Василий Звягинцев - Бои местного значения Страница 42

— Наверное, мы так и сделаем. — Вождь расправил усы мундштуком трубки. — Только для этого, очевидно, нужно сначала иметь в наличии обе стороны?

— Вы же приказали Николаю Ивановичу обеспечить явку своего «оппонента»… За трое суток.

— Вы уверены, что он уложится в этот срок?

— Располагая возможностями НКВД, достаточно обширными, сделать это можно. Теоретически. И при условии, что Шестаков все еще жив. И будет жив Ежов…

— Даже так? Считаете, он способен на такой шаг?

— Чужая душа потемки. В экстраординарных ситуациях люди иногда начинают вести себя непредсказуемым образом. Если вспомнить Гамарника, Томского… И сам Шестаков — хорошее подтверждение данному тезису.

— Да, да, это так. Ну вот, чтобы избежать неприятных неожиданностей, возьмите под свой контроль… и розыск одного наркома, и «личную безопасность» второго. Договорились?

И, словно отыграв сольную партию, Сталин вдруг расслабился, вперевалку прошел к своему деревянному креслу, опустился в него, положил на стол руки.

— А что, Валентин, найдет он наркома, как ты думаешь?

— Честно сказать, не знаю, Иосиф Виссарионович. Дело трудное, самому Ежову, конечно, не по уму, но в аппарате у него умелые люди пока остались. Пусть попробует.

— Он пусть пробует, а ты ему на «хвост» сядь и наблюдай внимательно. Я ведь не шучу, мне Шестаков на самом деле как можно скорее и живой нужен. Занимательно очень получается. Я вот к этому человеку с полным доверием относился, друг мой Серго его любил, и вдруг без моего согласия арестовать вздумали. Почему, зачем, а? Один момент — сюрприз мне сделать захотели, показать: вот смотрите, вы ему верили, а он такой же, как остальные, тоже троцкист-бухаринец. И как бы намек сделать — не умеете вы верных людей выбирать, доверчивый вы очень, товарищ Сталин, а враги этим пользуются.

Он опять потянулся было за трубкой, потом махнул рукой, зачем, мол, это, сунул под усы просто папиросу, закурил.

— Однако диалектика учит — все может быть совсем наоборот. Я сказал — хороший человек Шестаков, можно его секретарем ЦК избрать, и Председатель Совнаркома из него со временем тоже может получиться, и сразу — на тебе! Арестовать Шестакова, в тюрьму его, под закон от первого декабря 34-го подвести… А это значит что? — уставил он указательный палец с длинным желтоватым ногтем прямо в переносицу Лихарева.

— Опять заговор, товарищ Сталин. Пусть не антипартийный, пусть даже с добрыми намерениями, но ведь заговор!

— Совершенно правильно понимаешь текущий момент! Молодец! Так вот ты теперь мне Шестакова раньше Ежова найди. Сюда привези. Мы с ним как мужчина с мужчиной разговаривать будем. А потом посмотрим, кто в доме хозяин. Так я говорю, Валентин?

— Разумеется, Иосиф Виссарионович, тут и вопросов не возникает. Все сделаю. Если нарком еще живой и за границу не успел сбежать — найду.

— Нет, — жестко сказал Сталин, вполне доброжелательно при этом улыбаясь. — Ты мне его и в заграницах найдешь, и из могилы, если надо, выкопаешь. А там я сам посмотрю, Шестаков это или не Шестаков, живой он или не совсем живой. А потом скажу, что дальше делать нужно… Договорились?

— Так точно!

— Теперь иди. Деньги нужно — у Александра возьмешь. — Сталин показал пальцем в сторону приемной. — Остальное все сам знаешь. Так?

Валентин щелкнул каблуками (Сталин это любил), слегка кивнул головой, поскольку фуражки на ней не было и честь отдать было нельзя, повернулся и вышел.

С Поскребышевым он побеседовал, и не только по финансовому вопросу, спустился потайной лестницей к угловому крылечку на Ивановскую площадь к ожидающей его машине, имея при себе командирскую полевую сумку, доверху полную не только советскими рублями, но и иностранной валютой, и чеками Торгсина.

Все это было ему совершенно не нужно, однако человек, получивший деньги, внушает куда больше доверия, чем человек, от них отказавшийся.

Глава 19

Буран утих только на третьи сутки. То есть утих ветер, и в наступившей тишине продолжал сыпаться и сыпаться с по-прежнему низкого и мрачного неба крупный мягкий снег.

И мороз послабел, поднялся градусов до десяти Реомюра (у Власьева дома висел старый градусник, с толстой трубкой, налитой подкрашенным синей краской спиртом). Выбраться с кордона, хотя бы и на лыжах, стало уже возможно, но все равно трудно. А добраться до него — тем более. Районные милиционеры сорок километров по рыхлому снегу и при минимальной видимости пройти не смогли бы и под страхом немедленного расстрела.

Так что вполне можно без риска обождать еще день-другой. Спешить все равно некуда. До весны — как до Марса пешком. Да и риска, считал Власьев, с каждым днем, по мере угасания энтузиазма чекистов, будет все меньше.

Они занимались хозяйственными работами, да и то больше от нечего делать, сугубой необходимости в этом не было. Разве что, когда Зое с детьми придется оставаться здесь одной, надолго, так чтобы не надрываться женщине непривычным деревенским трудом.

За ребят Шестаков не беспокоился. Им здесь было хорошо. Играли во дворе с собаками, катались на санях и лыжах с горки от дома до озера, читали книги по вечерам, щелкая каленные в печке лесные орехи и тыквенные подсоленные семечки, и совершенно не скучали по Москве и школе.

Главное — они видели отца и мать с утра до вечера и чувствовали на подсознательном уровне, что родителям здесь тоже хорошо и спокойно. А что еще нужно детям?

Из сеней крытый переход вел в большой сарай, где половина была занята спрессованными брикетами душистого сена (нарком, хотя и инженер, впервые увидел довольно примитивную, но остроумно устроенную машинку для их изготовления), а вторая половина была пуста, и Шестаков, с расстегнутым воротом и закатанными рукавами гимнастерки, радостно колол топором сухие до звона чурбаки и укладывал дрова в аккуратную поленницу поближе к дверям, чтобы легче было носить их в дом. Судя по длине и высоте штабеля, дров должно хватить до лета.

Эта необременительная работа напоминала наркому что-то приятное, будто бы недавнее, но вот что, он сообразить не мог, как ни напрягал память.

С памятью вообще происходило нечто непонятное. Если бы в ней возникли вдруг провалы — это плохо, но объяснимо, от переживаний или болезней часто случается. У него же все время объем воспоминаний расширялся. Хорошо бы посоветоваться со специалистом, так где ж его взять. И вновь всплывающие воспоминания были не смутно-бредовые, как после дурного сна, а весьма отчетливые и главное — убедительные. Такое с ним тоже бывало раньше — вдруг придет ни с того ни с сего совершенно забытое, вроде времени растворения в морской воде сахарного предохранителя мины заграждения или порядка подготовки к выстрелу торпеды образца 1912 года, но сейчас происходило нечто совсем другое.

Под вечер они запрягли в сани одну из двух лошадей, что держал у себя Власьев в качестве служебного транспорта (после коллективизации простым крестьянам иметь лошадей запрещалось. Коров как-то вдруг разрешили, а вот лошадей — упаси Бог!), привезенной из озера водой наполнили две стоящие в сенях сорокаведерные бочки. Тоже не придется Зое бегать с коромыслом по воду каждый день.

Запасов же продовольствия — битой по осени дикой птицы, мороженой рыбы, зайцев, оленины и кабанятины — в холодной кладовке было полно, как и картошки в яме, соленых грибов, огурцов, квашеной капусты и моченых яблок в пузатых дубовых бочках.

А вот кур и коровы у Власьева не было. Хлопотно для одинокого мужика, куда проще в случае нужды съездить в ближнюю деревню. Да и сами бабы приносили, даже и не за деньги, а в обмен на дичину. Местным мужикам последнее время в казенном лесу охотиться запрещалось, да и где денег взять на ружье, порох, свинец и прочую снасть?

Так что без яиц и молока Зое придется обойтись и хлеб печь самой, если мужчины задержатся в своей экспедиции. Ну да и ничего, работа нетрудная.

…Ушли из дома на пятый день, еще до света, когда снег перестал сыпать, а мороз, наоборот, резко окреп.

— А отчего это вы решили так издалека начинать? — спросил у Шестакова Власьев, уже сидя на куче дров в тендере маневрового паровоза, неторопливо постукивавшего по стыкам узкоколейки в сторону Торжка. Наркома не переставала удивлять манера егеря — иногда он бывал чрезмерно разговорчив, а иногда, вроде фенимор-куперовского индейца, ухитрялся воздерживаться от самых, казалось бы, необходимых и важных вопросов.

Как сейчас, например.

Они давно решили, что осуществление любых далеко идущих планов невозможно без надежных документов. Причем, как сказал Власьев, потребуется отнюдь не один комплект на каждого. Поначалу это показалось Шестакову излишним — ну что, в конце концов, за сложность — появиться на день-два в Москве, сделать не такое уж трудное, как ему представлялось, дело и вернуться обратно, ждать на кордоне весны?