Сергей Пилипенко - Крестоносцы Страница 4

посудину.

Сквозь гущу темноты и устоявшуюся тишину, очень ясно послышался вдали детский плач.

Женщина встрепенулась и вслушалась. Плач повторился и эхом отозвался в полупустынной местности.

Наспех хватая в руки кувшин и чашу, она бросилась со всех ног обратно к хижине, по дороге то и дело наталкиваясь на кусты или разбивая ноги о камни.

Наконец, мать добежала до убежища и влетела в почему-то приотворенную дверь.

Даже в темноте, она ясно разглядела чьи-то огромные сверкающие глаза, почти в упор смотревшие на нее. Женщина бросилась к копью, лежавшему у входа, но зверь, видимо, предусмотрев это, оказался проворнее и быстро выскочил из хижины на улицу.

Мать подбежала к сыну. Он тихо сопел, и только мокрое личико свидетельствовало о том, что его облизало животное.

– О, боги, – взмолилась женщина, падая на колени возле малыша, – неужели, вы оставите нас, и мы пропадем, – и она горько заплакала, прислоняя лицо к спящему младенцу.

Сухое рыданье продолжалось несколько минут. Затем мать подняла голову и, посмотрев на ребенка, сказала:

– Нет, я не верю, что после того, что случилось с нами, что-то произойдет, – это, конечно же, моя вина. Не надо тебя бросать одного, – и, взяв тихонько ребенка на руки, женщина медленно пошла к тому же ручью, на ходу прихватив с собой еще одну посудину.

Спустя полчаса она вернулась и, уже осторожно открывая дверь, долго всматривалась в темноту хижины.

Там было тихо. Женщина поставила кувшин, почти доверху наполненный водой, и, захватив другой, снова пошла обратно.

Через час она уже сидела в хижине и отдыхала, сквозь окружающую мглу наблюдая за своим сыном.

Чуть подогрев воду на еще не остывших до конца углях, мать решила помыть малыша и переложить в чистую холщевую ткань, сотканную когда-то ее матерью.

Ребенок немного захныкал, но потом все же успокоился и уснул.

Мать, плотно закрыв за собой дверь и привязав травянистой нитью ее к одной из основных жердей, легла рядом с сыном и через мгновение уснула.

И снился ей сон, что видит она своего младенца где-то на небесах выше всех туч в непонятных одеждах и неизвестно с кем. Проснувшись, она даже испугалась, но посмотрев на рядом лежавшего ребенка, мгновенно успокоилась и снова уснула уже до утра.

С восходом солнца и с ранним плачем малыша по материнской груди, она проснулась.

Быстро взяв ребенка на руки, мать утолила его жажду, и спустя десять минут он продолжил спать дальше. Она же, наскоро умывшись, принялась за разведение огня и приготовление пищи.

Поступив, как и вчера с камнем, женщина очень быстро развела огонь, и вся окунулась в домашние хлопоты. Натолкла на камнях зерновой муки и испекла на доспехах несколько лепешек.

Затем натолкла еще немного и снова испекла, делая себе запас на вечер.

После этого, съев одну лепешку и подкрепив себя свежими фруктами, мать взялась за приготовление маленькой купели для ребенка.

Она принесла к хижине глину и принялась лепить задуманное. Спустя некоторое время у нее получилось то, что хотела.

Теперь, оставалось его обжечь на костре и немного сгладить внутреннюю часть от шероховатости.

Недолго думая, женщина вложила внутрь пальмовые листы и, аккуратно приглаживая их рукой, сверху нанесла тонкий жидковатый слой глины.

Та растеклась в стороны, и заполнила ненужные щели, образовав достаточно ровную и гладкую поверхность. Затем, подождав немного, чтобы глина как следует впиталась, она принялась обжигать рукотворение, подставляя под огонь свои искалеченные руки.

И вновь, как и вчера, она не чувствовала никакой боли. Лишь только изредка, перекладывая из одной руки на другую, она что-то ощущала, но и это не останавливало ее. Добившись же нужного, мать вышла из хижины и поставила небольшую купель на солнце.

– Пусть, еще и оно ее обогреет и обласкает, – тихо прошептала женщина, – может, это принесет больше радости в наш небольшой дом, – и она с грустью посмотрела на их убежище.

Когда-то, казалось совсем недавно, и у нее, как и у всех бежавших, был довольно прочный дом и хоть скудная, но все же какая-то утварь.

Но время лишило всего этого, заставив сейчас опереться только на свою собственную участь и ее маленького сына, которому сегодня исполнилось всего шесть дней.

Но она, несмотря, ни на что, боролась и думала, что они не погибнут. И поверила в это вдвойне, когда вчера ее малыша не тронула даже одинокая хищная тварь.

Женщина посмотрела по сторонам. Ни одного движения, ни одного знакомого звука. Только тишина и где-то едва слышимое шуршание травы от рыскающих повсюду ящериц.

Солнце вставало над ее головой и отдавало свое тепло тому простому изваянию рук человеческих, на которое была способна одинокая, покинутая всеми мать.

Оно ласково согревало и саму женщину, немного дрожавшую от утренней прохлады, окружая ее своей заботой и вниманием.

Мальчик проснулся и снова попросил есть. Мать вынесла его из хижины и, устроившись удобно на солнце, принялась кормить.

Наевшись, младенец немного поиграл, думая о чем-то о своем в этих глубоких, пока еще не выразившихся до конца глазах, а затем снова заснул, прибегая к помощи той же груди.

Мать также немного вздремнула, и солнце сполна отдало им свою теплоту, насыщая лучом пространство и еще более освещая уходящую темноту уже прошедшей ночи.

Близилось настоящее утро, полное тепла и света. Они спали, а природа молча оберегала их, и даже где-то там неподалеку притаившийся зверь не смел нарушить их обоюдный покой.

Шел шестой день рождества Христова, опоясывающий всю землю новым видом обогащенного тепла и вносивший свои сильные стороны в беспомощную окультивацию самих человеческих жизней.

Еще никто не знал о его рождении, и еще все думали, что нет на свете Христа.

Это и было той праздной в бытующем эпосе ошибкой, которая заслуженно относилась к самим людям того пустынно идущего, тщедушного времени.

Не боль и не голь рвущегося на части тела оскверняла субординацию исполнения любой протекающей в быту силы власти. Обычная людская злоба пролегла в основе настоящего светорождения Христа.

«И, да ниспослал нам Господь сына своего на Землю во имя блага и тепла, и света», – так споют потом люди-грешники, в ту пору принимавшие в этом процессе немаловажное для самого Христа жизненное участие.

Но так будет потом. А тогда, они сами усугубили свою вину, создав все условия для ободлева человеческой цели рождаемости и, сопутствуя своему же горю, усугубляли эту вину и дальше, исповедуя в себе самих и не приветствуя восходящую совесть потока.

На седьмой день жизнь нормализовалась, и мать с только что проснувшимся младенцем все так же улыбнулась солнцу. Но их бедствия только начинались, несмотря на их силу возникновения и даже, невзирая на силу поднебесья.

Вверх идущий по течению – обязан добиться его истока. Таков был завет его воли сверху, и таковой сказалась сама его жизнь.

Глава 2. Исповедь греха

«Указуй, но памятуй, что ниспослание верха – есть воля и пророждение нового в искренне восходящем свете», – гласит настоящая Библия о делах житейских.

Но, что лежит в основе этого, уже всенародного эпоса? Попробуйте, разберитесь.

Важен смысл не только как инаугурация восхождения, но и как не колеблющиеся во времени проросли вглубь уходящей правды.

Но продолжим наш рассказ и осветим путь от истока до пророка, не смотря ни на какие субординации права, и даже не взирая на усталь от своеобразия подобного словоизложения.

Мальчик рос, казалось, не по дням, а по часам.

Мать даже немного удивлялась этому. То ли это происходило от довольно частого кормления, то ли от того, что она очень часто молилась за его благополучие и здоровье в этом окружающем, почти мертвом мире, пугающим издали своей мертвецкой бледностью в опоясывающей зеленой примеси деревьев.

Тишина уже была условной необходимостью их близкого общения с природой и даже иногда пугала своей возрастающей глухотой.

Прошел месяц. Мальчик подрос и уже не казался таким слабым и беспомощным, как это было вначале.

Мать без устали приглядывала за ним и, почти не переставая, молилась богу за их спасение.

Наверное, за этот месяц она стала к нему на столько ближе, на сколько может человек, вообще, приблизиться к кому бы то ни было и даже сродниться.

И, может от того, что она поверила в свою правоту совершенного ею поступка или познала горечь судьбы многих таких до нее, женщина обрела настоящую веру в силу гораздо большую, нежели та, которой все боялись и почему-то мало преклонялись.

Изуверие стало беспричинной злобой дня. Везде измывались, глумились, убивали, раздевали догола и бросали на съедение живой твари, втыкали в одежду крохотные иглы и заставляли носить ее, дабы помнили о каком-нибудь добре, сделанном подателем настоящей власти.