Олег Никитин - Демон Эльдорадо Страница 4

Пить в одиночку неведомо что, рискуя оказаться в положении давешнего американца, ему не хотелось. Однако рука его против воли вернула чашу ко рту. Алексу вдруг почудилось, что он попал в пустыню и не пил уже сутки, и организм его буквально изнемог от жажды. Непреодолимый внутренний импульс вынудил его сделать порядочный глоток.

Алексу показалось, что он долго шел по раскаленным пескам и наконец-то добрался до вожделенного оазиса. Отказаться от того, чтобы выпить всю чашу целиком, никакой воли бы не хватило, и Алекс опустошил ее в несколько глотков. И жажда мгновенно пропала, как не было.

– Ну и ну, – с удивлением сказал он улыбающейся девице.

Уже к концу этой короткой фразы Алекс почувствовал, как немеют губы, и последний слог дался ему с трудом. Он собрался возмутиться коварством индианки, как вдруг веки упали на глаза под собственным весом. К горлу подступила тошнота, но Алексу удалось подавить ее, сглотнув и сделав глубокий вдох.

В глазах полыхнуло красное пламя, и тотчас под Алексом возникла твердая почва – он перестал качаться на волнах и ощутил лицом влажный песок, омытый прибоем. Стало так хорошо, что он рассмеялся от счастья. В ушах разлилась музыка целого сонма флейт, запели чистые детские голоса. Они походили на многоцветный шелк и летучих рыб, вереницей взмывших над волнами.

Часть I. Дневная звезда

Город практически замер, только редкие собаки еще не спали, порой оглашая узкие улочки лаем, да блеяли в ответ ламы.

Человек в широкополом черном плаще с красными поперечными полосами незамеченным обошел двух полусонных воинов, что патрулировали выход из центральной части Тайпикала, и углубился в вязь улиц, причудливыми змеями спускавшихся к реке. Факелы тут были редки и почти прогорели, идти приходилось почти на ощупь.

Но человек в одежде жреца обладал отличным зрением, к тому же улицы города – как-никак столица государства – отличались чистотой и ровностью. Навозные лепешки, стоило тем лишь только появиться на брусчатке, моментально подбирались погонщиками животных. Чем же еще растопить очаг? А за выплескивание помоев за порог дома жестоко наказывали, вплоть до принесения в жертву.

Никто не видел ночного прохожего. Если же и замечали в окошко его бесформенную из-за плаща фигуру – замирали в ужасе и возносили хвалу богам. Кому какое дело до спешащего по своим загадочным делам жреца, посвященного в тайны мироздания? Лишь бы не очутиться в эту недобрую шестицу у него на пути…

Наконец жрец замедлил шаг и остановился в тени прибрежного дома для приезжих купцов, большого и нелепого. Там сейчас было не слишком людно. В загоне блеяло с десяток лам – караван пришел сушей, а не прибыл на плотах. Во дворе то и дело раздавались голоса пьяных торговцев, их рабов и девушек из обслуги – несмотря на позднее время, торговые люди отдыхали от праведных дневных трудов. Им нет нужды поутру идти на поля или в казармы.

Человек проскользнул к загону для скота и притаился за поильней. Одно из животных прянуло в сторону, испуганное появлением чужака, но привязь не дала ему всполошить остальных.

Со стороны помойной ямы воняло испражнениями, но жрец не замечал – его внимание целиком было поглощено освещенным входом в приютный дом в тридцати локтях от его засадного места. Наконец дверь распахнулась, и показались две служанки. Со смехом они припустили в сторону жреца, и рука у того дернулась в нетерпении, но он заставил себя замереть и сохранить молчание.

Две жертвы сразу, да еще женщины… Слишком шумно и опасно, особенно рядом с приютным домом. Купцы – народ бесстрашный, того и гляди выскочат на крики с мечами и примутся рыскать по округе, призывая солдат вождя.

Поэтому жрец позволил служанкам свободно посетить отхожее место и вернуться в дом. Долго ждать ему не пришлось. Вскоре показался полупьяный мужчина, судя по дорожной одежде – раб купца. Распевая какую-то западную песню, сумбурную и глупую, он, держась за стену, двинулся в сторону жреца.

Тот бесшумно вздохнул и отцепил от пояса ритуальный клинок. Насколько же редкими стали такие сладкие мгновения! Как тяжела и неправильна стала в последние годы жизнь, что приходится совершать положенное тайно, а не на глазах восторженной толпы!

Жертва, не ведая о том, что ей предстоит сейчас исполнить свой долг перед народом и умилостивить жестоких богов, приближалась на нетвердых ногах. Когда до нее оставалось едва ли три шага, жрец стремительно вылетел из-за укрытия и отточенным движением вонзил клинок в горло пьяного. То-то будет потеха богам, когда вместе с горячей кровью они получат и толику хмельного напитка!

Хрипя, жертва стала заваливаться на спину, но убийца не позволил ей этого. Ускользнув от хлещущей из горла крови, он схватил жертву за плечо и сальные волосы и крутящим движением развернул к себе спиной. И лишь затем позволил телу всей тяжестью обрушиться на солому.

Тревожно заблеяли ламы – они почуяли запах крови и стали рваться с привязей.

Жрец вздрогнул и приготовился скрыться в темноте, если кто-то вздумает проверить, что так испугало глупых животных. Мысленно он послал на головы тупых тварей проклятие, заодно укорив за неосторожность себя самого. Не стоило учинять засаду в таком месте! Но в приютном доме продолжалось веселье, играл заезжий музыкант и оглушительно смеялись служанки. Шума никто не услышал, и жрец отер со лба внезапно выступивший пот.

Раб дернулся в последний раз, булькнул распоротым горлом и замер. Это было некстати, но ритуал прекращать нельзя было ни в коем случае. Морщась от запаха перегара и крови, жрец вонзил клинок в грудь мертвеца и сделал длинный надрез, освобождая ребра с левой стороны груди.

Великие боги! Примите эту жертву!

Вытянув руки в сторону звезд, жрец сдавил горячее человеческое сердце пальцами, имитируя его последнее содрогание. Боги так далеки, что не заметят подобной мелочи. Человек до рези в глазах вгляделся в равнодушное черное небо, истово мечтая увидеть хотя бы проблеск внимания к еще теплой крови.

И он увидел!

Сияющий глаз бога медленно прочертил небосвод, подмигнув жрецу два раза! Тот едва не захохотал от восторга и счастья, но подавил естественный порыв и преклонил колено, возвращая сердце на место. Наконец-то боги приняли дар!

Кетук плеснул на ладонь ледяной воды из кувшина и протер лицо. Вода пахла глиной и нисколько не освежила – будто в разгар дня окунулся в поильню для лам.

Отец, конечно, уже ушел. Скоро праздник, и есть возможность обменять хоть на один резной булыжник больше, если прийти на рынок раньше других резчиков по камню и занять выгодное место. А может, он решил доделать каменного солдата, которого вырубал по заказу распорядителя. Даже скорее всего, потому что торчать на рынке и зазывать менял было не в отцовском характере.

От очага, сложенного в хозяйственном углу, тянуло вонючим дымом сушеного навоза. Мать склонилась над слабым огнем и подбрасывала в него топливо, которое разминала кривыми коричневыми пальцами. Одна из сестер толкла в котелке стылую маисовую кашу, оставшуюся после вчерашнего ужина. Младшие дети возились на шкурах ламы, сальных и протертых во многих местах. К утру те свалялись и больше походили не на лежак, а на кучу хлама. Внутри нее попискивал младший мальчишка.

Кетук как старший сын и воин на службе у сапаны спал отдельно.

А дров-то осталось совсем мало, недаром на помет перешли… Может, отцу сегодня повезет и он сможет обменять свои фигурки на что-то стоящее: маниок или новую посуду взамен разбившейся, например. Вот как недавно, когда он смог раздобыть тощую курицу и мешочек соли.

– Я не сказал, – проговорил Кетук. – Завтра в поход выступаем.

– Куда? – опешила мать.

Она и остальные дети, братья и сестры Кетука, разом перестали приводить себя в порядок и уставились на него. А старший после Кетука парень дурашливо вытянул руки с невидимым копьем и стал толкать сестру, всего на год младше него. Та завизжала и плеснула в мальчишку водой из ладошек.

– За перевал, – сказал Кетук. – В лес.

– И то дело. А то работать скоро некому будет.

Кетук был согласен с ее мнением, как обычно. Мать прожила на свете в два раза больше него и отлично знает, как хорошо трудятся на полях рабы. Потом-то, конечно, часть из них мрет от плетей и недоедания, но случается это нечасто… А через год можно и снова набег совершить.

– Жениться бы тебе, – вздохнула мать. – Гляди, отнимут у тебя Арику.

И это тоже было правдой. Вернее, Кетук опасался того же, что и старая женщина. Вот было бы ему двадцать лет! Так нет же, еще целый год нужно терпеть. Когда родители Кетука и Арики десять лет назад сговорились о будущей свадьбе своих детей, никто и предположить не мог, какой красавицей станет Арика. Сейчас ей всего шестнадцать, а ни один покупатель не может пройти мимо нее спокойно, с закрытым ртом. Арика даже старалась ходить в рваной одежде и мазала личико сажей из очага, да все напрасно, молву не остановишь.