Северянин (СИ) - "Nnik" Страница 41

***

- О, всеотец! Как ж я ненавижу все эти ваши посиделки… вот вроде и еда хороша, и брага сильна, а тошно от них – страсть! – стряхивая непонятное напряжение, потянулся Торвальд. – Да и ты что-то смурной такой.

- Да, - отмахнулся Норд, - цветочек этот, непорочный… смотреть тошно.

- Цветочек? – Торвальд замер на середине движения и задумался. – А, Тормодова сестрица. Попортили девку, только тут уж ничего не поделаешь…

- А представь, каково оно, Тормоду на нее глядеть-то?

Легкая дрожь прокатилась по телу Торвальда, губы сжались в тонкую ниточку:

- Бррр… даже думать не желаю. Но… нам-то от этого даже лучше, нет разве? Он ж теперича пуще прежнего кхм… к Хакону страстью пылает.

- Гадко все это, мерзко. И мы этим пользуемся.

Торвальд пожал плечами и потянул Норда вперед, краем глаза поглядывая, как забавно тот ежится, сам этого не замечая. Сколько лет прошло, а холод так и остался весомой причиной спать вместе. Отдельно Норд лечь попытался лишь раз – когда поссорились из-за пухлой толстозадой девки с румяными щеками и покатыми плечами. Да так, что Норд еще долго красовался темным синяком с желтоватыми и зеленоватыми переливами под глазом и хромал на правую ногу, а Торвальд еле дышал из-за сломанных ребер. Дрались тогда не в шутку, не балуясь, по-настоящему, как на поле битвы. Хорошо оружие под руку не попалось – может, и не поубивали, но покалечили бы друг друга точно. Они и сами после удивлялись, как обошлось все. Ну, почти обошлось: посуду новую покупать пришлось, да и половину занавесей они разодрали, а остальные просто сорвали. Норд опосля драки той ворох шкур схватил, да на лавку ушел. Всю ночь просидел, дрожа и стуча зубами, а на следующий вечер слег с жаром. Торвальд его травками отпаивал да шерстяными одеялами растирал, так и помирились, сами не заметив.

- Хочешь бросить? – спросил Торвальд, скорее, для порядку, чем действительно надеясь, что Норд ответит «да». И Норд уже привычно мотнул головой, даже не пытаясь объяснять, почему нет – все уже говорено-оговорено на дюжину рядов, все разъяснено. – А что за боров был с ней? – помолчав, решил узнать Тормод.

- Ярл Ингольв. Ну его, - на Ингольва Норду было плевать: преданный своему конунгу, но совершенно тупой, он был одним из немногих, с кем Норд еще не сдружился. Но, скорее, не потому, что не сумел, а из-за того, что не видел в этом смысла. Какой резон тратить время на бесполезного человека?

Дома Торвальд первым делом пошел стягивать нарядные тряпки, а Норд – разводить огонь в очаге. Став совсем близко, так что жар лизал кожу почти болезненно, он блаженно прикрыл глаза и взлохматил влажные холодные волосы. Ухмыляющийся Торвальд в мягких домашних штанах и незаправленной рубахе запустил в Норда комком одежды.

- На-ка, сразу лучше станет, - еле успевший поймать Норд, бросил на Торвальда нарочито хмурый взгляд и начал разоблачаться. - Ты есть-то хочешь али сытый после королевской попойки?

Только снявший штаны Норд поджал губы, пытаясь сдержать смех, и этими самыми штанами огрел Торвальда по спине. Тот подпрыгнул, ойкнул, резко развернулся и, схватив полуголого Норда, не раздвигая занавесей, повалился на лежак, да так, что и ткань сорвали, и до постели недолетели: свалились на пол, а Норд затылком приложился об угол ложа.

- Всех отродий Локи на твою голову! – сквозь смех выдавил Норд, комкая пальцами содранную материю, за которую пытался ухватиться в падении. Торвальд тоже хохотал, вжавшись лбом в грудь Норда и сжимая руками обнаженные бока под задравшейся сорочкой.

- Есть-то хочешь?

- Хочу! – как-то недовольно-обиженно, будто спрашивают только, чтобы не дать.

Красный от смеха Торвальд неуклюже поднялся и подал руку Норду. Тот презрительно фыркнул и встал сам. Торвальд скользнул по его ногам жадно-оценивающим взглядом и потянулся к бедру погладить, но тут же получил неслабую затрещину и отдернул руку. А Норд, с самым достойным видом, на кой только способен голозадый мужик отправился надевать штаны.

***

Проснувшись от вспышки молнии на горячем липком плече, Ингеборга недовольно поерзала и сморщила носик: тяжелый густой запах пота вызывал у нее тошноту. Откатившись от Ингольва, она стала шарить по полу в поисках своей одежды, а, найдя, хмыкнула и бросила на ярла пренебрежительный взгляд. Платье было разодрано, видать, в порыве страсти, только на этом порыв тот и иссяк – Ингольв оказался на редкость паршивым любовником. Пусть не грубым, хотя порой и грубость могла быть предпочтительней – в ней есть свое очарование, но совершенно незатейливым: свалил на лежанку, сам сверху шмякнулся, ноги развел, вставил, попыхтел-похрипел, как загнанная лошадь, промычал что-то, подгреб Ингеборгу под бочок, да и уснул.

Нет, Ингеборга, конечно, на многое ради Эрленда готова, но за эту ночку ему хорошо отплатить придется – будет все, что этот недодал, отрабатывать.

Кое-как натянув драное платье, Ингеборга тихо поднялась и выскользнула из комнаты. Бесшумно скользя по пустым коридорам, она уже хотела повернуть к себе, как вдруг решилась заглянуть в гости.

- Утро доброе, - хихикнула Ингеборга, просачиваясь в темные покои.

Заспанный больной голос устало пробормотал:

- Чего в такую рань? – из глубины, пошатываясь, вышла Тора. За последний год она сильно похудела и как-то осунулась, хотя хуже от этого и не стала, только приобрела какое-то новое, болезненное, надрывное очарование.

- Да вот, похвастаться зашла, - Ингеборга отпустила платье на плече и оно свалилось до талии, на миг обнажив небольшую грудь с торчащим соском.

Тора понимающе кивнула:

- Хороша ночь была?

- Отвратна, - почти жалуясь, протянула Ингеборга, - никакого удовольствия.

- Ну, ничего. Воздастся.

- Этот-то да… Эрленд… ум… мечта!

- Тише ты! – шикнула Тора на расшумевшуюся девушку. - Только уложила. Он и так не спит… а тут еще и погода разыгралась.

Ингеборга дурашливо прикрыла рот ладошками и на цыпочках прошла вглубь комнаты. На постели лежал крохотный мальчик. Даже в темноте он выглядел неестественно бледным и дышал как-то тяжело, сбито. Ингеборга покачала головой и слегка погладила ребенка по щеке, убрала с его лба влажные от испарины пряди.

- Выглядишь замученной, - наконец произнесла она. - Неуж еще не привыкла к бессонным ночам?

- Бессонным? Привыкла. Только… не сомкнуть глаз в объятиях страстного мужа – это одно… а ночь напролет баюкать больное дитя – другое…

- Ты сама его захотела, - жестко шепнула Ингеборга, - никто не неволил, – и вот вроде и насмешка в голосе, и жестокость, только все равно слышится за ними горечь, потому что и сама Ингеборга уже трижды чуяла ребенка под сердцем и трижды обрывала неначавшуюся жизнь.

Тора лишь дернула плечом да улыбнулась:

- Как бы то ни было, он – сын конунга.

- Но ты по-прежнему не жена ему.

- Жена? Хакону? Да сберегите боги!

Ингеборга резко выдохнула и вышла вон.

***

Гроза. Бурная, задорная, игриво сверкающая молниями и заливисто смеющаяся громом весенняя гроза буйствовала на землях Хакона. Осыпая мир крупными каплями дождя и срывая молодые листочки, она кружилась в веселом танце, уверенная в том, что всем в мире так же хорошо, как и ей.

А Тормод в это время сидел, сжавшись на холодном каменном полу в коридоре, и тихо скулил, баюкая руки на груди. Когда пальцы калечили, было больно. Так больно, что сознание мутнело и ускользало, а перед глазами стояли кровавые всполохи. Но почему-то тогда было легче. Сначала глупая, но сильная и смелая гордость заставляла сжимать зубы, а потом милосердная тьма забрала страдающее тело в свои холодные, но уютные объятья. Сейчас же из-за непогоды кости будто сызнова дробили, только теперь боль была не острой, а тупой и тянущей. Она накатывала волнами, давила, заставляла до крови закусывать губу и едва слышно выть, когда сил терпеть беззвучно не оставалось. Эта боль была страшна в своей непрерывности, неизбежности. Она шла откуда-то изнутри, так что казалось: беги, не беги – никуда не денешься.