Олег Кожевников - Мародерские хроники Страница 44

Я тут же согласился с его предложением, и меня прельщала мысль иметь колесный вездеход — наверняка он нам в дальнейшем мог очень пригодиться. С этими доводами согласился и подошедший к нам Саша.

Но вот, наконец, все наши работы были завершены и экипажи начали расходиться по своим вездеходам. Порядок движения и сам состав экипажей были изменены, в основном это было связанно с угрозой появления боевого вертолета. Реально умели стрелять из ПЗРК только Саша и Флюр. Удобно стрелять во время движения можно было только из верхнего люка ТТМа и, с некоторыми трудностями, с площадки, находящейся позади кабины ГАЗона. Трудность стрельбы с ГАЗона заключалась только в том, что во время движения нужно было выбраться из кабины и попасть на эту площадку. Поэтому было решено, что ГАЗон, как обычно, едет последним, но вместо Сергея поедет Флюр. Если появится вертолет, то я на несколько секунд останавливаю вездеход, чтобы Флюр смог спокойно перебраться на площадку, на ней мы уже заранее уложили ПЗРК (переносной зенитно–ракетный комплекс). Потом я присоединяюсь к колонне, чтобы пилот заранее не заподозрил, что мы ему готовим ракетную атаку. Первым теперь у нас должен был ехать ТТМ с экипажем из четверых человек — это двое новеньких и Саша с Валерой. При появлении вертолета стрелять должен был Саша, а Валера заниматься планшетом — управлять вездеходом доверили Василию. Так как по нашим данным, вертолет у противника был один, то решили стрелять одновременно из обеих ПЗРК — вероятность попадания была гораздо выше. Хотя, если прямо сказать, мы все надеялись за эту ночь проехать эти пресловутые двести километров, и были уверены, что после этого нам не грозит никакое преследование. В связи с этими перестановками, грузовым УРАЛом поставили управлять Сергея с Викой и Наташей. В мужском кунге, который превратился теперь в передвижной госпиталь, остались две новые девушки и Надя, которая следила за состоянием раненого. Остальное все оставили без изменений.

Так как мы выехали последними, то вражеский УРАЛ поджигал Флюр. Он предварительно облил машину тем пойлом, которое мы нашли в будке. По–видимому, это был дрянной самогон, настоянный на каких–то грибах — например, я, чуть не сблевал, когда понюхал эти помои. После того, как Флюр бросил на УРАЛ зажженную тряпку, мгновенно поднялся огненный факел, отдающий зеленоватыми искрами, а потом повалил едкий черный дым. Вот так, сопровождаемые этой дымовой завесой, мы и тронулись догонять нашу колонну. Кстати, было обговорено — в дороге сохранять полное радиомолчание, его можно было нарушить только один раз, словом — воздух.

Движение наш караван начал в десятом часу вечера, когда стало уже совсем темно. Хоть я и любил ночную езду, но сейчас управлять вездеходом было немного непривычно — из фар вырывались только узкие полоски света, верхний прожектор был потушен. Для того чтобы мы были менее заметны ночью, пришлось на каждый вездеход устанавливать накладки на фары. Хорошо, что они у нас были — техника была военная и изначально была укомплектована этими приспособлениями, которые за ненадобностью были сняты Колей и уложены в инструментальные ящики. Для того чтобы снабдить светомаскировочными насадками бензовоз, я демонтировал их с подбитого УРАЛа, а Коля приспособил их на фары нашего ИСУЗУ.

Когда я уселся на водительское кресло, то, несмотря на усталость от этого сумасшедшего дня, почувствовал себя очень комфортно — можно сказать, как в родном, теплом салоне моей старой машины, где до боли все знакомо, и ты делаешь все нужные движения совершенно не думая. Четыре часа до пересменки прошли совершенно незаметно — движение было монотонно, Флюр спал и не приставал ко мне со своими приколами. Единственной сложностью было — не въехать в красные фонари, впередиидущего вездехода. Но за время нашего путешествия все так свыклись с движением в колонне, что расстояние в десять метров между вездеходами удерживали уже на автомате.

Четырехчасовой пересменок прошел тоже очень спокойно и быстро. Без наших обычных разговоров и шуточек, все были серьезны и сосредоточены. Так же по–деловому мы тронулись дальше, я, когда уселся на пассажирское кресло, сразу же провалился в сон. По моему внутреннему времени прошло буквально мгновение, а меня уже начали трясти. Открыв глаза, я первым делом глянул в свой хронометр — после моего отключения прошло чуть больше полутора часов.

— Хан, что случилось, — спросил я? — Это было второе мое разумное действие после этой побудки.

— Подъем, Батя, впереди, у Сани какая–то проблема, — ответил мой напарник, — Кот по рации требует общего сбора.

Пока я собирался, Флюр, отключив двигатель, выскользнул из кабины ГАЗона и покатил на лыжах в сторону нашего головного вездехода. Через минуту и я, протерев лицо холодным снегом, направился туда же.

Добравшись до начала колонны, я увидел следующую картину. ТТМ кособоко стоял на небольшом спуске, правой стороной зарывшись в снег. Из–под него виднелась змея гусеницы, частично придавленная траком прицепа. Вокруг суетились все наши ребята, а Валера уже успел установить два прожектора, которые и освещали всю эту картину. Особой тревоги из–за случившегося я не ощутил. У нас до этого уже случались подобные коллизии. Иногда бывало, что ломались пальцы между звеньями гусеницы. Поэтому, испытывая только досаду за эту, совершенно нам не нужную задержку, я принялся за работу, которая уже шла по отработанной схеме. Единственное, что не укладывалось в случавшиеся раньше подобные ситуации, это то, что вездеход стоял на спуске, и что часть гусеницы была придавлена модульным прицепом ТТМа. Как обычно в такой ситуации, пришлось доставать деревянные щиты и домкраты. По поводу этой поломки, Николай, который все обследовал, высказал свое предположение:

— Похоже, в гусеницу попал осколок или несколько пуль, этим был поврежден палец и держался он практически на честном слове. Батя просто счастливчик, что гусеница не слезла, когда его преследовали БМПушки. Наверное, его ангелу–хранителю очень не хотелось попасть в мясорубку пищеблока. А если серьезно — то окончательно крепежный палец не выдержал столкновения с ледяной глыбой, ими усеян весь этот спуск. По–видимому — мы на самом берегу Азовского моря. Наверное, уровень воды немного понизился, а лед продолжал образовываться, вот и получились такие торосы.

Все внимательно выслушали его предположения, приняли к сведению, но обсуждать и спорить никто не стал. В данной ситуации все понимали, что никак нельзя тратить ни минуты на бессмысленные споры по выяснению причин поломки. В самый разгар этого остервенелого, можно сказать, трудового подвига, появилась вся бледная и заплаканная новая девушка, кажется, это была Марина, хлюпая носом, она прокричала:

— Умер! Паша умер!

И разрыдалась на плече Михаила. Мы все приостановили работу, помолчали несколько секунд, потом, не сговариваясь, достали фляжки с эликсиром и, делясь с теми, у кого этого напитка не осталось, сделали по глотку — за упокой души Паши. Я проговорил:

— Жалко, что не удалось мужику пожить свободным. Но он все равно ушел счастливым, ему удалось выполнить свое последнее желание — утащить с собой в могилу, хотя бы двух быков. Мы ему помогли перевыполнить свою предсмертную работу, и я думаю, на небе учтут это и простят его грехи, ведь он отправил в ад целое скопище материала для того, чтобы дьявольские котлы не простаивали.

После недолгого обсуждения, было решено, что я с Дохтуром и двумя нашими новыми товарищами — пойду хоронить Павла, а остальные в это время продолжат восстановительные работы.

Похоронили мы Павла совсем недалеко, рядом с мужским кунгом. Кроме нас на этих похоронах присутствовали только женщины. Вырубили в снегу яму глубиной два метра и уложили в эту могилу Павла, завернутого в ту же простынь, на которой он лежал. Когда ее засыпали, я установил сделанный из его лыж крест — просто воткнув его в насыпанный снежный холмик над могилой. На сердце у меня было очень тяжело, несмотря на то, что я знал этого человека менее суток. Я представлял, каково было состояние бывших бурлаков — ведь они таскали бок обок с ним тяжеленные грузы не один год, тем более в кошмарных погодных условиях, где без взаимопомощи не выжил бы никто. Но ни один из них за время этих похорон не выдавил ни одной слезинки, наоборот — лица у них стали еще жестче и суровей. Если прямо сказать, в эти, теперь уже побритые лица, было даже страшно заглянуть. Если раньше бороды как–то скрывали их крайнее истощение, то сейчас это были обтянутые кожей черепа, на которых живыми были только глаза, сверкающие неудовлетворенной жаждой мщения. Тяжелое впечатление оставлял и цвет их лица — места, где раньше была борода, отдавали нездоровой желтизной, а лоб и кожа у глаз были красные, с проплешинами обмороженной кожи. Одним словом — жуть, готовые персонажи для фильма ужасов.