Ассистент (СИ) - Андрей Валерьевич Скоробогатов Страница 41

Попытался восстановить в голове. Машина, судя по всему, перевернулась полтора раза и упала боком на столб, который задержал её падение вниз по склону. Ландшафт, освещённый полной луной и фонарями дороги, больше напоминал степной, чем привычный североуральский: вокруг простирались поля, а в сотне метров виднелась жидкая лесополоса.

— Похоже, руку сломал, — сказал Коскинен. — Мигран… интересно, живой? Помоги вытащить водителя. Или, может перевернуть?

Я не успел принять решение — выстрелили ещё раз, но уже куда-то поверх голов. Из леса выходило четверо, и одного из них я узнал. Это был Микув Сотрин, знакомый крепыш, правая рука Игоря. Коренастый, круглолицый, из вогулов, в рубашке с национальным орнаментом.

— Ну, как ты, живой? — усмехнулся он. — Я, по правде сказать, тебя и не думал убивать. Вон тот парень — лекарь, он бы тебя подлатал, если чего. Ну, это если ты согласишься на наши условия.

То, как спокойно они шли на нас и как беззаботно общались, говорило о том, что либо они очень тупые — в чём я сомневался — либо что это не вся группа. Мне стало понятно, какой примерно сейчас может получиться диалог. Я буду тянуть время, они будут угрожать и дожимать, а в конце выпустят козырь из рукава, заявив, что Анука у них и применив что-то, о чём я пока не догадался. Что ж, даже если это так — гораздо важнее было, пардоньте за выражение, спасать свой зад, одновременно стараясь не разболтать лишнего. Поэтому я решил потянуть время.

— Наши условия — это чьи? — спросил я.

— О, поверь мне! Это очень, очень серьёзные ребята. Но и ты, получается, парень не промах. Общество, получается?

— Допустим, а что дальше? Какие условия?

— Сперва поговорим… Анука у нас, — он прищурился, измеряя мою реакцию. — Чтобы ты выжил, тебе нужно сказать нам, где…

Договорить он не сумел. Стоящий рядом с ним парень, державший пистолет наготове, развернулся и выстрелил ему в висок.

От выстрела я инстинктивно отшатнулся и присел за бампер машины. Достал пистолет, прицелился в соседнего, одновременного соображая, откуда в их стане мог оказаться союзник.

Коскинен стоял, как будто задумавшись о чём-то. Я увидел, как напряжены вены у него на лбу, и понял, что это он загипнотизировал спутника Микува. Но общее замешательство продолжалось недолго.

В следующий миг я услышал несколько выстрелов в отдалении и успел привстать, дёрнуть на себя Тукая.

— Ложись!

За ними начали стрелять и остальные. Стоящий слева от Микува выстрелил в парня, убившего их начальника. Четвёртый выстрелил в нас.

— Не стрелять! Они нужны живыми! — услышал я чей-то голос.

На пару секунд стрельба прекратилась. Я дёрнулся, подумав, не скрыться ли за машиной, но услышал, что позади тоже выстрелили одиночными — видимо, с противоположной стороны дороги кто-то тоже сидел. Мой палец лёг на камень перстня на левой руке. Десяток пуль с лёгким хлопком застряли в невидимом куполе. Палец с кольцом жёгся, но я терпел, стиснув зубы.

— Они в лесу! — крикнул Тукай. — В лесополосе.

— За дорогой тоже.

Сзади, в машине, послышался протяжный стон. Значит, камердинер жив. Лишь бы не полез под пули, подумалось мне.

Я выглянул, отпустил на миг камень и выстрелил в последнего из четырёх, того, что назвали лекарем, попал ему в ногу.

— Сука! Прекратить стрельбу! Уходите! — крикнул он.

Но его то ли не услышали, то ли у стрелявших из леса были другие планы. Раздались новые выстрелы, но последний выживший уже побежал обратно. Тукай поднялся, я вслед за ним.

Что произошло за этим — я понял не сразу. Очнулся я в тридцати метрах от машины, на половине пути к перелеску. Тукай шёл прямо передо мной. Я увидел, как на опушке стоит съехавший с дороги джип. А рядом с джипом стоял мой старый знакомый — тот самый лысый старик, который пытался меня загипнотизировать на первом свидании с Нинель Кирилловной.

И сейчас он делал ровно то же самое — в его руке был всё тот же злополучный кинжал, который я видел у Игоря в аэропорту.

Но цацки, подаренные Обществом на этот раз оказались сильнее. Один из перстней на моём пальце щёлкнул и завибрировал, и я схватился за кобуру пистолета на поясе. Она оказалась пустой. Старик всё понял спустя секунду — видимо, он сосредоточился на Коскинене, который продолжал идти вперёд.

А когда понял, что их план не сработал, он достал пистолет. Но прицелиться он не успел — сзади послышался выстрел, пуля попала старику в руку. Я оглянулся — рядом с машиной стоял Мигран, подобравший один из наших пистолетов.

— Где я?… — воскликнул Тукай, затем схватился за сломанную руку.

Старик прижал рану свободной рукой, сел в автомобиль.

— Сзади! — быстро сообразил Тукай. — Стреляли ещё сзади. Почему не!..

Я сам не знал, почему не стреляли — наверное, банально кончились патроны. В ответ раздался визг шин на дороге. С дороги слетел и понёсся на нас второй внедорожник с явным намерением раскатать наши тушки по североуральской степи.

— Ля-ля-ля, ля-ля-ля, — неожиданно для себя напел я, двинув рукой влево.

В нескольких метрах от нас второй джип отклонился в сторону и врезался в первый, едва намеревающийся поехать назад.

— Валим, валим! — сказал Тукай.

Но меня уже было не остановить. Мне вдруг взбрело в голову, что этого разрушений машины может быть недостаточно, и я шагнул вперёд.

— Факел живой по арене метнулся, бурая кровь пузырится в огне…

За последующие сутки произошло слишком много разных событий. Когда догорели машины, я немного восстановил силы и подлечил раненых, включая двух выживших врагов. Правда на всех силы просто не хватило — у Миграна остались переломаны рёбра, а перелом Тукая остался «в черновом исполнении», как сказал мне когда-то покойный Дробышевский. Я бы мог ещё немного отдохнуть и закончить процедуру, но примерно в полночь нас повязали жандармы, увезли в Надеждинск, где мы имели честь отночевать в камере для дворянского сословия. Миграна увезли отдельно, в больницу, где долечили «гражданскими» методами.

Рано утром после второй попытки починить руку Тукая — оказавшейся чуть более успешной, начались разбирательства. Сначала после анализа записей с автомобилей нам объявили подписку о невыезде, но уже спустя несколько часов по звонку из столицы разрешили возвращаться в Москву, договорившись об участии в разбирательствах заочно. Затем мне отзвонились уже все, кто можно: Корней Константинович, мать, Голицын-младший, пара репортёров, местных и московских — тут я наконец-то разобрался с системой блокировки спама в телефоне, — и Искандер.

Разговор с последним был особенно важным.

— Она забрала её, — сказал он.

— Кто?

— Женщина. Высокая. Статная такая. Светлые волосы… Она взялась из неоткуда. Я потом камеру в машине проверил — из воздуха.

— Телепортировалась… — понял я.

Пока из всех кандидатов у меня было двое, а учитывая, что в татарской деревне не было лифтов, кандидат оставался один. Хозяйка медной горы, понял я.

— Она их всех замочила. Включая сторожа. Просто… просто шла по улице, и они падали мёртвыми. Хотела и меня, но в последний момент посмотрела и передумала. Она сказала, что Анука теперь будет у неё.

— Вот чёрт… А её мать?

— Осталась. Ревёт.

— Ясно. Пусть перестаёт реветь. Я знаю адрес, скоро скину деньги на билеты…

По правде сказать, мне так даже стало спокойнее. Пока из всех возможных союзников я более всего доверял именно верховному иерарху Общества, которым, похоже, она и являлась. Единственная проблема, которая возникла — это смерть представителя тайной полиции, который оставался дежурить в деревне, но это я оставил на потом.

После того, как мы добрались до Верх-Исетска, чудом спаслись от назойливых репортёров, а Миграна отправили на обследование в гражданскую больницу, наконец-то сели в привокзальной корчме.

И я впервые за много недель позволил себе изрядно алкоголя. Нет, разумеется, не больше нормы, и тем более не больше того, что я бы не мог вылечить своим лекарским методом. Мне показалось это нужным, чтобы разрядить ситуацию и просто поговорить по душам с Тукаем — ведь мы оба спасли друг другу жизнь.

— Нет, т-ты точно, определённо точно должен поиграть с нами в покер, — сказал Тукай. — Послезавтра. Как приедем. Пятница.

— Хорошо. Любишь её? Аллу? — зачем-то спросил я.

Он шумно отхлебнул пива.

— Я любил. Теперь больше никого не люблю. Ты же мне веришь, что у меня к ней ничего не было? Я же говорил, ты что, думаешь, я бы стал тебе врать?

— Не стал бы, —