Елена Чудинова - Держатель знака Страница 4

Женино лицо горело от стыда: он отчаянно, до стука в висках, до холода в сердце ненавидел этого человека, ненавидел с такой силой ненависти, которой не подозревал в себе прежде. Если бы этот человек приказал Жене спрыгнуть на мостовую с крыши ближайшего дома, — Женя пошел бы и спрыгнул.

— Мой мальчик, нет большей пошлости, чем пошлость в мистике. А Вы не кажетесь мне пошляком.

Женя послушно поднял голову, подставляя лицо прощупывающему тяжелому взгляду.

— Музыка?.. Живопись?..

— Поэзия. — Женя взглянул на незнакомца тверже.

— А у Вас незаурядная творческая сила. Вернее, возможность грядущей силы — все Ваши настоящие творения еще в будущем и… довольно отдаленном. — Взгляд незнакомца отпустил Женю и скользнул по заглавию захлопнутой книги. — «Заратустра»… Пожалуй, это слово и заключает самое в себе притянувший Вас магнит. Вы интересуетесь Персией и Ираном?

— Это очень для меня важно, — в Женином голосе прозвучало нескрываемое волнение. — Полгода назад мне снился сон… Поле красных маков, по которому, как актеры с противоположных концов сцены, движутся навстречу друг другу белый единорог с серебряным рогом и черная пантера в золотой короне… Плавное движение — их пути на мгновение пересекаются, а потом они уже движутся не навстречу, а удаляясь друг от друга… А за полем — огромный храм; день, но в нем прохлада и полумрак-Громады колонн… А на каменных плитах пола стоят высокие металлические светильники — в них полыхает огонь… И чья-то, может быть, моя рука бросает в огонь щепотки мягкого серого порошка. И огонь, пляшущий в светильнике, начинает менять цвет — становится белым, зеленым, голубым… И это — Персия, или Иран.

— Это появляется в Ваших стихах?

— Нет… Пожалуй — я когда-нибудь напишу об этом… Только…

— Только не все отдадите словам.

— Не все.

— Вы поняли уже, что то, что движет Вами, должно быть скрыто. Настоящее знание почти никогда не бросается в глаза Есть слова на могиле одного еврейского мудреца, слова в похвалу: «Никогда не осквернил чистоты бумаги». А Вы пытаетесь что-то извлечь из популярных изданий.

— А где же взять это знание? Путешествовать, как Rimbault8?

— Нет. Для кого-то этот путь верен, но Вам идти не им… Вам… — Незнакомец чуть промедлил, и Женино сердце стало ледяным от сумасшедшей надежды… — Вам — слушать себя и творить.

— Только-то? — Женя криво усмехнулся, пытаясь скрыть этой усмешкой свое разочарование.

— Это очень много. Прозаически звучит, но надо иметь мужество услышать и прозу.

Женя почувствовал, что рука незнакомца легла на его плечо. От этого прикосновения шла успокаивающая ровная сила.

— Вас манят эффектные побрякушки всех этих антропософии и написанных европейцами новых «йог», но бегите соблазна, и Вам не будет потом гнетуще стыдно за свою духовную вульгарность. Кстати, для других не существует угрозы такого стыда — у них толще кожа. Нет, конечно, бегите не в прямом смысле — общайтесь и со штейнерианцами, и с последователями Блаватскои, но при этом соблюдайте дистанцию, как в манеже — копыта впереди идущей через уши своей. И не забывайте: то, что Вы бережете в себе, — значительно более настоящее, чем то, что Вы видите вокруг. Когда понадобится, Ваша судьба и через оккультные журфиксы сумеет явить чудеса.

— А ведь это несколько обидно — идти по жизни вслепую, без учителя и знаний. Слегка унизительно. — Женя взглянул на собеседника почти с вызовом.

— Верить себе и самому быть своим учителем, отбросив пустую шелуху теорий. Вы талантливы, хотя сами еще не почувствовали своей силы. Вам будет очень непросто — соблазны летят на силу, как духи на запах жареного мяса. Только что Вы были вполне довольны — Вы играли элегантной игрушкой, а Вам предложили не заводить эзотерических умствований дальше порога церкви — какая проза! Вы хотели бы вновь стать собою пятнадцатиминутной давности?

— Нет! Лучше смотреть в глаза правде, как бы прозаично она ни выглядела. — Женя помрачнел. Тот, кто только что отнял недавнюю игрушку, не дал взамен того, на что он почти надеялся одно сумасшедшее мгновение.

— Поменьше сверхъестественного, мальчик. Ходить в церковь неинтересно — она не обещает мгновенных эффектов и чудес и в этом права. А Папюс со Штейнером еще никого до добра не доводили.

Рука незнакомца коснулась безвольно разжатой Жениной руки и, вложив в нее какой-то небольшой, тяжелый и прохладный предмет, с силой сложила на нем Женины пальцы.

— Это — мне?

— Да. Если не выронишь раньше, чем отдашь. Серым, почти серебряным был цвет этих глаз на темном лице.

— C'est tout9. — Незнакомец поднялся.

— Постойте. — Голос Жени стал умоляющим. — Вы не можете уйти, не сказав мне, кто Вы.

По губам собеседника скользнула неожиданная улыбка.

— Именно это я и намереваюсь сделать. Женя не смотрел вслед уходящему незнакомцу, не смотрел, зная, что одного взгляда будет довольно — и никакая сила не сможет помешать ему сорваться и помчаться за ним. Он долго сидел на скамейке, глядя прямо перед собой, на неспешно разгуливающих жирных голубей… И было странно, что солнце так же бьет сквозь листву, что голуби клюют, как всегда, щедро накиданный детьми хлеб… Томик Ницше по-прежнему — как полчаса назад — лежал на коленях.

И тут Женя понял, что не помнит, напрочь не помнит лица своего недавнего собеседника.

4

Дон. Бой под хутором Елизаветинским по линии Вешенская — Тихорецкая

— Ну что, Арсений? — Женя, приподнявшись на колено, выпрямился, перезаряжая винтовку.

— Еще сотня будет, Евгений Петрович! — с веселой лихостью прокричал вестовой и, рванув повод, развернулся на скаку в сторону установленного на холме поста.

— Опустить прицел на сто! — резко крикнул Женя и всем натянувшимся телом почувствовал, как приказ прошелся невидимой плетью по лежащей цепи.

«Если пройдут еще сотню — штыковой и крышка. Почему не подходит пехота?»

Визг разорвавшейся шрапнели полоснул в двадцати шагах по пожухлой горячей траве. Лежавший в нескольких шагах вольноопределяющийся отложил винтовку и обернулся к Жене.

— Ну и лупят! Похоже — дело к штыкам?

— Похоже — дело дрянь. Герасимов! Посты из рощи не подтянулись?

— Никак нет, Ваше благородие!

— Твою мать… Если пойдут в штыковой — что я выставлю без пехоты? Пол-эскадрона? Это даже не смешно.

— А что тут можно сделать?

— Уйти от штыков и загнуть фланг. Атакой. — Женя напряженно прислушался. — Неужели тяжелые пошли? Это не на нас, дальше, по окопам.

— Ваше благородие! Дальше не лезут!

— И то ладно… — Мучительно захотелось встать во весь рост, увидеть хоть что-нибудь, кроме травы перед глазами и нескольких лежащих рядом людей. Женя в который раз позавидовал Арсению, галопом снующему под шрапнелью между постом и цепью.

— Не знают, что нас так мало?

— Дело не в этом, — Евгений усмехнулся. — Зачем им лезть под собственный артобстрел? Как ни смешно, но он-то и спасает нас от штыкового боя.

— Ваше благородие! Посты из рощи не подтягиваются!

— З-зараза!..

— Чем заняты, г-н подпоручик? — Подбежавший сзади Сережа плюхнулся рядом с братом с каникулярной беспечностью мальчишки, которому захотелось поваляться на траве.

— Сережа! Ты откуда?

— Привозил приказ рядом — решил завернуть. Я же знаю план наступления. Брось винтовку, давай лучше перекурим. Я тебя битый час ищу.

— Ладно, перебежим в ложбинку, видишь — справа?

— Ага!

Наполовину заросший кустарником овражек, на который показал Евгений, находился шагах в пятнадцати от цепи в сторону противника.

— Ну вот, тут хоть выпрямиться можно, — Евгений, тяжело дыша, прислонился спиной к склону овражка.

— Жарко… — Сережа с неудовольствием скользнул взглядом по своим побелевшим от пыли сапогам и щелкнул портсигаром.

— Нет, кури, я не буду. — Евгений отвинтил крышку плоской фляжки, сделав несколько глотков, вылил немного воды на ладонь и, улыбнувшись, плеснул себе в лицо: загорелый, с пыльными выгоревшими волосами, со стекающими по лицу каплями воды, тяжело дышавший — он показался Сереже моложе, чем когда-либо прежде, и внутренне спокойнее, увереннее прежнего московского Жени.

— Странно, Сережа: ты жадно затягиваешься. У тебя наркотическая натура — раньше этого фамильного свойства в тебе не было так заметно. Только ты его очень глубоко загнал и, даст Бог, не выпустишь. Ладно, в сторону. Черт, ну и кроют!

— Кстати, об обстреле — тебе не надоело изображать мишень в детском тире?

— В роще стрельба. Посты не подтягиваются, похоже — сняты. Не могу же я поднять цепь, не зная, что там.

— А разъезд вперед?

— Некому вести. Как на грех — одни вольнопёры. Баклажки… Ни одного офицера.