Андрей Бондаренко - Северная война Страница 4

– Табань! – уверенно и громко скомандовал Егор гребцам, понимая, что случилось что-то явно неординарное и плохое, раз Василий, которому велено было безотлучно надзирать за царевичем Алексеем, покинул Москву.

Суда поравнялись.

– Докладывай! – велел Егор.

– Генерал Лефорт – скончался! – объявил Волков.

– От простуды?

– Никак нет! Застрелили! Из груди достали три пули.[6] Все – шведские…

– Что?! – взревел Петр. – Мать его! Дьяка ко мне – с бумагой, перьями и чернилами! Чердынцев? Указ пиши! Война! С весны – начинаем решительный штурм Нарвы! Молчать всем! С весны, я сказал…

– Мин херц! – выждав несколько минут, вкрадчиво обратился к царю Егор. – А кто, собственно, сказал, что пули – именно шведские? На них что, написано про это? Как бы дел не наворотить горячих да поспешных…

– Волков, живо ко мне! – распорядился Петр. – Василий, ну-ка, поведай нам – что там с этими пулями? Какой умник определил их настоящее место рождения?

Может, дурь обычная? Или, того хуже, заумное предательство? Так кто же у нас так соскучился по дыбе и плахе?

– Саксонский посол Кенигсек, государь, поведал о происхождении пуль! – сильно побледнев, доложил Волков. – Он как раз приехал с визитом к генералу Лефорту, не зная еще, что преставился уже герр Франц. Осмотрел внимательно Кенигсек пули, что доктор Карл Жабо вынул из груди покойного, и говорит, мол: «В Швеции есть небольшой город, который прозывается Керуна. А рядом с ним имеется большая и высокая гора из разных рудных металлов. Вот шведы из тех руд и льют свои пули. Они получаются очень приметными – более светлыми, чем немецкие или бельгийские, к примеру». Мы пули, которые доктор извлек у генерала из мертвой груди, сравнили с нашими обычными, пистолетными. Все точно, государь: грудные – гораздо светлее обычных! Тогда князь-кесарь Ромодановский мне и велел строго, мол: «Доложи Петру Алексеевичу, что именно шведскими пулями застрелили славного генерала Лефорта!» Я и доложил…

– Мин херц, давай не будем торопиться! – неуверенно предложил Егор. – Вернемся на Москву, перепроверим все…

– Молчи, гнида трусливая! – ласково попросил царь и от души заехал Егору в ухо, после чего пристально всмотрелся в правый (по ходу течения) речной берег: – Что там за палаточный лагерь? Временная стоянка драгунского полка? Немедленно пристаем! Сейчас я шведскому Карлу письмо напишу – об объявлении войны…

«История – дама очень упрямая! Не хочет она изменяться, сопротивляется – изо всех своих сил! – известил, мерзко ухмыляясь, нетактичный внутренний голос. – Столько ты, братец, положил усилий, чтобы отсрочить на год-другой начало Северной войны? А ничего и не получилось! Ну, что скажешь в ответ?» – А что тут можно сказать? – растерянно пробормотал себе под нос Егор. – Похоже, что и в этот раз История победила. Теперь вот – воевать придется, однако… Хотя иногда и нам удается потеснить тетушку Историю с позиций ею занимаемых![7] Тот же царевич Алексей, к примеру. Вовремя отняли мальца от попов и родственников жадных, воспитанием занялись – совместными усилиями, теперь вот отличный мальчишка растет: умный, любознательный, добрый. И на своего отца неординарного влияет насквозь положительно. Помягчел за последние два года Петр Алексеевич сердцем своим, человечнее стал, даже человеколюбивее – не побоюсь этого красивого слова… А та же Служба сестер милосердных, которую организовала Санька моя – на века раньше отведенного на то срока? Это что, мало? Так что и мы свои щи хлебаем не лаптем рваным, заплесневелым…

Глава вторая

Тревожные будни

За каретными окошками чуть засерело, приближался рассвет, следовательно, Москва была уже совсем близко. Рядом громко и нервно похрапывал Петр, с кожаного сиденья, расположенного напротив, на Егора испуганно таращился подполковник Волков – его ближайший соратник и личный друг. Друг – насколько подчиненный может быть другом непосредственному и всемогущему начальнику.

– Приснилось что-то плохое, Александр Данилович? – тихим шепотом поинтересовался Василий. – Стонали вы сильно, вона, за пистолет даже схватились…

Егор с трудом разомкнул занемевшие пальцы, крепко охватившие рукоятку французского изящного пистолета (прощальный подарок любезного Медзоморт-паши, всемогущего советника турецкого Небеснородного султана), сильно потряс кистью руки, восстанавливая нарушенное кровообращение, успокаивающе подмигнул Волкову, проговорил – самым обычным голосом:

– Ерунда, подполковник, прорвемся! Можешь, кстати, и не шептать, сейчас Петра Алексеевича и из пушек шведских не разбудишь…

После полученного известия о смерти Лефорта царь повел себе абсолютно непредсказуемо и непривычно. А именно: не забился в страшных конвульсиях и судорогах, да и гневался-то, брызгая слюной, всего минуты три-четыре, после чего неожиданно сделался холодноспокоен и деловит, велел срочно пристать к речному берегу, где во временном лагере драгунского полка, пребывающего в этих местах на плановых полевых маневрах, горели яркие костры.

Первым делом Петр продиктовал думному дьяку Чердынцеву текст письма к шведскому королю Карлу Двенадцатому, в котором извещал о незамедлительном разрыве последнего, действующего на тот момент мирного договора и о начале полномасштабных военных действий.[8] Текст послания был выдержан в достаточно вежливой форме, только уже в самом конце диктовки Петр, очевидно сорвавшись на краткий миг, поименовал шведского государя – «злобным псом скандинавским, алчущим крови русской, мирной…».

После этого, убедившись, что гонец – в сопровождении двух десятков драгун – отбыл в нужном направлении, к границам с Ливонией, находившейся под шведским протекторатом, царь велел срочно подготовить себе «рабочее место» возле одного из дальних костров: – Доски какие-нибудь ровные положите на толстые березовые чурбаки, да гвоздями приколотите крепко! Бумаги, перьев и чернил – тащите побольше! Два раскладных стула всего? Барабан тогда добавьте полковой, вот и хватит – на троих! Со мной остаются Автоном Головин и дьяк Чердынцев. Все остальные – осторожные и миролюбивые чрезмерно, – гневно покосился на Егора, – пусть скромно, рта не раскрывая, постоят в сторонке…

За последующие шесть с половиной часов эта славная троица родила – совместными усилиями – на белый свет более десяти различных Указов: о выделении финансов на предстоящую весеннюю военную кампанию, о формировании новых тридцати полков – пеших и конных, о срочной закупке в странах европейских дополнительного оружия и боеприпасов, о формировании ополчения дворянского…

Дополнительно к этим Указам были написаны и пространные письма: в Варшаву, Кенигсберг, Копенгаген и Осло, где сообщалось о безоговорочном присоединении России к Северной антишведской коалиции, высказывались настойчивые пожелания – получить в кратчайшие сроки, в соответствии с ранее достигнутыми договоренностями, обещанную финансовую и военную помощь.

– Полковника драгунского незамедлительно позвать ко мне! – одобрительно похлопав по плечу уставшего Чердынцева, велел Петр. – Как тебя – Иван Зарубин? Вот что, друг Ванюша. Доставь, только очень срочно, все эти важные бумаги, – небрежно указал перстом на самодельный стол, – в Москву, князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому – лично в руки. Выполняй, братец мой, выполняй! Время нынче – зело дорого!

Царь резко потряс головой, устало провел ладонью по измятому и осунувшемуся лицу, негромко позвал – неверным и жалобным голосом:

– Алексашка, ты где, сучий потрох? Подойди ко мне, охранитель! – крепко приобнял за плечи, извинительно заглянул в глаза, попросил негромко: – Давай, организуй выпить чего-нибудь. Помянем – на скорую руку – нашего покойного друга Франца Лефорта, да и поплывем дальше…

Последующие шесть суток Петр пребывал в полностью бессознательном состоянии: быстро напивался, почти не закусывая, после чего успешно засыпал, просыпался, снова крепко выпивал, просыпался – выпивал – засыпал…

Василий жалостливо посмотрел на беспрерывно храпящего царя, вздохнул:

– Это у него так, наверное, нервенная реакция проявляется – на смерть герра Франца. Такой безжалостный удар…

– Да уж, удар сильнейший! – согласился Егор и строго велел: – Ладно, хватит на сегодня слюнявой лирики, переходим к серьезному делу! Пусть Алешка Бровкин сегодня ни на шаг не отходит от Петра Алексеевича, охрану царевича Алексея и царевны Натальи распорядится удвоить, а еще лучше – утроить. Князю-кесарю надо обязательно шепнуть на ухо – чтобы тоже берегся. А ты, друг Вася, будь со мной рядом. Еще раз расскажешь подробно: как и что было, посоветуемся, что делать дальше… Кто, кстати, занимается похоронами Лефорта?

– Лев Кириллович – дядя царский, старый князь Борис Голицын да Александра Ивановна, супруга ваша.