Лидия Раевская - Взрослые игрушки Страница 44

Бабушка лежит на кровати ко мне лицом, и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы.

Падаю на колени, и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке:

— Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! — Слёзы катятся градом, нос заложило.

— Тебе, Лидуша, квартира отойдёт. Дедушка так давно хотел. Не станет меня — сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить…

— Не на-а-адо…

— Под кроватью коробочку найдёшь, в ней бинтик эластичный. Как умру — ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом.

— Переста-а-ань!

— А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили…

— Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а…

— Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зелёная вся…

По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу.

— Чо молчишь? — Вовкин голос. — Алло, говорю!

— Чего тебе? — Всхлипываю.

— Завтра тридцатое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай.

— Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу…

— А я потом не могу. Не еби мне мозг, ладно? Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде, и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него?

— Не сейчас, Вов… Не могу.

— Можешь. Завтра в два дня.

Убираю трубку в карман, и сползаю вниз по стенке…

… «Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была?» — пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слёзы.

Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки всё будет хорошо. А у меня — вряд ли…

«Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты — в них до сих пор ты мой…»

— А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем.

Таксист понимающе кивнул, и включил радио.

«Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…»

— Остановите машину. Пожалуйста.

Я расплатилась с таксистом, и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами — оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги.

— Пачку «Явы золотой» и зажигалку.

Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю:

— А конфеты вон те у вас вкусные?

— Какие?

— А во-о-он те.

— У нас всё вкусное, берите.

— Дайте мне полкило.

Выхожу на улицу, и тут же разворачиваю фантик. Жадно ем шоколад. С каким-то остервенением. И снова иду вперёд.

Вот и бабушкин дом. Поднимаюсь на лифте на четвёртый этаж, звоню в дверь.

Открывает мама. Не давая ей ничего сказать — протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета:

— Я хочу, чтобы бабушка её съела. Пусть она её съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне всё равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету.

Мама молчит, и смотрит на меня. Глаза у неё красные, опухшие.

— Что?! — Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. — Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету!

— Она умерла… — Мама сказала это бесцветным голосом, и села на пороге двери. Прямо на пол. — Десять минут назад. Сейчас машина приедет…

Наступаю на мать ногой, и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простынёй. Откидываю её, и начинаю засовывать в мёртвую бабушкину руку конфету.

— Возьми, возьми, ну пожалуйства! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!!

Шоколад тонким червяком вылез из-под обёртки, и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…

Я не люблю конфеты.

Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки.

А конфеты не ем никогда.

Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь, и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить её гостям, к чаю…

И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты.

Никто.

И никогда.

Муж

Светлые волосы раскиданы по подушке.

Карие глаза смотрят сквозь него, бровки хмурятся.

Губы приоткрыты, и пахнут яблоком…

И прижать её к себе хочется, и не отпускать никуда.

И кожа у неё смуглая, горячая и бархатная.

И острые плечики вздрагивают…

И темно.

И только голос в невидимых колонках поёт про семь секунд:

You\'re just seven seconds away…That\'s much, too much. I can\'t touch your heartYou\'re just seven seconds awayBut, babe, it hurts when we\'re worlds apartYou\'re just seven seconds away…

И он торопится успеть, уложиться в отведённое ему время, и рвётся всем телом ей навстречу, и знает, что у него осталось только несколько минут…

Несколько минут.

И она уйдёт.

Встанет, виновато улыбнётся, соберёт в пучок растрёпанные светлые волосы, закурит, выпустит в потолок струйку дыма, и спросит:

— Проводишь?

И знает, что нельзя ей отказать.

Невозможно.

И времени совсем нет.

Можно только подойти к ней сзади, уткнуться носом в шею её, вдохнуть её запах — и молча отпустить…

А потом ждать. Ждать-ждать-ждать.

Ждать звонка.

Или встречи.

Или сообщения на экране монитора: «Ты меня ждёшь?»

Ты меня ждёшь?

Зачем она спрашивает? Кокетничает?

Жду. Всегда жду. Каждый день, каждую минуту… Жду.

Глаза её снятся. Волосы. Запах на подушке заставляет перебирать в памяти секунды и мгновения…

Она вернётся. Она обещала. Она вернётся…

Моя девочка… Моя — и не моя…

Вечер пятницы. Лето. Темнеет поздно. Иду бесцельно, и просто живу.

Я ощущаю, что я — живу.

Я чувствую запах лета, листьев, бензина-керосина, и слышу музыку, доносящуюся из летнего кафе.

Сигарета в руке стала совсем короткой.

Я затянулся в последний раз, и пошёл на звуки музыки.

В кафе было шумно, людно, и молодая чернявая официантка, держа в руках грошовый блокнотик, осведомилась:

— Вы уже выбрали?

Настроение было хорошее. Девочка-официантка — приятная, не вызывающая раздражения.

— Пиво. Ноль пять. Пока всё.

И улыбнулся ей в ответ.

Девочка ушла, а я смотрел ей вслед. Что-то в ней было… Определённо, было.

Может, глаза? Живые, любопытные… Как у дворняги.

Или трогательная белизна кожи в вырезе белой рубашки?

Или тонкие пальцы, сжимающие переполненную пепельницу?

Не знаю.

Но сегодняшний вечер сулил приятные сюрпризы, я это чувствовал кожей.

Дикая. Маленькая дикая девочка.

Суетливая, живая, настоящая.

Не бойся меня, девочка… Я никогда не сделаю тебе больно.

Пока не сделаю.

Я слушаю твой голос.

Не слова, нет. Мне неинтересно то, ЧТО ты говоришь.

Мне нравится то, КАК ты это говоришь.

Тонкий голосок, так вяжущийся с её внешностью, с сильным западно-украинским акцентом, звенит колокольчиком в голове.

Говори, говори, девочка… Мне это нравится.

Смейся, улыбайся, хмурься — тебе это идёт.

Живой человечек, живые, настоящие эмоции. Губы пухлые взгляд приковывают.

Настоящая.

Месяц уже прошёл. А интерес не угас.

Нет, и больше он не стал, что тоже интересно.

Мне нравится встречать её после работы, нравится ловить взглядом огоньки в её глазках-черносливках, нравится касаться губами её волос, и проводить языком по тонкой белой шейке.

Она вздрагивает, а я — я улыбаюсь.

Моя.

Она — моя.

Так быстро, и так предсказуемо…

Никогда не задумывался над тем, что у неё есть какая-то жизнь.

Что она где-то гуляет, с кем-то общается, и не чувствует себя одинокой без меня.

Пускай.

Это неважно.

И роли никакой не играет.

«…You\'re just seven seconds away…That\'s much, too much. I can\'t touch your heartYou\'re just seven seconds awayBut, babe, it hurts when we\'re worlds apartYou\'re just seven seconds away…»

Сигаретный дым струйкой уходит в открытую форточку, спускаясь капроновым чулком по веткам старого тополя…

Позвонить? Нет?

А почему бы и нет?

— Ты где, моя радость? — дым, свиваясь в причудливые, размытые узоры, стелется по потолку…

— Я? Я у подружки сижу. — голосок звонкий, запыхавшийся, и радостный.

— Ммм… У подружки? Я её знаю?

Подружка… Да, наверное, это так и надо: у неё должны быть какие-то подружки.

— Наверное, видел… Светленькая такая, в твоём доме живёт, кстати…

Светленькая. Замечательно. В моём доме живут десятка три светленьких девушек.

Наверняка я её видел.