Господин следователь - Евгений Васильевич Шалашов Страница 4

И куда это я вляпался? Неужели в кружок, основанный старшим братом товарища Ленина? Теоретически, если я студент Санкт-Петербургского университета, то мог. Кто носил мундиры темно-зеленого цвета с золотыми галунами на воротнике? Нет, в униформологии я не силен. Я даже пехотного офицера от кавалериста не отличу, куда уж различать форменную одежду Российской империи.

Правильнее назвать не кружком — кружок нечто мирное. Ну да, именовалось это «Террористическая фракция», во главе которой стояли Александр Ульянов и Александр Шевырев. Не упомню среди революционеров фамилии Чернавского, но эта фамилия могла и затеряться. Скажем — повесили меня вместе с остальными, а вот фамилию позабыли. Что-то мне такая биография не слишком нравится. Едва успел умереть в одном месте, так теперь стану помирать в другом? Не хочу.

А этот, который мой тутошний батюшка, зачем он мне жилы тянет? Сказал бы прямо — в чем я виновен? Поэтому, пока меня не прижмут, ни за что ни в чем не признаюсь. А даже если и прижмут — все равно уйду в полный отказ. Я сам ничего такого не совершал, а за поступки моего тела не отвечаю.

— Батюшка, чем угодно могу поклясться, что ни к каким противоправных деяниям против государя не причастен, — твердо заявил я, удивляясь собственным словам. Как это я так витиевато-то завернул! Нет бы сказать попроще.

— А прокламацию кто читал? — сурово спросил Чернавский-старший.

— Не упомню такого, — честно ответил я. Слегка оттопырив губу, пожал плечами: — А может, даже и читал что-то этакое, если в руки попалось. Но ведь за чтение какой спрос? — Решив пошутить, усмехнулся. — Может, мне какая бумажка в сортире попалась, так что тогда?

— В сортире, — фыркнул Чернавский-старший. — Я и говорю, что у вас все не как у людей. Нет бы по-русски сказать — в нужнике.

Батюшка замолк, разглядывая своего отпрыска, а я уже начал мяться, потому что стоять было тяжеловато. Тело немного не то, к которому привык. Отчего-то подумалось, что при таком росте и при моем нынешнем весе, обувь выходит из строя гораздо быстрее, нежели раньше.

— Ладно, садись, в ногах правды нет, — фыркнул Чернавский-старший, уступая мне место на стуле, а сам прошел за свой письменный стол.

А отец, между тем, тянул паузу. Взяв со стола серебряный колокольчик, позвонил, а когда на звон явился пожилой дяденька в долгополом пиджаке (ливрея, что ли?), приказал:

— Степан, сделай мне водочки. Ну, как обычно. — Посмотрев на меня, хитро сощурился: — Студент, выпьешь?

Я, чуть было не брякнул — дескать, всенепременно выпью, чтобы поставить башку на место, в стрессовой ситуации сто грамм — это лучшее лекарство, но малость подумав, отрицательно покачал головой. Кто знает, как поведет себя новое тело после водки? Нет, лучше не рисковать.

— Я бы стаканчик чая, а еще лучше — кофе.

Кажется, отец остался доволен моим решением. И правильно. Какой родитель обрадуется, если сыночек будет сидеть рядом с ним и пить водку?

— Степан, мне, как я сказал, а господину студенту сообрази чая, — кивнул отец слуге, а мне сказал: — Кофий надо с утра пить, а нынче у нас вечер. Ужинать скоро, так что ты чаем особо не надувайся.

Я посмотрел в окно. Солнышко еще не село, но заметно, что и на самом деле вечер. Кажется, на дворе стоит лето.

Степан, в лучших традициях театральных лакеев поклонился, пробормотал: «Слушаю-с» и вышел.

Вернулся слуга минуты через две, а может и три. Оперативно. Или у него уже был заготовлен подносик, на котором стояла рюмочка водки, а на блюдечке сиротливо лежал соленый огурчик? И ему оставалось только налить стакан чая.

Батюшка, опрокинув рюмку, сочно захрустел огурцом (я тоже хочу!) и с неким благодушием сказал:

— Ты, голубчик, прежде чем прокламации читать и о политике государя нашего императора рассуждать, поинтересовался бы — с кем дело имеешь.

— Провокатор? — наобум поинтересовался я, и судя по тому, как отец сморщился, я понял, что угадал.

Но Чернавский-старший не стал вдаваться в подробности, как-то витиевато ответил:

— Все мы порой болтаем о чем ни попадя, но только болтаем с теми, кто языком не мелет, и доносить на тебя не побежит. А лучше — вообще лишнего не болтать и свои взгляды не излагать. Понял?

— Ага, — кивнул я, отхлебывая чай.

А чай был хорош! Пожалуй, даже получше тех, что я пил на своей «исторической родине». Или правильнее сказать — в своей реальности? А отец, между тем, продолжал:

— Радуйся, что в полицейском департаменте у меня друзья есть. К тому же — люди они неглупые. Рассудили, что Иван Чернавский пока до государственного преступника не дорос, нужно ему время дать, чтобы дурь из головы вышла. Вот, потому и отправили тебя ко мне, как бы под домашний арест.

Ну да, помню такое. Политически неблагонадежных учащихся высылали из столицы по месту жительства, под надзор родителей. Так, насколько помню, с Питиримом Сорокиным поступили. Или, как Владимира Ильича Ульянова, будущего Ленина, под надзор тетушки. Потом прощали, позволяли восстанавливаться в университетах и прочее.

— Так и что мне с тобой делать-то, а, Ваня? — спросил отец. Спросил как-то устало, словно уже все мне простил, а теперь не знает, как разговаривать с непутевым сыночком.

— Может, на работу… то есть, на службу куда? — предложил я, прикидывая — куда я могу пойти работать? В лавку приказчиком? Нет, если мой батюшка такая шишка, то не по чину. На завод какой-нибудь? Тоже самое, даже и хуже. Канцеляристом? Вариант, но я не знаю — сумею ли писать? Почерк у меня разборчивый, но не более.

— На службу, — фыркнул батюшка. — Если ты из университета уйдешь — а тебе придется уйти, в армии станешь лямку тянуть. Тебе же двадцать годочков, а скоро и двадцать один. Ладно, если ты б выпустился кандидатом, тогда бы служить поменьше, да и служба где-нибудь в столице. А теперь?

Я попытался напрячь память. Вроде бы, после реформы 1874 года выпускник университета должен был отслужить три месяца, а если мне в зачет пойдет только гимназия, то полгода. Опять в армию? Но с другой стороны, полгода как-нибудь отслужу.