Михаил Белозеров - Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 Страница 4

— Звал, командир?!

— Бери кого хочешь из смежников, посмотри, что делается в окрестностях, оцени возможность прорыва на Кисловодск.

Кисловодск стоял на самой границе, и если «стену» взорвали рядом с ним, то, естественно, и положение там тяжелее во сто крат, но и сил там поболее — два батальона ВДВ, танки и долговременные укрепления. Но раз просят, значит, дело там действительно дрянь.

— Есть оценить, — ответил Алексей Ногинский и исчез, как привидение, легко и бесшумно.

Смежниками были все те, кого нагнали сюда из полиции: следователи, сыскари, комендантская рота, дорожно-патрульная служба, водители, даже один завскладом, один из отдела кадров, а ещё двое из гаражных механиков, и, конечно же, те «чудаки» из ГУВД, которые приехали, словно на прогулку, за орденами. В отряде таких за глаза насмешливо называли «дикими гусями». Спирт и водку они не пили — брезговали, а предпочитали дорогой коньяк — печень берегли. В гостинице сто двадцать с лишним человек, подумал Игорь, и дай бог, если половина из них ведёт огонь. Остальные разбежались по углам и щелям, отсиживаются.

В окно снова попало несколько пуль, и номер наполнился пылью. Остатки стёкол разлетелись во все стороны. Габелый подскочил, дал три короткие очереди в сторону парка центрального военного санатория, потому что стреляли именно оттуда. И вообще было такое ощущение, что нападавшие знают, что делают, потому что два БТРа, мотаясь между домами, не давали себя подбить, а пулемётчики заняли заранее выбранные позиции. Поди теперь их всех выкури. И вдруг он вспомнил о Божене.

— Командир! — крикнул он нервно. — Я сбегаю в административный корпус, помогу?..

— Зачем? Без тебя справятся, — заверил его Севостьянихин.

— Очень надо… — сказал Игорь. — Понимаешь, очень. Человек там.

— А-а-а… — вспомнил Севостьянихин. — Конечно, дело святое. Давай, — разрешил он, — одна нога там, другая здесь.

Севостьянихин давным-давно должен был получить «полковника», но то ли у старой власти руки не дошли, то ли у новой не было нужды заботиться о боевом офицере.

Был он широкий, сухопарый, с мосластыми руками, нос имел узкий, длинный и наглый, глаза — чёрные, усталые и терпеливые, какие бывают только у кадровых военных, вкусивших все прелести государевой службы.

Как же я раньше забыл о Боженке, ругал Игорь себя самыми чёрными словами. Она там, поди, извелась. Как я мог? Впрочем, когда он взглянул на часы, то понял, что бой шёл всего двенадцать минут, а казалось — вечность, только это и извиняло его. Он заскочил к себе в номер и понёсся в административный корпус.

С Боженой Журавлёвой, или с Боженкой, как он любил её называть, у него был бурный роман. В момент близости она всегда говорила: «Убей меня нежно…» Он даже умудрялся на ночь мотаться в Пятигорск, а на рассвете возвращался на построение в Залукокоаже. За шесть месяцев ни разу не залетел, но от такой жизни ещё более высох, однако был счастлив, как можно было быть счастливым на войне. «Смотри, так женишься», — предупреждали, словно сговорившись, многие. А Вепрев Олег из Казани, который был его другом, тот вообще нагло заявил: «Ты счастливчик! Я два года подряд к ней подкатывал, а она меня всё отшивала. И наши тоже от ворот поворот получали. Не фига! Верный признак, что не гулящая баба. Ждала тебя, красавца. Так что женись, не раздумывая!» А отшить Олега, по мнению Игоря, было трудно: ловкий, уверенный в себе, с морем обаяния на наглой татарской морде, он ходил пританцовывающей походкой, поводя плечами, и все знали, что это не просто форс, а одержимость, что правая рука и левая нога у него ударные и что он даже пробился в международную лигу муай-тай, но возраст и характер сделали своё дело, тут ещё начался очередной бардак, срочно понадобилось пушечное мясо, и спортивная карьера Олега Вепрева полетела коту под хвост. Один недостаток был у Олега Вепрева — был он женат и имел кучу детей, которых любил и холил в перерывах между командировками. Так что ни о каких серьёзных отношениях, как и другие, он не помышлял, разве что, как он любил пошлить: «Разрядить обойму», но для этого существовали другие женщины, которые стояли за прилавками или продавали билеты на железнодорожном вокзале.

Игорь нашёл её там, где увидел впервые, — в медпункте радонового источника. Она легкомысленно пряталась за стеклянный шкафчик с медикаментами и, положив руки на колени, спокойно смотрела, как со стороны общежития Пятигорской фармацевтической академии мелькают духи.

— Что ты здесь делаешь? — удивился он, нервно поглядывая в окно. — Собирайся!

Знал он. Знал, что она ждала его ещё вчера, что осталась, не пошла домой, собственно, ради него, а он, скотина, пил водку в «Канатке», горланил песни и клялся, как и все, в боевом братстве. Были у него планы забрать её с собой в Питер, однако за суетой и делами вопрос этот они обсудили вскользь, заглядывая в будущее с большой опаской, не только потому, что оба в жизни больше потеряли, чем приобрели, а потому что жизнь стала непредсказуемой и в смысле войны, и в смысле отношений, и они хотели проверить свои чувства, прежде чем решиться на что-то серьёзное и долговременное.

Сердце у Игоря мягко сжалось. Он представил, какая она хрупкая и беззащитная под этим легкомысленным халатиком, и очень пожалел, что она здесь, а не у себя за рекой на улице Льва Толстого, где у неё маленький, уютный домик и шестилетняя дочка Катя. И тут же подумал, что если духи пойдут волной, то женщин и детей не пожалеют. Так что неизвестно, где сейчас хорошо, а где плохо.

Духи, обвешанные оружием, цепочкой бежали в сторону нижнего рынка и кинотеатра «Космос». Они были прекрасной мишенью. При других обстоятельствах Игорь не упустил бы случая завалить парочку-другую, однако сейчас было не до этого.

— Я дежурила! — вскочила она, блеснув тревожно глазами.

Ну и скотина же я, обругал он сам себя, и ему опять стало стыдно.

— Ну прости меня, — сказал он, беря её за руки и заглядывая в бездонные глаза, — прости, не мог я. Не по-армейски это. Не поняли б меня.

Что я могу рассказать, подумал он, что я только и знаю, что испытываю горечь утрат за время этой войны, что у меня нет другой семьи, кроме армии и мамы, которая ждёт не дождётся сына. Божена и так это знает, а если не знает, то чувствует как женщина. Наверное, поэтому я её и люблю.

— Я и не сержусь, — спокойно ответила она, поправляя у него воротник на форме, — что ты. Просто… ну… просто я волновалась. Как чувствовала, что что-то случится, — она кивнула на окно, за которым боевики внаглую шли чуть ли не строем, и все в сторону штаба.

Что выделяло её из всех других женщин, которые попадались на его веку, так это печальные глаза. У неё были прекрасные и очень печальные глаза, вспыхивающие особым светом в темноте, а ещё на верхней губе у неё, как нарочно, была мушка. В общем, как только он увидел эти глаза и эту мушку, то потерял голову. Разумеется, он не подал вида, но долго, как партизан, таиться не мог. Ноги сами несли его в медпункт, и его медицинская карточка пухла на глазах. К тому же Божена оказалась не из тех натур, которые все семейные вопросы решали с помощью самого верного женского аргумента — истерик. А именно такая спокойная и рассудительная женщина нужна была ему. Однажды он уже обжёгся в юности, женившись на третьем курсе института на истеричке, и теперь выбирал со всей тщательностью, на которую был способен. Опыта по этой части у него совсем не было. Где ты его возьмёшь — опыт, если всё время мотаешься по командировкам, а домой возвращаешься, чтобы только отоспаться. А в этот раз, кажется, не ошибся, потому что чувствовал, что Божена, или Боженка, свой человек, с которым не нужно хитрить, юлить, выворачиваться, что она его понимает, а он понимает её. А самое главное — она знает, что такое армия. И всё равно — это была не та любовная идиллия, которую он себе представлял. Она была приправлена тем ощущением потери, которое возникает у людей, чуть-чуть упустивших своё время.

— А дочка? — спросил он и подумал, что к дочке её он ещё не привык, не успел.

— Мне позвонили час назад, соседи увезли её и маму в Краснодар. Сарафанное радио принесло. Ещё вчера здесь появились какие-то люди, которые предупреждали, что в городе будут стрелять. Вот я и отправила своих от греха подальше.

— Ну правильно, — согласился он и кивнул на её легкомысленный белый халатик и белую же шапочку. — Так не пойдёт.

— А как? — спросила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы доверчиво поцеловать его. — Я думала, что раненые будут поступать в медпункт, — и он понял, что она нашла такое объяснение, чтобы он не задирал нос от восторга и что она не хочет признаться, что ждала его. Это тоже была их игра, которую он принимал безоговорочно, потому что, оказывается, он романтик, хотя не подозревал об этом, и любит длинные-длинные прелюдии, полные тайн и недомолвок. У них уже появились свои привычки, и он знал, что вслед за этим она вскинет на него глаза, а сердце у него мягко оборвётся и скатится куда-то в пятки, и пребудет там до скончания веков.