Прости меня луна (СИ) - Абалова Татьяна Геннадьевна "taty ana" Страница 43

Утопленницы ждали — повисли на бревне-плавуне, и появившаяся луна тускло освещала их белые тела.

— Принес ленты? — капризно спросила одна из них и, увидев утвердительный кивок, поднырнула под бревно. Выбралась на камень, наполовину утопленный в воде, отжала длинные волосы. Лоза достал из кармана связку лент, протянул девушке. Верисея — дочь старосты, погубившая семью, влюбившись в кровососа, выбрала красную. Вскоре подплыли остальные, разобрали ленты и вплели в косы.

«Хоть какая-то радость».

— Я еще принес шелка, — бахриман скинул с плеча суму, из которой выскользнули на береговую гальку куски ткани.

— Зачем они нам? — удивилась Верисея и бесстыдно огладила распухшее тело. — Нам нагими находиться привычнее.

— Красиво, — Лоза выбрал один отрез, развернул его, и тот искрами засеребрился под луной. — Будете то кутаться в шелка, то играть с ними.

Он показал, что ткань легка и струится как вода, ловко соорудил из нее цветок, потом распустил, связал в жгут и словно венец набросил на голову дочери старосты.

— Дай мне! И мне! Мне тоже, — защебетали утопленницы. Любуясь шелком, их горестные лица разгладились, глаза зажглись интересом, а на губах заиграли улыбки. И пусть их оскалы были жутки, Лоза всем сердцем желал подарить существам, даже после смерти остававшимися женщинами, толику тепла.

Разве счастливые люди будут желать несчастья другим? Завлекать в омуты новые жертвы, соблазняя их трогающим душу плачем, обещая разуверившимся в любви, что только здесь они обретут покой?

— А вот вам бусы и самоцветы разные, — из довольно увесистого мешочка в воду посыпались бусины и драгоценные камни. Утопленницы кинулись собирать их, оставив бахримана и Верисею одних.

— Ловко ты их спровадил, — усмехнулась дочь старосты. — Говори, что на этот раз тебе надобно?

— Спасибо, что выручаешь, — Лоза забрался на камень, сел рядом с дочерью старосты, погибшего от рук ее любовника-кровососа. Верисея не пережила открывшейся правды, когда поутру, одурманенная ночью любви, вернулась в дом с остывающими окровавленными телами.

И этой девушке бахриман доверился пять лет назад, когда решил проверить, следит ли Зло за теми, кто выжил. Ломом, принесенным из домика на болоте, прорубил широкую лунку во льду, и как только с той стороны на него взглянула любопытная утопленница, протянул ей снятое с пальца монастырское кольцо-оберег.

— Помоги, — попросил он, — спрячь!

Но та только фыркнула.

— Нам ли мужикам окаянным помогать? Вы нас до беды довели, а теперь на коленях стоите и о помощи взываете?

— Разве не видишь, что в моем лице вы отомщены? — Лоза скинул с головы капюшон.

— Кто же тебя так изуродовал, милый? — всплеснула руками та, что позже назвалась Верисеей.

Она слушала торопливый рассказ внимательно, даже всхлипнула, когда узнала, что монастыря больше нет.

— Поэтому прошу, спрячь мое кольцо на дне озера, и поплачь обо мне, как о погибшем. Пусть Зло думает, что я не выжил. А я обещаю каждый год приходить и гостинцы приносить.

Верисея немного помолчала, потом подставила ладонь, на которую легло кольцо-оберег.

— Сделаю, как просишь. Но смотри, ты слово дал.

— Договорились, — грустно улыбнулся Лоза. — Но прости, если однажды не приду. Считай тогда, что погиб.

— Ты уж живи, красавчик, — утопленница выбралась по пояс из воды, провела холодной рукой по лицу бахримана. — Уж больно гостинцев твоих хочется. Иначе скучно нам. От тоски мы плакать начинаем. А как зайдемся в хоровом плаче, девкам в деревне мерещится, что не любы они и пора бы к нам присоединиться. Так что от тебя, милый, зависит, будем ли мы, а значит, и все вокруг, счастливы.

Даже не дожидаясь, когда Верисея исчезнет под водой, Лоза открыл портал и шагнул в него. Но уходить не стал, затаился за невидимой пеленой. Вскоре к покрывшейся тонким льдом лунке подошли три пса. Покрутились, поскулили и потрусили назад в чащу.

А подо льдом утопленницы заходились в самом горестном из плачей.

— Ну, чего задумался? — Верисея тронула щеку Лозы ледяными пальцами. Бахриман не стал противиться неожиданной ласке. Он уже знал, что дочь старосты простым прикосновением способна развеять любые чары. Даже те, что когда-то сделали из него чудовище.

«Как же странно устроен мир! Где лежит граница между злом и добром? Горючие камни, предназначенные для блага, в один миг превратились во зло, испепелив все вокруг, а порождение зла мановением руки сняло с меня проклятие уродства, свершив тем добро».

— Ты уже давно в озере обитаешь, может слышала, есть ли в ваших краях рожденный от брата с сестрой?

— А зачем тебе? — Верисея кокетливо перекинула косу с красной лентой за плечо.

— Очень нужно. Хотел бы я открыться, но не могу. Это не моя тайна.

— Эх, ты, красавчик. Рожденный от брата с сестрой с тобой рядом чуть ли не год находился, а ты даже не догадывался.

— Да кто же о стыдном рассказывать станет? — возмутился Лоза, а у самого сердце оборвалось. Кто в монастыре был рядом — погиб. Разве что…

Утопленница потянулась всем телом и соскользнула в стылую воду.

— Пора мне…

— А все-таки?

Верисея протяжно зевнула. Не в правилах утопленниц подслушанные тайны раскрывать. Тем более мужчине.

— Я любое твое желание исполню. Хочешь, на следующий год зеркальце принесу? И костяной гребень?

— Зеркальце, говоришь? А хочу!

— Ну!

Верисея, прежде чем назвать имя, с сомнением протянула:

— Правда, не ведаю теперь, жива ли…

— Откуда знаешь, что это она? — бахриман спрыгнул с камня и подошел к самой кромке воды. Он не верил в свою удачу.

— Сидела как-то у озера, жаловалась на судьбу, а мы слушали.

— Топиться пришла?

— Нет, — Верисея печально усмехнулась. — Силу свою испытывала, собиралась навечно упокоить хотя бы одну из нас. Думала, благо тем принесет. На берег слезливыми речами выманивала. Сама-то в воду боялась зайти.

— И что, упокоила?

— Нет. Пожалела. Мы ей своих историй полный подол насыпали. Поплакали вместе.

— Слушай, а может ты знаешь, кто в монастыре Злом был? — Лоза, не боясь намочить штаны, встал на колени. Пусть только шепнет имя, он услышит.

Утопленница вдруг вынырнула, обхватила лицо бахримана ладонями, заглянула в яркие глаза. Он весь обратился в слух, а она… крепко поцеловала. Пока Лоза отмирал, покачала головой и, перед тем как уйти в глубину, выкрикнула:

— Нет, не знаю! Зло — оно ведь многолико!

В доме у реки было тепло. Не то что в том, продуваемом всеми ветрами, стоящем на сваях в болотной жиже, который они давно покинули. Прежде чем поселиться в лесной сторожке, беглецы перебрали не одно жилище, но всякий раз приходилось уходить из-за оживающей вдруг нечисти. Какой-то злой рок преследовал их: то вскрывалось старое кладбище, то начинал наползать ядовитый туман, оставляющий после себя трупы животных, то вдруг заводилось привидение и пугало воем.

То ли река, делающая петлю вокруг дома, ограждала их от напастей, то ли на этом берегу никто не умирал, чтобы однажды поскрестись в дверь, но здесь жилось спокойно.

Бахриман, открыв дверь, вдохнул привычные запахи: еловых шишек, сушащихся на подоконниках, яблок, сложенных в берестяной короб, недавно приготовленной еды.

Трещали в печи дрова, на приступке дремала рыжая кошка. Ее Лоза подобрал, когда в очередной раз вернулся к развалинам монастыря. Вернулся, чтобы кинуть в горящую бездну кольца-обереги Луны и Ветра.

Луна тогда обрадовалась, прижала пахнущую дымом кошку к груди.

Их первое жилище — холодный дом на болоте, скрипучие полы, перекошенные окна, которые Лоза законопатил наспех. Небольшой очаг почти не грел. Чадил.

— Я ее с собой в монастырь привезла.

Лоза запустил пальцы в густой мех. Кошка заурчала.

— Как же тебя зовут? — спросил он, глядя, как у Луны от нахлынувших воспоминаний наворачиваются слезы. В последние дни она часто плакала.