Времена выбирают (СИ) - Леонов Дмитрий Николаевич Страница 4

– Лёша, ты не путай наши расчёты с вашими полигонными, – возражал Константинов. – У вас там всё считается в реальном времени, малейший сбой – и противоракета улетела в молоко. А тут все расчёты трижды продублированы. То, что мы считаем, перепроверяется ещё два раза на других машинах, а потом сравнивается. Так что хоть у тебя машина за смену вообще встанет, на общий результат это не повлияет.

– Это же надо для каждой ЭВМ свою программу готовить, – озадачился Ковалёв. – Получается, главный программист должен три языка программирования знать?

– Не так, – объяснил Константинов. – Язык программирования один, просто трансляторы в машинные коды на разных ЭВМ разные. А главный программист целиком всю программу не пишет. Он ставит общую задачу, потом разбивает её на подзадачи, которые уже программируют рядовые программисты. А они вообще могут не знать общей задачи. Даже наверняка её не знают – таковы требования секретности.

– То есть мы вообще непонятно чем заняты? – разочарованно спросил Ковалёв.

– Мы винтики большого механизма, – ответил капитан. – Маленькие винтики, но без нас машина работать не будет. А что ты вдруг заинтересовался?

– Да так, – смутился Ковалёв. – Для общего развития.

– Смотри! А то особист тебе даст общее развитие!

Разговор стал приобретать нехороший оборот. Николай, конечно, друг и сосед по общежитию, но режим секретности никто не отменял. К счастью, капитан сам сменил тему разговора.

– К тебе Машка не подходила по поводу выборов в бюро комсомола?

– Честно говоря, не до общественной работы, – признался Ковалёв. – Чего она никак не угомонится?

– Работа у неё такая, – предположил Николай. – Ты попробуй сам напрямую спроси.

Случай представился почти сразу. Егорова бесцеремонно ввалилась в машинный зал и стала хищно оглядываться по сторонам. Капитан Константинов не стал вмешиваться, предоставив возможность Ковалёву как сменному инженеру проявить власть. Чем Ковалёв и воспользовался.

– Почему без халата? – требовательно спросил он у комсорга. Но Егорова пропустила его слова мимо ушей.

– Ковалёв, ты комсомольские взносы в этом месяце сдавал?

– Слушай, почему эти вопросы надо выяснять в рабочее время и на рабочем месте? – возмутился Ковалёв.

– Да потому что у нас комсомольская организация подразделения! Вот когда выйдешь на пенсию, будет у тебя партийная ячейка с соседскими пенсионерами по месту жительства. А сейчас – с товарищами по работе. И вообще – какая у тебя общественная нагрузка? У каждого комсомольца должна быть общественная нагрузка!

– Я этот… – Ковалёв замешкался, не зная, как отделаться от настырной комсомолки. – Рационализатор я! Вот на той неделе заявку подал.

– Этого мало! – решительно заявила Мария. – Давай ты будешь членом жилищной комиссии.

– И что там надо делать? – недоверчиво спросил Ковалёв.

– Следить за порядком в офицерском общежитии. Чтобы не было пьянок и гулянок.

Ковалёв обернулся к ней, смерил долгим взглядом, и не спеша произнёс:

– Вот смотрю я на тебя, Мария, и не пойму – откуда ты такая взялась? До всего тебе есть дело, везде ты свой нос суёшь. Не даёшь, понимаешь ли, членам первичной комсомольской организации спокойной личной жизни. А молодой офицер без пьянок и гулянок обходиться не может. И поэтому, если их нельзя предотвратить, остаётся только их возглавить. Ты понимаешь, на что ты меня сейчас толкаешь?

Все в машинном зале оставили свои дела и внимательно прислушивались к их разговору. Выслушав Ковалёвскую тираду, Мария залилась румянцем и горячо затараторила:

– Ну вот, Ковалёв, ты и показал своё гнилое нутро. Несерьёзный ты человек, с такими, как ты, мы коммунизм не построим! А до всего мне дело есть, потому что меня в детском доме такой воспитали. Кого-то папа с мамой с ложечки кормили, а у меня папка на фронте погиб, когда я ещё не родилась. А мамка померла, когда мне пять годиков было. Поэтому я весь коллектив считаю своей семьёй, и у меня за каждого душа болит. А ты, Ковалёв, частный собственник и маменькин сынок!

Она подхватила свои бумаги и выскочила из машинного зала. Ковалёв растерянно глядел ей вслед.

После окончания смены он поднялся наверх, но не пошёл в общежитие, а остался ждать в курилке. Сам он не курил, но не торчать же посреди дороги. Ждать пришлось долго. Он уже стал разочаровываться в своей затее, но тут дверь здания, в котором находится лифт в их бункер, открылась, и в проёме показалась знакомая фигура. Усталость как рукой сняло. Ковалёв выскочил из курилки и зашагал по дорожке, изображая беспечную прогулку.

Мария заметила его и сбавила шаг, снисходительно улыбаясь.

– Ну что, Ковалёв, ждал меня?

– С чего так решила?

– Я видела, как ты почти час назад уходил. Не из общаги же ты вернулся?

– Да, я ждал! – рассердился Ковалёв. – Я хотел извиниться перед тобой. Ну, за тот разговор днём. Я не знал, что у тебя родители погибли.

– Не бери в голову! – отмахнулась Мария. – У многих на войне родители погибли.

– У меня батя уцелел, – возразил Ковалёв. – Только ранен был, а так цел – с руками, с ногами.

– Повезло! А мне вот нет.

– Ты сейчас куда?

– В общагу, куда же ещё.

– Я тебя провожу, – решительно заявил Ковалёв.

– Ну проводи, – кокетливо ответила Мария. До её общежития было метров триста.

– А ты своего отца совсем не знала?

– Нет, только мама рассказывала. Он в 43-м в отпуск приезжал. Когда уезжал – ещё не знал, что мама беременна. И она тоже не знала. А когда догадалась – уже похоронка пришла. Так что папка даже не знал, что у него ребёнок будет.

– Ты бы хотела его увидеть?

– Кого? Папку? Нет, у мамы даже его фотографий не осталось. Может, и были, но когда она умерла и меня в детдом забрали – всё пропало.

– Ты говорила – у вас хороший детдом был?

Мария внезапно зло ответила:

– Да дерьмо там одно было! Не бывает хороших детдомов, хорошими бывают только обычные дома. Видишь шрам над правой бровью – это на память о детском доме остался.

– Упала, что ли?

– Если бы! Старшие пацаны изнасиловать хотели, я не далась.

Ковалёв изумлённо молчал. Эту сторону жизни он не знал. Чуть помолчав, он осторожно спросил:

– И чем всё кончилось? Их посадили?

– Ага, щас тебе! – усмехнулась Мария. – Я стучать не стала. Знаешь, как там к стукачам относятся? Лучше уж пусть изнасилуют. Но ко мне после того случая больше не лезли.

Она отстранилась и поглядела на Ковалёва таким взглядом, как будто увидела первый раз.

– И ты не лезь, а то огребёшь!

– Да я ничего… – смутился Ковалёв.

– Некстати я родилась. Не в то время.

Вдруг Ковалёва пронзила смутная, но очень важная мысль.

– А в какое бы ты хотела? – спросил он.

– Что – в какое? – не поняла Мария.

– Если бы у тебя был выбор – в какое время ты бы хотела родиться? – продолжал настаивать Ковалёв.

– Какой ещё выбор? Нет ни у кого никакого выбора. Где родился – там и пригодился. Или не пригодился.

– А представь – у тебя такой выбор есть. Так когда?

– Вот пришёл добрый волшебник Лёша Ковалёв, и готов исполнить моё желание! – засмеялась Мария и уже более серьёзным тоном принялась рассуждать. – В средние века не хочу. Тогда ведьм сжигали. В 19 веке не хочу – тогда крепостное право было. В начале 20 века не хочу – на носу первая мировая и гражданские войны. В 30-е тоже не хочу – скоро Великая Отечественная начнётся. В войну родиться? Уже попробовала – не понравилось. Так что остаётся сейчас родиться, в 1968-м году.

Она мечтательно поглядела в тёмное весеннее небо, и, не удержав равновесие, шагнула с дорожки. Хрупкий весенний лёд хрустнул под её каблуком.

– Вот посмотри: осенью дорожки сделали – как хорошо стало! А то бы так и ходили по грязи. Ещё все ворчали – зачем этот субботник? А вот зачем – чтобы всем хорошо было!

Она снова выбралась на дорожку и потопала ногой, сбивая с сапога льдинки и капли воды.