Светлана Бестужева-Лада - Подмененный император. Альтернативная история Страница 4

«НЕТ, КОРОЧЕ, ВО ЧТО Я ВЛЯПАЛСЯ?!?»

Пётр обнаружил на прикроватной тумбочке кувшин с каким-то напитком и тяжелый хрустальный бокал. Налил где-то на четверть и с опаской попробовал. Квас, елки-палки. Очень даже неплохой квас, хотя теплый, зараза. Но если квас – значит, Россия, в других местах этот напиток не жалуют, во всяком случае, у кровати не ставят.

Так, а что у нас под кроватью? Под кроватью у нас… фига с маслом, если не считать шлепанцев. Быстро осмотрев по периметру комнату, Пётр не обнаружил ничего похожего на вход в туалет. Но грустил недолго, потому что догадался заглянуть собственно в тумбочку. Где искомый предмет – ночная ваза – и обнаружил. Тяжелый и – приколитесь, ребята! – кажется, золотой. Ну, это уже вообще…

«Может, я царь? Кто у нас в России в такие юные годы на золотой горшок ходил? Петруша, который потом стал первым? Хорошо бы, только масть не совпадает: великий реформатор и прорубатель окон в Европу был брюнетом. Ваня, ставший впоследствии Грозным? Опять же брюнет, да и часы с боем у него вряд ли были, не говоря уже о том, что спаленка отделана по-европейски. Остальные трон занимали в достаточно зрелом возрасте, кроме… кроме…»

Как-то на ночном дежурстве Петру попалась забытая кем-то замусоленная книга Пикуля «Слово и дело». От скуки он ее прочел, даже с некоторым интересом, а на память никогда не жаловался. Был такой император-юнец в русской истории, один-единственный, но был. Пётр Второй Алексеевич, унаследовавший трон после супруги своего великого деда – Петра Первого. Блондинчик, в меру субтильный, большой охотник до выпивки и до баб. Тот еще персонаж, между прочим.

Умер глупо: простудился на охоте, а потом еще где-то оспу подцепил. Лечиться правильно не желал – ну и не вылечился. Дважды был обручен с девицами старше себя – Марией Меньшиковой и Екатериной Долгорукой. До свадьбы дело так и не дошло, обе «государыни-невесты» сгинули в сибирской ссылке. Жалко, конечно, девчушек…

Стоп. Это все его домыслы, построенные исключительно на золотом ночном горшке и квасе. Все может быть не так, не там, и не тот. Хоть бы пришел кто-нибудь, что ли, хоть какие-то сведения бы получить можно было бы. Интересно, во сколько у них тут подъем?

Чтобы отвлечься, Пётр скинул дурацкую ночную сорочку и голышом попытался проделать самые простые упражнения из своей обычной утренней зарядки. Дыхалки хватило ровно на пять минут, а руки и ноги дрожали так, как будто он отмахал двадцать километров в полной выкладке по пересеченной местности. Вот ведь невезуха – до чего хлипкий мальчонка оказался. Как же он охотился, интересно? Про женщин – вообще молчок.

Наконец, Пётр отдышался после так называемой гимнастики и стал разыскивать, во что бы одеться. Голышом шариться было как-то некомфортно, а ночная рубашка с кружевами вызывала у него чувство глубокого и непреодолимого отвращения. Увы, его поиски успехом не увенчались и отвращение пришлось все-таки преодолеть.

«Ну, и долго этот цирк с конями будет продолжаться? – мрачно подумал Пётр, усевшись с ногами на кровать и обхватив руками коленки. – Жрать, между прочим, охота. Интересно, тут у них завтрак полагается в постель или куда-то надо еще идти? Времени-то почти семь часов…»

Как бы в ответ на его мысли часы прозвонили семь раз и на последнем ударе дверь начала приоткрываться. Пётр замер, боясь шелохнуться.

В комнату бочком просочилась фигура невысокого полноватого мужика средних лет в белом завитом парике и какой-то диковиной одежде: штаны до колен, на ногах – чулки и туфли с пряжками, одет в какой-то пиджак типа камзола. Кто таков?

– Изволили проснуться, ваше императорское величество? – сладким голосом произнес посетитель. – Что-то раненько вы сегодня. Головка беспокоит?

Слава Богу, говорил он по-русски.

– Беспокоит, – мрачно ответил Пётр. – И не только головка. Кстати, с ней-то что?

– Изволили запамятовать, государь Петр Алексеевич?

– Изволил. Я вообще ничего не помню.

– Лошадь-то понесла, когда вы с младшим Меньшиковым гонки устроили. Ну и ваше величество не усидели в седле-то. Слава Богу, легчайше отделались, там рядышком здоровый валун валялся. Вот ежели бы об него…

«Значит, я просчитал верно, – подумал Пётр. – Отрок-император, твою же дивизию! Что же мне теперь, перед Меньшиковым на задних лапках ходить, да потом еще с его дочкой обручаться? Вот это вряд ли…»

– Ты-то кто? – довольно грубо спросил он.

Круглое лицо посетителя омрачилось неподдельной печалью.

– И меня забыли, Пётр Алексеевич, светик наш? Ой, беда! Андрей Иванович я, Остерман, воспитатель ваш.

Это была хорошая новость. Остерман, кажется, был единственным человеком в этом гадюшнике, искренне привязанным к юному императору.

– Теперь вспомнил. Андрей Иванович, а почему я такой грязный?

Глаза Остермана расширились от изумления.

– Так ведь… ваше императорское величество… мытье-то не особенно жалуете… Ругаться изволите, ежели предлагают. Гневаетесь даже сильно.

Ну, это, по крайней мере, естественно. Ни один нормальный мальчишка мыться не любит. Только придется привычки менять, Петруша, негоже, чтобы от императора козлом несло.

– Больше не буду гневаться, Андрей Иванович. Наоборот: распорядись, чтобы мне в спа… в опочивальню каждое утро ставили ведро ледяной воды и таз. Как Александру Македонскому.

– Слушаюсь, – поклонился совершенно опешивший Андрей Иванович. – Только ваше императорское величество сегодня переезжать собирались…

– Куда еще?

– Так Светлейший приказал, чтобы вы у него проживали…

– Светлейший – это кто? – холодно осведомился Пётр, хотя и сам примерно догадывался.

– Так его светлость, князь Александр Данилович Меньшиков.

– Интересно, – протянул Пётр. – И с каких пор на Руси императорам приказывают?

– Так ему три коллегии и Сенат подчиняются…

– А я тут при чем? Пусть подчиняются… пока не додумаются, что подчиняться надобно одному лишь императору. В общем, никто никуда не едет, баню истопить сей же минут, а потом мне завтрак. И кофий.

– Вещи уже сложены, – почти взвыл Остерман.

– Прикажи разложить. А приедет Свет… Меньшиков – не принимать ни под каким видом. Сказать: государь делами наиважнейшими занят.

– Слушаюсь, ваше императорское величество. Все исполним. А я…

– А ты сегодня неотлучно при моей персоне будешь. Что забуду – напомнишь, где запнусь – подскажешь. Уразумел?

– Как не уразуметь, – бормотал Остерман, кланяясь и пятясь к дверям. – Сейчас распоряжусь – и тут же обратно, к вашей высокой персоне. Все исполню, не сомневайтесь.

Пётр и не сомневался. Разве что в том, что крутовато взял, с места в карьер. Ну, да у него голова ушиблена, на это многое списать можно.

Через полчаса он уже парился в небольшой баньке, причем прислуживали ему… две абсолютно голые девки, одна другой аппетитнее. То есть – вознамерились прислуживать, но Пётр быстро положил этому непотребству конец. Девок выгнал взашей, а явившемуся на шум Остерману закатил скандал:

– Что ж ты творишь, Андрей Иванович? Куда смотришь? Я еще в подобающие лета не вошел, а ты мне тут срамниц всяких подсовываешь. Зачем?

– Так ведь… ваше императорское… завсегда сами требовали таких вот… попышнее…

– А ты и рад глупостям мальчишеским потакать. Женилка у меня, может, и выросла, только до кондиций нужных я еще не дошел. Или ты уморить меня вздумал до срока?

Остерман бухнулся на колени и непритворно зарыдал:

– Прости, Пётр Алексеевич раба твоего неразумного… Впредь – ни-ни. Только не извольте гневаться.

– Ладно, не изволю. Парнишку какого-никакого пришли, спину потереть. Долго я размываться не намерен. Позавтракаю потом.

– Как прикажешь, государь.

– Вместе с тобой позавтракаю. А потом к делам приступим.

Остерман, окончательно утвердившийся в мысли о том, что ушиб головы императора привел к каким-то коренным переменам в его характере, исчез за дверью. Вскоре Пётр, до скрипа отмытый благообразным отроком в белой рубахе и портах, вышел и направился обратно в опочивальню, где его тут же обрядили в белые чулки и панталоны с бантами над коленками, белые же башмаки с серебряными пряжками и шитый серебром белый камзол.

– Пожалуйте трапезничать, ваше императорское величество, – услужливо пригласил его ливрейный лакей в пудренном парике. – Господин Остерман вас уже дожидают.

Действительно, Остерман сидел в столовой (во всяком случае, Пётр для себя именно так определил помещение) за накрытым на двоих столом. Только тут Пётр понял, насколько он на самом деле проголодался. Запахи над столом вились умопомрачительные.

– Ну, приступим, благословясь, – весело сказал Пётр и соорудил себе здоровенный бутерброд из мягчайшего белого хлеба и разных мясных деликатесов. – Ты давай, ешь, Иваныч, а то на пустой желудок думать трудно.