Ванька 3 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин Страница 4

Состоятельная Москва же гуляла. Как обычно.

С оптимистичной верой, что добро победит зло. Счастье восторжествует над горем. Россия победит Японию.

Этот день был пиром светлых упований и радостных грёз.

Во всех московских театрах сегодня давали только коротенькие спектакли — прологи к пирам. К одиннадцати часам вечера повсеместно на театральных подмостках уже был дан последний занавес и начали наполняться убранные цветами залы клубов, залитые яркими электрическими волнами дорогие рестораны…

Вместе с тем, нынешние новогодние встречи москвичей были довольно воинственны. Часто раздавались слова «победа», «отчизна», «святая Русь», «русская армия». Даже обычное на Новый Год «ура» словно долетало с Дальнего Востока. К звону бокалов примешивалось бряцание оружия.

Было шумно и весело. Всё — как всегда.

Однако, встречи нового 1905 года побаивались многие — торговцы, рестораторы, цветоводы и садоводы… Думали — обстоятельства времени, война — какое же тут веселье…

Но, к вечеру тридцать первого декабря лучшие московские цветочные магазины представляли свою обычную картину опустошения, в модных виноторговлях и гастрономических магазинах люди сбились с ног приобретая всё необходимое к праздничному застолью, а в ресторанах свободные столы доставались лишь за большие деньги.

В «Метрополе» уже за месяц все места были расписаны, а за столами в новогоднюю ночь сидели такие тузы, каких в любой биржевой день не всегда встретишь на Ильинке. Было занято около двухсот столов, а за ними — до двух тысяч человек избранного московского общества, не столько титулованного, сколько денежного. Здесь сегодня кутили люди, которые на различные забавы, на беговых или скаковых лошадей, на автомобильные коллекции, на аэропланные станции, на различные экспедиции с научной целью в неведомые земли не стеснялись бросать многие сотни тысяч рублей. Здесь праздновали люди, держащие в кабале Москву своим вином, сахаром, машинами, типографскими принадлежностями, мануфактурой, ситцем. Рядом с ними поднимал бокалы цвет Иванова-Вознесенска, Коломны, Серпухова, Шуи. Туалеты на посетителях ресторана — умопомрачительные, и три стола московских первоклассных портних ревниво отмечали, у кого здесь клиенток в данный вечер больше.

Простой народ гулял скромнее. Не всегда тихо.

В ночь на 1 января крестьянин Айзетулла Давыдов проезжая в нетрезвом виде по Устинскому переулку, затеял с извозчиком из-за денежных расчетов ссору и произвел буйство. Буяна отправили в Рогожский полицейский дом. Находясь в камере, Давыдов начал снова буйствовать, причем разворотил кирпичи печки, разрушил печные решетки, отбил штукатурку, поломал форточки, сломал висячий замок у двери и разбил в окнах двенадцать стекол, после чего успокоился и заснул. Утром говорил, что ничего из содеянного не помнит.

В это же время, проживающий в доме Савина в Руновском переулке крестьянин Михаил Михайлов Куроев, надев на себя дамское платье и жакет, намазал свое лицо печной сажей и, изображая негритянку, отправился гулять по улице. Ряженный делал какие-то странные возгласы, пищал и собрал вокруг себя толпу любопытных. Ряженого отправили в участок, где и составили протокол.

Для кого-то и в Москве в новогоднюю ночь, а не на Дальнем Востоке жизнь последние минутки отсчитала. Проживающая в доме Щукиной на Генеральной улице крестьянка Боровского уезда Анастасия Прокофьева Плеханова, находясь в сильно нетрезвом виде, стала встречать Новый Год и налила себе большой стакан водки. Плеханова выпила его залпом и упала на пол мертвой. Вот так-то…

Встречая Новый Год, Москва выпила до 150 000 бутылок шампанского, не считая игристого вина российского производства, объем которого ни за что не уступит загранице. В итоге было опростано до 300 тысяч бутылок или около 20 тысяч ведер.

В «Метрополе» шампанского было продано около 1000 бутылок. В «Стрельне» — 520 бутылок, в «Яре» — 1000 бутылок, в «Золотом Якоре» шампанского выпили 250 бутылок, разных вин — 380 бутылок, «У Мартьяныча» — 250 бутылок только одного шампанского, в «Гурзуфе» — шампанского — 390 бутылок и 830 бутылок разных вин и ликеров, в ресторане Крынкина на Воробьевых горах — шампанского было подано 130 бутылок, других вин — 270 бутылок…

Магазин Елисеева торговал 31 декабря на сумму свыше 18 000 рублей.

Как будто и война не шла.

Я же — занемог после вчерашнего стояния на пустыре.

Болела голова, знобило, из носа лилось, кашлял…

Бросало, то в жар, то в холод.

В общем — мне не до рома было.

Глава 7

Глава 7 Заболел

Болею я здесь всегда тяжело…

Дома так не баливал. Ни разу. Никакой леший меня не брал.

Тут — чуть простыну, или под холодный дождь попаду — сразу с ног валит.

Оно — понятно. Не любят меня местные вирусы, бактерии и прочие микроорганизмы. Чужой я для них. Нет у меня от местной гадости защиты.

Рожают тут бабы много. В семье не по два — три ребенка. Семь — восемь — не редкость.

Чуть не каждый год здесь бабы беременны, но и умирает малышей много. Когда ещё в психиатрическом отделении работал, попалась мне книжка. Автора не помню, санитарный врач из какой-то губернии. Сообщает он, что чуть ли не трое из десяти родившихся в России умирают ещё на первом году своей жизни. Вот эти умершие малютки и составляют сорок процентов из общего количества умерших за год в империи. Ужас, ужас, ужас…

Чаще малые детки умирают здесь летом. От желудочно-кишечных расстройств.

До пяти лет почти половина родившихся не доживает…

Удручила тогда меня эта статистика.

Но, вот оставшиеся — живут. Их организм иммунитет ко всякой здешней заразе имеет.

У меня же он отсутствует. Вот и болею по полной программе…

— Мужики, что-то знобит меня, полушубок сверху накиньте…

Накинули. На шинель. Под шинелью на мне — всё обмундирование, но всё равно — потрясывает.

Под головой — вещмешок.

Я из него пояс с золотыми зверьками достал тихонечко, на себя его под нижнюю рубаху нацепил. Так надежнее. Потеряю сознание, что уже как-то у меня при болезни было, и упрут мои сокровища.

— Водички, Вань, не надо? — спрашивает кто-то из милосердных.

Видят мужики, что плохо мне.

— Дайте…

Дали. Не полегчало…

— Может ещё что на тебя накинуть?

В теплушке хорошо натоплено, мои соученики почти все в одних гимнастерках. Только мне холодно…

— Накиньте…

Накинули ещё одно одеяло. У нас их есть несколько запасных.

Будущие ротные фельдшеры у печурки расселись кто на чём. Через полузакрытые глаза рассмотрел — разливать что-то по кружкам начали.

Мне на свет смотреть больно, вот и не открываю глаза полностью…

Выпивают, поздравляют друг друга. Правильно — Новый Год. У всех, кроме меня…

— Ребят, возьмите…

Трясущимися руками из вещмешка свой ром достал. Мне сейчас не до него, а им — самое то зайдет. Пусть весело наступления девятьсот пятого года отметят.

Мужики загомонили весело. Меня хвалят. Выздоровления желают.

Мой ром им — как слону дробина. Только по глоточку.

Скоро встретившие наступивший новый год по своим нарам разошлись, а мне что-то совсем плохо стало.

— Василий, Василий…

Позвал я дежурившего у печурки. Тот сидит, носом клюет. Не слышит меня.

— Василий…

Снова не слышит.

Чем-то бы бросить в него, да сил нет…

— Василий…

— А?

Ну, наконец-то… Так и помереть без помощи не долго.

— На полустанке сообщи про меня… Ну, что заболел…

Сухими губами я прошептал. Язык у меня — как терка.

— Попить дай…

— На, попей, попей, Вань.

Попил. Кружкой чуть зубы себе не выбил. Где-то скоро после этого и забылся.

В себя пришёл от кашля. Своего собственного.

Глаза открыл. Еле-еле. Слабость во всем теле просто страшная.

Поразила тишина. Перестука колёс не слышно.

Стоим где?

Приподнял голову с подушки.

Мать моя!!! Это я где?

Совсем это не наша теплушка. Комната какая-то керосиновой лампой едва освещенная. В ней — кровати рядами. Я сам на такой же.

На кроватях тела под одеялами. Все спят. Кто и похрапывает. Один я, сижу, башкой кручу. Ну, как сижу — привстал немного, трясущимися руками опёрся.

Так, так, так…

Ничего не помню.

Как я тут оказался?

Где я?

Похоже на больничную палату.

Хорошо, не мертвецкая… Было у нас в губернской больнице такое. Вынесли одного в мертвецкую, а он ночью и очнись. Вышел из морга, сторожа чуть не до смерти напугал.

Я не улыбнулся своему вятскому ещё воспоминанию, а только чуть уголком рта дёрнул. На улыбку сил не было.

Повалился обратно на кровать.

Уффф…

Руки нашарили под нательной