали — только башня торчит между двух холмиков. Танкёры на одном из них, том, что ближе к дороге, окопчик отрыли, бруствер траками от разбитой гусеницы обложили, да песочком присыпали, но плохо — от одного гребешка лучик и отразился, да мне в глаз и попал. Слава Богу, в тот, который не заплыл… В общем, танкисты наши по кружечке водички пропустили и ожили маленечко, заулыбались. Смотрю я на их морды славянские, и тут вижу знако-омый такой фингал у одного под глазом. Точь-в-точь, как у меня. Только у меня слева, а у того справа. И разобрало меня тут любопытство, значит. Я к майору аккуратненько так поворачиваюсь, козыряю ему как положено и вопросец ему, с ехидцой:

— Герр майор, а чем ваш танкист отличился?

И на свой глаз показываю так, исподтишка. Погрустнел тут он, и мне в ответ:

— Севой меня зовут, обер-лейтенант. Всеволодом Львовичем. Можешь ко мне по имени-отчеству обращаться, разрешаю. А освещение я ему подвесил за дело… танк у меня командирский, рация есть. Да как нас тряхнуло взрывом, рация моя работать перестала, а этот, стрелок — радист так называемый, починить её не может, хотя я его по честному на курсы отправлял, чтоб научился всему, что положено. Видно, только жрал от пуза да за девками бегал, скотина… Теперь вот, рация вроде есть, а вроде нет. Не работает. А если бы ты с неба не упал, то и вообще конец бы нам пришёл — у нас на троих шесть сухарей, полфляги водки, а воды — ни капли…

И так мне сразу пить захотелось, жара ведь страшенная стоит. Но я себя пересилил, стал всё изложенное по полочкам раскладывать, любим мы, немцы, порядок во всём. Перво-наперво попытался я имя его выговорить, но на втором слоге понял, что проще язык изо рта извлечь, молотком отбить, как бифштекс, чтобы помягче был, да назад вставить, тогда может и получиться выговорить это — Вшефолотлеофвофитшч. Севой он себя к концу дня разрешил называть, когда мы четвёртую атаку отбили. Вот это имя у меня сразу получилось выговорить. Но — по порядку. Орднунг есть орднунг. Рассказал он мне про рацию, тут меня и осенило: у меня же Курт есть, герой штурман, в штаны при первой атаке французов напустивший. Маню я так его ласково, пальчиком… встрепенулся малый, подобрался поближе. А я майора в бок:

— Герр майор, а пусть вашу рацию мой штурман посмотрит, он у меня радист тоже. Только просьба у меня к вам, личная.

Русский смотрит на меня так косо — косо, а я своё гну:

— Если не получится у него, то подбейте ему глаз с этой стороны, — и на свой показываю, — а заодно и стрелкам моим, обоим, чтоб весь экипаж одинаково выглядел…

Тут танкист понял, и как заржёт, аж до слёз. Наконец успокоился, и головой кивает, брямкнул что-то по своему горе-радисту, тот закивал, ухватил моего Курта за рукав и потянул в нору, под брюхо танка прокопанную. Смылись они, значит, майор моих стрелков к себе поманил и поставил задачу: отрыть ещё два окопа под МГ, один, значит, правее своего, а второй позади нас, метрах этак в ста. Отсечная позиция называется, и водителя своего с ними отправил. Только орлы уползли, голос из танка раздался, Курт докладывает:

— Герр обер-лейтенант, задание герра майора выполнено — рация починена, связь установлена.

Как услышал это Сева, даже в лице переменился и спрашивает, значит:

— А доложите мне, лётчик, причину неисправности!

Штурман мой, недолго думая, выдал секрет:

— У вас, герр майор, провод от питания отсоединился…

Ну, думаю, бедный русский танкист… А Сева меня за собой в нору тянет… Нет, что не говори, а танкистом я бы быть не хотел… Жарко, тесно, везде железяки какие-то торчат, не развернуться. Вот мой «Юнкерс», хоть в футбол играй. Первым делом майор со своими связался и доложил, что жив и сидит в тылу у френчей, к обороне готов. Да и если что, то дорогу он на Севилью перекроет. А ещё сказал, что с боеприпасами у него совсем туго, и если бы не немецкий бомбер, который ему чуть башню не снёс при вынужденной, то совсем бы плохо ему было. А теперь нас семь человек при пушке с пятнадцатью снарядами. Да четыре пулемёта. И боеприпасы бы не помешали, а то своих не надолго хватит. А из наушников ему в ответ по-русски, а он уже шёпотом мне переводит, что из тридцати пяти танков, что с ним в атаку пошли, только двадцать четыре машины уцелело, остальных пожгли, и когда к нам прорвутся, никто не знает. Что экипаж мой жив и здоров, они очень рады, и уже доложили нашим на аэродром, а те нас в безвозвратные потери списали, но сейчас сильно радуются. И, напоследок, обнадёжили, что планируется совместный удар в нашем направлении, но завтра. А поэтому держаться нам требуется как минимум сутки…