Роберт Хайнлайн - Дверь в лето Страница 4

И тут я осознал, что пить мне не хочется, мне хочется поесть и выспаться. Док не обманул — я был абсолютно трезв и чувствовал себя лучше, чем когда-либо раньше. Наверное, подействовало лекарство. Мы зашли в ресторан. Себе я заказал цыпленка, а Питу — полфунта ветчины и немного молока, после чего выпустил его поразмяться. Здесь нам было хорошо, и Питу не надо было прятаться.

Через полчаса я забрался в машину, почесал Питу шею под подбородком и закурил, предоставив автомобилю самому выбираться со стоянки.

«Друг мой Дэн, — подумал я, — а ведь док был совершенно прав. Ты пытался утонуть в бутылке, и что же вышло? Голова в горлышко пролезла, а вот плечи застряли. Сейчас ты сыт, спокоен. Тебе хорошо, в первый раз за всю неделю. Чего ж тебе еще? А, может быть, док прав и насчет анабиоза? Ты что — дитя малое? Разве у тебя не хватает мужества пережить все неприятности? Зачем ты идешь на это? Только ради новых впечатлений? Или ты просто бежишь от себя самого, ползешь назад в лоно матери?»

«Но я на самом деле хочу туда, — возразил я самому себе, — в двухтысячный год. Только подумай, парень, двухтысячный год!»

«Ладно, как хочешь. Но стоит ли уходить из этого мира, не расплатившись по счетам?»

«Ну хорошо! А как ты будешь расплачиваться? Белла после всего этого тебе не нужна. Что еще ты можешь сделать? Подашь на них в суд? Глупо. Если кто и выиграет от этого процесса, так это только адвокат».

— Ну? — напомнил о себе Пит.

Я посмотрел на его покрытую шрамами морду. Он-то не станет подавать в суд. Если ему не понравится фасон усов другого кота, Пит пригласит его выйти и разберется с ним, как мужчина с мужчиной.

Похоже ты прав, Пит. Я как раз собирался навестить Майлза, оторвать ему руку и бить ею по голове, пока он не заговорит. Анабиоз подождет. Зато мы будем точно знать, кто придумал эту пакость.

Неподалеку стояла телефонная будка. Я дозвонился до Майлза и попросил его никуда не отлучаться.

Отец дал мне имя Дэниель Бун Дэвис.[4] Так он еще раз продемонстрировал свое свободолюбие. Я родился в 1940 году. Тогда все в один голос говорили, что времена индивидуалистов прошли, и будущее принадлежит массам. Отец не верил этому, и мое имя стало для него одним из символов независимости. Он умер, когда корейцы промывали ему мозги, и до конца остался верен своим убеждениям.

Во время Шестинедельной войны я обзавелся степенью магистра, специальностью инженера-механика и армейской робой. Я не гонялся за чинами: кроме имени, отец наделил меня непреодолимым отвращением ко всякого рода приказам, муштре и дисциплине. Я хотел просто отслужить свой срок и убраться из армии. Во времена холодной войны я служил неподалеку от Нью-Мехико в звании техника-сержанта арсенала, набивал атом в бомбы, а между делом размышлял, чем бы мне заняться на гражданке. Потом меня перевели в Оклахома-Сити, в службу снабжения, где я добывал свежие продукты для наших «джи-ай».

Пит странствовал со мной. У меня был приятель Майлз Джентри, призванный из резерва. Незадолго до призыва у него умерла жена, оставив ему Фредерику, свою дочь от первого брака. Они жили неподалеку, в Альбукерке, и маленькая Рикки (мы никогда не называли ее полным именем) с удовольствием заботилась о Пите. Благодарение кошачьей богине Бубастис,[5] Майлз и Рикки возились с Питом все уик-энды, и я был совершенно свободен семьдесят два часа в неделю.

Первые сообщения об анабиозе поразили меня, равно как и всех прочих. Оказалось, что за полминуты человеческое тело можно охладить почти до нуля. Правда, перед Шестинедельной войной это казалось лишь лабораторным трюком. Занимались этим военные, а у них всегда хватает и людей, и денег для исследований. Напечатайте миллиард долларов, наймите тысячу ученых и инженеров, позвольте им ставить любые эксперименты, и они выдадут все, что вам будет угодно, даже невозможное. С помощью анабиоза (или, если угодно, стасиса, гибернации, замедления метаболизма) можно было складывать людей хоть в штабеля, а потом размораживать их по мере надобности. Человеку дают легкий наркотик, гипнотизируют, и охлаждают до четырех градусов Цельсия. Главное при этом — избежать образования в крови ледяных кристаллов. Когда человека нужно разбудить, температуру поднимают, и через десять минут он встает, как поднятый по тревоге, разве что немного обалдевший. Правда, при быстром размораживании можно повредить нервные клетки. Поэтому оптимальное время для пробуждения — около двух часов, а ускоренное размораживание — это, как говорят в армии, «запланированный риск».

Вся штука заключалась в том, что планировать приходилось свой риск, а не риск противника — тот расчету не поддавался. Так же и с анабиозом. Но война закончилась, и я, вместо того, чтобы погибнуть или попасть в плен, был демобилизован из армии и занялся коммерцией на пару с Майлзом. Где-то в это же время страховые компании стали предлагать анабиоз всем желающим.

Мы с Майлзом завели небольшую фабрику на краю пустыни Мохауве (раньше это здание принадлежало ВВС) и начали делать «Горничных». Я ведал техникой, Майлз — деловыми вопросами. Да-да, это я изобрел «Горничную» и всех ее родичей: «Оконного Вилли» и прочих, хотя на их ярлыках и нет моего имени. Служа в армии, я часто задумывался, что может сделать один инженер? Работать на Standard Oil или на Dupont, или на General Motors? И тридцать лет выслуживать пенсию? Вы проглотите кучу деликатесов на званых обедах, вдосталь налетаетесь на самолетах, но никогда не будете хозяином самому себе. Есть еще государственная служба — там прилично платят, там нет никаких тревог, там хорошие пенсии, ежегодные отпуска. Что до меня, то я хотел отдохнуть от всех обязанностей, тем более, что после армии мне полагается оплачиваемый отпуск.

Чем бы таким заняться, что не требует шести миллионов человеко-часов до выпуска на рынок первой модели? Все в один голос говорили, что времена велосипедных мастерских, времена Генри Форда и братьев Райт безвозвратно прошли, — но я не верил этому.

К тому времени автоматика применялась уже достаточно широко. Сложные химические реакторы обслуживались всего двумя операторами. Машина могла выдавать билет в одном городе, а в шести других знали, что это место занято. Стальные кроты грызли уголь, а горнякам оставалось лишь присматривать за ними издали. Именно поэтому я долбил электронику, кибернетику и прочее все время, пока числился в платежной ведомости Дяди Сэма.

Вопрос: какова конечная цель бытовой автоматизации? Ответ: максимально облегчить домашнюю работу. Я и не пытался рассчитать ее «научную организацию». Женщинам нужно совсем другое — хорошо обставленная удобная пещера. Существующее положение домохозяек не устраивало. И в самом деле, домашнее хозяйство велось самым допотопным образом. Только раз я встретил хозяйку, обходившуюся совсем без прислуги, все прочие нанимали дюжих деревенских девиц, и они четырнадцать часов в сутки драили полы, питались объедками с хозяйского стола, получали плату, которую презрел бы даже помощник ассенизатора, да еще и радовались, что нашли «хорошее место».

Именно поэтому мы назвали наше чудище «Горничной», как бы напоминая об этих полурабынях, дочках иммигрантов, которыми бабки пугают внучат. Основой конструкции был пылесос, а продавать наших «Горничных» мы собирались по цене, позволяющей им конкурировать с обыкновенной метлой.

Наша «Горничная» (первая модель, а не полуразумный робот, которого я сконструировал потом) должна была драить полы весь день напролет и без всякого надзора.

Они мыли, терли, всасывали пыль, полировали — словом, делали все, что было заложено в их убогую память. Они драили полы — и только. Более сложные действия были выше их сил. Весь день они ползали, отыскивая пыль и грязь, кружили по чистым полам в поисках пятен. Как хорошо вышколенная прислуга, они не совались в те комнаты, где были люди — уезжали в другие, пустые, разве что хозяин догонит ее и выключит, чтобы похвалиться перед гостями. Временами она уползала в свое стойло — подзарядить аккумуляторы. Потом мы стали встраивать «вечные» силовые агрегаты.

Короче говоря, различие между первой моделью «Горничной» и пылесосом было минимальным, но она работала без надзора, и это обеспечивало сбыт.

Основные узлы схемы я содрал с «электрических черепах», о которых в конце сороковых писали в «Сайентифик Американ»; цепи электронной памяти позаимствовал из «мозга» управляемой ракеты (здесь мне крупно повезло: из-за строжайшей секретности их даже не запатентовали); рабочие узлы — из дюжины разных механизмов, включая полотер, каким пользуются в казармах, аптечный миксер и манипуляторы, которыми на атомных заводах берут все «горячее». Таким образом, ничего принципиально нового в ее конструкции не было: я просто собрал вместе уже известные узлы и детали. Такое «изобретательство» должно опираться на юриста, хорошо знающего патентное дело и умеющего находить всяческие лазейки в патентном праве.