Андрей Мартьянов - Большая охота Страница 41

За последние два дня Гиллем де Фортэн на собственной шкуре убедился в справедливости сей простой истины. Единственный необдуманный шаг – и теперь ему не вырываться, он обречен скатываться ниже и ниже, обречен, как прикованный незримой цепью, следовать за павшим сюзереном.

Мыслей о бегстве у него больше не появлялось, и Гиллем старался даже мысленно не вынашивать подобных замыслов. Он боялся – как, впрочем, и все в их отряде, в большей или меньше степени – и уже не пытался скрывать свой страх. Ему хотелось только одного: чтобы эта безумная круговерть закончилась. Все равно, как. Пусть даже ценой их гибели. Иногда ему казалось, что смерть будет куда лучшим уделом, нежели преследование, в которое их увлек Рамон де Транкавель. Еще несколько дней такой жизни, и они точно превратятся в Дикую Охоту, мертвецов, обреченных до Второго Пришествия гнаться за недостижимой добычей.

…После визита мэтра Калькодиса в уединенный охотничий домик Рамон несколько оживился и воспрял духом, устроив перекличку соратников. Из первоначальной группы его не покинули всего пятеро, включая Гиллема – те, кому было некуда сбежать и негде укрыться. Рамон равнодушно проклял струсивших и приказал немедля выступать в путь – к Фортэну, прилепившемуся на склонах горы Рокко-Негро. По прямой, как летают птицы, замок семейства Бланшфоров и нынешнее убежище наследника Ренн-ле-Шато разделяли всего пять с небольшим лиг. Иное дело, что эти лиги пролегали через скалистые предгорья Рокко, приличных дорог там не имелось, а извилистые тропинки отличались прихотливостью и непредсказуемостью. Ночью там можно было запросто переломать ноги лошадям и свернуть собственную шею.

Возразить Рамону никто не решился – выехали по его слову, несмотря на поздний час и сгущающуюся темноту. Промыслом Господним (хотя Гиллем все больше склонялся к мысли, что Господь тут совершенно не при чем, а их везение обеспечено совсем иными покровителями) никто не пострадал и не убился. Ближе к рассвету половину неба с гаснущими звездами загородила непроглядная тьма – скальные уступы и выраставший из них Фортэн – не столь большой, как Ренн, но зато слывший совершенно неприступным.

Несмотря на то, что Фортэн был его и Идуанны родным домом, Гиллем де Бланшфор не испытывал к нему никакой привязанности. Отчасти причиной этому служило принятое года три назад решение правителя края, Бертрана де Транкавеля. После смерти предыдущего владельца замка, отца Гиллема и Идуанны, Железный Бертран издевательски заявил, что у наследника семьи слишком много иных обязанностей, чтобы еще добросовестно управлять замком и прилегающими землями. Посему Фортэн переходит к Амьену де Бланшфору, родному дядюшке Гиллема – дабы тот от имени своего сюзерена содержал укрепление в надлежащем порядке, ежегодно выделяя непутевому племяннику круглую сумму на проживание, пропитание и прочие расходы. Дядюшка Амьен соглашения пока не нарушал, однако старался, дабы визиты племянника в родовое гнездо были как можно более редкими и краткими.

И, само собой, мессир Амьен де Бланшфор совершенно не обрадовался, когда спозаранку под воротами замка объявился Рамон де Транкавель собственной персоной, за коим тащилась малая компания весьма потрепанного и унылого вида. После долгого переругивания со стражей на воротах и ожидания, занявшего почти час, управляющий замка соизволил подняться на стену и лично взглянуть на незваных гостей. Приказа открыть ворота так и не последовало – и из первых слов господина Амьена стало ясно, почему. Хозяин Фортэна уже знал о происшествии в Ренне – в общих чертах и без красочных подробностей, но знал. Птицы, как известно, куда быстрее людей, а горы для них не помеха. За двое минувших суток из голубятни Ренн-ле-Шато выпорхнуло немало крылатых гонцов, оповестивших подданных Бертрана Транкавеля о том, что его наследник нынче в немилости и опале.

– Ничего я вам не дам, – без обиняков заявил с надежной высоты надвратной башни мессир Амьен, человек средних лет, слывший упрямым, как кабан, и преданным, словно гончий пес. Слово графа Редэ было для него законом, а Рамона он всегда недолюбливал, не считая нужным скрывать свою неприязнь. – Ни людей, ни припасов. Ступайте, ваша милость, туда, откуда взялись. Вам тут больше не рады. Послушайте лучше доброго совета: возвращайтесь домой и повинитесь перед отцом. Он разослал по графству бумагу, в коей говорится…

– Открой ворота! – раненым волком взвыл Рамон. – Открой, мерзавец! Я приказываю!..

– Чихал я на ваши приказы, – с нескрываемым злорадством ответствовал комендант Фортэна. – Говорю же: вашим батюшкой велено прибежища вам не давать. А ежели станете упорствовать и настаивать, то, Богом клянусь, повяжу вашу шайку и отвезу в Ренн! Пусть господин Бертран сами решают, как с вами быть!

В темных глазах Рамона появилось, подобно всплывающему из глубин чудовищу, неуловимо-отсутствующее выражение, предвестник надвигающейся грозы. Гиллем по опыту знал – еще мгновение-другое, и вокруг Рамона начнут твориться странные вещи. Люди, доселе упорствовавшие в своем мнении, станут послушно повторять слова наследника Ренна. Свечи и факелы погаснут, как от сильного дуновения ветра. Похолодеет, сделается стылым и промозглым воздух. Рамон превратится из человека в нечто, распахнутую дверь, сквозь которую в мир заглядывает ухмыляющееся безумие.

…И мессир Амьен, не желающий уступать в споре, шагнет между зубцов крепостной стены – с рассеянной улыбкой, не понимая, что творит…

– Не надо, – собравшись с духом, Гиллем осторожно потряс сюзерена за плечо. – Не надо, Рамон. Оставь его. Найдем помощь еще где-нибудь.

Несколько тягучих, звенящих от напряжения мгновений Гиллем де Бланшфор пребывал в твердой уверенности: вот и пришел конец его бестолковой и грешной жизни. Но застывшее янтарной смолой время покатилось дальше, Рамон тряхнул головой, приходя в себя, и глухо рыкнул в сторону коричневых с желтыми прожилками стен Фортэна:

– Я тебе это припомню… Попросишь еще пощады, умолять будешь…

– Будет, будет, а как же, – торопливо поддакнул Гиллем, озираясь и воочию выясняя неприглядное обстоятельство – они остались втроем. Под шумок двое былых преданных клевретов и единомышленников наследника Ренна предпочли исчезнуть, оставив на память о себе удаляющийся цокот копыт по скользким камням. Монтеро д'А-Ниор, правда, пребывал на прежнем месте, продемонстрировав стоявшему на стене мессиру Бланшфору пару непристойных жестов.

– Почему ты их не остановил? – накинулся на приятеля Рамон.

– А зачем? – вопросом на вопрос откликнулся Монтеро. – Они всю дорогу шептались у меня за спиной, как бы половчее смыться. Если бы они остались, у нас только и забот было, что приглядывать за ними. Так куда теперь подадимся, господин и повелитель?

– Не знаю, – искренне признался наследник де Транкавелей. Мир внезапно повернулся к нему совершенно незнакомой и непривычной стороной, напрочь отказываясь потакать его желаниям и повиноваться его распоряжениям. Люди, коих он самоуверенно почитал преданными до гроба, один за другим покидали его. Ренн-ле-Шато закрыл перед ним ворота, также поступили в Фортэне, и, куда бы он не направился, его ждет столь же ледяной прием.

– Мэтр Калькодис, между прочим, сулил проводника, когда мы доберемся до римской дороги, – отважился напомнить Гиллем. Ответом стало желчное замечание:

– И что же, ты предлагаешь втроем мчаться за нашими беглецами, которые, если верить почтенному мэтру, нашли себе каких-то покровителей и обзавелись охраной?

– Тогда одна дорога – в Ренн, – даже в причудливом окружении Рамона мессир А-Ниор выделялся странным характером: он с одинаковым равнодушием воспринимал и творимые Рамоном бесчинства, и мысль о том, что за них рано или поздно придется ответить, на том свете или на этом. Монтеро был одним из немногих, принимавших участие в ритуалах Санктуария, которые не вызывали у него ни восторга, ни отвращения. Его вело по жизни болезненное любопытство: а что будет дальше? – Тебя папенька с братцем, может, и простят, а нас вздернут – в назидание и заради поучительного примера. Спляшем вдвоем, как в былые времена, верно, Красавчик?

– Катись ты… – уныло отругнулся Гиллем. Дальнейшее стояние под стеной становилось бессмысленным: мессир Амьен ушел, расхрабрившаяся стража уже начала выкрикивать в адрес былого наследника Ренна и провинции замысловатые оскорбления и предложения касательно ожидающей его судьбы.

– Едем к Виа Валерия, – внезапно решил Рамон, положив конец перебранке спутников.

Прикинув время и возможности беглецов, Гиллем только развел руками: те наверняка уже успели одолеть не меньше трети дороги к Марселю, и возможность догнать их представлялась весьма сомнительной. Однако усомниться, а тем более вступить в пререкания с Рамоном – себе дороже.

Проводник дожидался в условленном месте.