Василий Звягинцев - Бремя живых Страница 43

Вот курить здесь он очень много стал, и курить, и выпивать, хоть по чуть-чуть, но почти постоянно. А что же вы хотите, каким еще образом душевное равновесие поддерживать?

Кстати, люди прошлых веков, еще не подпавшие под влияние врачей и прочих моралистов, сторонников здорового образа жизни, прибегали к указанному средству гораздо чаще.

Какой роман девятнадцатого века ни возьми, особенно из разряда приключенческих и авантюрных, там на каждой странице: «Альбер снял с пояса кожаную флягу с коньяком и пустил ее по кругу».

«Выпейте, Меллоун, это вас подбодрит», – лорд Джон наполнил высокий бокал, плеснул в него содовой и подвинул ко мне».

«Дарби МакГроу, дай мне рому».

«Поручик Карабанов посчитал патроны в барабане револьвера и, готовясь к смерти, сказал: «Эх, и выпил бы я сейчас ледяного шампанского!»

Ну и так далее.

В подтверждение этих литературоведческих воспоминаний (а также, наверное, для того, чтобы убедиться в собственной идентичности) Вадим тоже глотнул из никелированной фляжки суховатого на вкус, припахивающего дымком ячменной соломы виски. Вообще, виски из горлышка идет намного приятнее водки.

Он прислушался к собственным ощущениям, убедился, что никакие вкусовые и идеологические аберрации[66] места не имеют. А ведь известно, что первый признак телесной или душевной болезни – именно нарушения вкуса. И обоняния. Табачный дым вдруг начинает пахнуть навозом, фиалки – чесноком…

После чего благожелательно кивнул капитану: мол, давай, излагай, я слушаю со всем вниманием.

– Я много сегодня думал, коллега, – тем же медленным, неприятно вязким тоном заговорил Шлиман. – И пришел к интересному, с чисто научной точки зрения, выводу. Все происходящее – я имею в виду сам факт моего в данном качестве существования и феномен так называемой загробной жизни, в которую я никогда не верил, – напрямую соотносится с появлением в этом мире вас. То есть вас лично и ваших друзей. Ничего подобного здесь до этого не происходило и происходить не могло по тем же самым причинам.

– То есть? – осторожно спросил Ляхов.

– При чем тут ваши «то есть?». Я, условно говоря, воскрес примерно в то же время, когда, по словам господина Розенцвейга, состоялся ваш переход оттуда сюда. Все те «умершие», – при этом слове он как-то странно кашлянул, будто у него запершило в горле, – с которыми я оказался в одной компании, перешли в это качество тоже одновременно, плюс-минус полсуток, сутки. Никаких следов наличия поблизости экземпляров хотя бы недельной и более давности не обнаруживалось.

Звучало это убедительно и вполне научно.

Более того, капитан-биолог «очеловечивался» прямо на глазах. Всего лишь утром он выглядел неким зомби, причем – с ярко выраженным похмельным синдромом. Теперь же отличить его от живого человека, если не знать предыстории, можно было с трудом.

– И что из этого следует? На ваш взгляд? Проникнув через «завесу времени», мы, похоже, создали новую реальность? Каким же, простите, образом?

На самом деле разговор становился интересным. И хотелось его продолжать, невзирая на то что, по мере погружения солнечного диска за недалекий, затянутый дымкой горизонт, стало ощутимо холодать. Февраль все-таки, хотя и средиземноморский. В легкой камуфляжной куртке познабливало, но не приглашать же покойника в теплое помещение? Последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Точнее, наоборот.

Оставался единственный способ поддержать равновесие между внешней и внутренней средой. Еще глотнуть из фляжки.

– Мне это тоже непонятно. Но наблюдаемые факты говорят сами за себя. Хотя бы такой из них – я на самом деле чувствую себя гораздо лучше. Намного лучше, чем даже когда мы с вами беседовали в машине. И, значит…

– Это наше на вас влияние сказывается? Исходящее от нас жизненное излучение или просто сам факт присутствия здесь?

Гипотеза Шлимана удивительно гладко ложилась на все, что сам Ляхов уже успел передумать. Включая его сомнения насчет первого контакта Тарханова с миром, увиденным в Пятигорске. И того, о чем он размышлял уже здесь, особенно – после знакомства с заметкой в газете о собственном исчезновении. Пусть и из несколько иной реальности.

Но тогда, получается, почти совершенно синхронно этот мир начинает влиять на всех нас? Прежде всего, на Татьяну, потом на Тарханова, Розенцвейга, а там дойдет и до него с Майей? Обмен происходит? Пусть пока не разумов, но, может быть, и хуже? Сущностей? Убитый Шлиман вочеловечивается, а мы начнем развоплощаться?

Кстати, такой вариант в сказках и мифах тоже нашел свое отражение.

Значит, немедленно бежать отсюда? А куда? Похоже, единственно – в море. Подальше от всего сущего. Если только это желание – не еще одна ловушка, может быть – последняя. Но выбора все равно нет.

– Я не знаю, Вадим. Я говорю только о том, что чувствую и наблюдаю. И у меня появилась мысль. Может быть, я тут не один такой? Может быть, а скорее всего – даже наверняка, за последние дни в моей стране (я говорю именно о моей, потому что за ее границами трудно вообразить наличие достаточно интеллектуальных и одновременно толерантных к вам «существ») уже перешли в подобное мне качество еще два-три десятка… – он хотел сказать «людей», как догадался Вадим, но ограничился более нейтральным, – «персон». И – я пока боюсь это говорить – вдруг мы сумеем встретиться, как-то договориться и, возможно, основать здесь нечто вроде нового общества…

– Бросьте, не скромничайте, Микаэль, – махнул Ляхов рукой с зажатой в ней фляжкой, – вы сейчас говорите то, о чем я сам думал весь нынешний день. Именно это. Раз вы существуете, раз вы мыслите, способны к плодотворному контакту даже со мной, «с нами», – поправился он, – то естественным образом должны найти общий язык с «товарищами по судьбе». И, мне кажется, это будет грандиозно! – Вадим воодушевился. – Жаль только, что питанием я вас могу снабдить только на первый случай. Вам-то самому хватит на полгода, если не больше. За это время, я все же надеюсь, мы сумеем добраться до Москвы и аппарата обратного перехода. После этого мы буквально завалим вас всем необходимым. И учредим здесь собственное консульство или даже посольство! А уж потом…

Размах планов Ляхова вызвала у Шлимана несколько меньше энтузиазма.

– А если вам выбраться не удастся? А я успею найти нужных людей? (Теперь слово все-таки прозвучало, но ни один ни другой не обратил на него внимания.) Той «пищи», что вы мне предложили одному, «сообществу» хватит на неделю, на месяц…

– Тогда? Тогда… – еще короткий глоток из фляжки, и очередное решение возникло само собой. – Тогда я вам объясню, где пролегает граница между этим и еще одним миром. Не нашим, но и не вашим. Там тоже Израиль, но какой-то другой. Там государственный язык – иврит, там в армии служат русскоязычные евреи, там самая сложная электронная техника производится в Китае и Корее. Вы себе в состоянии такое представить?

– Конечно, нет. Последние две тысячи лет иврит знало от силы полпроцента нашего народа, левиты, раввины и ученики иешив[67]. Как можно переучить на безнадежно мертвый язык десять миллионов европейски образованных людей? Это то же самое, как вдруг Европа решила бы вернуться к латыни в качестве всеобщего языка науки и культуры. А Китай и Корея у меня ассоциируются только с соломенными шляпами, миской риса по карточкам и жутким количеством синих жирных мух. Я там как-то побывал в составе миссии Союзной организации здравоохранения. Но к чему-то вы мне это сказали?

– Всего лишь к тому, что там так все и есть, что граница эта преодолима без всяких физических приборов и, самое главное – тамошние гемостатические губки вы в состоянии есть и усваивать. И там этого добра очень много. А еще в холодильниках всего одной периферийной воинской части я видел десятки кассет настоящей консервированной крови. Всех групп…

Ему показалось, что Шлиман возмутится самим намеком на его сродство с вампирами. Ему и самому не слишком приятно было об этом говорить. Как врачу с пациентом, болеющим дурной болезнью. Но нет, информация была принята вполне благожелательно.

– Значит, если названная граница окажется проходимой и для нас, то проблем не возникнет на очень долгое время?

– Надеюсь на это. Кроме одной. Где-то там бродит довольно опасная и решительная группа выходцев из еще одного мира, теперь уже параллельного нашему «нормальному». Сборище абсолютно отвязнных наемников-мусульман. Хорошо вооруженных. Живых в полном смысле. И там они встречались с подобными вам, я думаю, и имели с ними серьезные конфликты. Немножко ошибшись, они стреляли в нас. Мы оказались лучшими стрелками.

Ляхов вкратце рассказал историю с чеченцем Гериевым.

– А дорогу я вам покажу. На карте. Машину возьмете, полдня – и вы на месте. Если, конечно, граница вас пропустит, – чтобы быть до конца честным, оговорил Ляхов. – Никакого представления о механических и физических свойствах этих миров я не имею, к сожалению.