В. Бирюк - Фанфики Страница 44

— Благодарствую, Аким Яныч, на добром слове, на отеческой науке. А сделаем мы так… Нынче вытопить баню. Местные, и ты, Терентий — тоже, моются и бреются. Наголо. Везде. Сами и добровольно. Все. Мужики и бабы. Кто вольный, но без «доброй воли» — уходит с подворья. Чимахай, присмотришь, чтобы лишнего не унесли. Ивашко, Ноготок — приглядите если кто буянить начнёт. Кто невольник и вякнет — тридцать плетей. После — перед Никодимом чтоб попросил обрить его. Сам-то уже не сможет. Кто снова откажется — повторить вдвое. Плетей.

— И чего с такими?

— Всего. Давненько мы на здешнее кладбище ничего не возили, попу кладбищенскому за требы не платили. Надо, надо поддержать церковь нашу православную вкладом посильным.

Когда я начинаю скалиться по-волчьи — народ предпочитает сваливать без задержки.

Начали расходиться. Тут Чарджи притормозил Терентия. Дождался пока уйдут остальные и, по-прежнему не открывая глаз, сообщил мне свою точку зрения:

— Будет Терентий — лысый меж лысыми. Но чужаком — останется. Мы из города уйдём — за ним силы никакой нет. Съедят его.

— Чарджи, не тяни. Открой глазки, джигит постельный, да говори толком.

Торк открыл глаза, томно потянулся, ухмыльнулся по-котячьи после крынки сметаны. Данная мною характеристика была, явно, воспринята им как комплимент.

— Кто хозяйке промеж ляжек заправляет, тот и дворней управляет. Надо чтобы он (кивок в сторону Терентия) с боярыней побаловался. Да громко — чтобы всё подворье слышало.

Терентий немедленно пошёл пятнами. С напряжением, будто против воли, кивнул.

— Ну… да… у нас так и было… Несколько раз. Только наоборот. Которая по боярина постели лазает, та и слугам указывает. Но… Не буду я! У меня жена венчанная есть! Похабщина это всё!

Усмешка Чарджи стала ещё шире.

— А тебя и не спрашивают. Ты — раб. Твоё дело — слово господское исполнить. Скажет боярич «суй» — будешь совать. Да постараешься так засадить, чтобы боярыня от этого вопила на весь двор. Понял, холоп?

— Постой Чарджи, а что, моего или Акимова слова — для дворни мало?

— Не, не мало. Пока вы тут. Вот поживёте в городе годика два-три-пять. Станете местными… а пока вы так, набродь. Пришли-ушли. Может, и не вернётесь. Даже и слова боярыни — не хватит. Особенно — такой. Передумала, забыла… А вот если она его в… в постельные джигиты возьмёт… Он ей ночью напоёт, напомнит… Дворня-то поопасается да зауважает. Так-то крепче получается.

— Не буду я! Грех это! Как я потом жене и детям в глаза смотреть буду? Хоть убейте — против заповедей христовых не пойду.

Во блин. И такое бывает. Уважаю твёрдость убеждений. Хотя по мне — глупость. А вот Чарджи из состояния сытого кота переходит в состояние кота взбешённого. Сейчас шипеть начнёт.

— Спокойно, ребята, спокойно. Никто тебя, Терентий, грешить не заставляет. Остынь. Оба остыньте. Цель же не в грехе, а в звучании: Аннушка громко и страстно орёт в открытый душник в её опочиваленке ночь напролёт. Так?

— Так. А орёт она потому, что он ей…

— Не буду я её! Хоть режь! Сам её давай!

— Да уймитесь же вы! Она что, сама орать не может? У неё языка нет? Высовывается в окошко и… и страстеет громко. А Терентий лежит себе в опочивальне. Под лавкой. А утром делает такое же сытое выражение лица, как было у тебя, Чарджи. Пойдёт? Только Аннушка слов не знает. Будешь, Терентий, подсказывать. Ну, типа: ах-ах, ох-ох, глубже, сильнее… Чего бабы кричат.

— А я… я не знаю… Моя… молчала.

— Бли-и-н! Чарджи, берёшь нашего девственного отца двоих детей, и учишь с ним текст. «Слова страсти» — записать на бересту и выучить как «отче наш». И интонации, интонации отработать!

Не, неправильно. Слишком сложно, времени мало, у ребят опыта нет. Фальшь будет слышна, обратная связь и коррекция — только утром. Как там Терентий только что Чарджи сказал: «Сам её давай»? Интересная мысль.

— Так, всё забыть, начинаем заново. Вечером я захожу к Аннушке и провожу с ней разъяснительную работу. Ухожу — приходит Терентий. Торжественно и громко, чтобы дворня видела. Тиун отчитывается перед хозяйкой о трудовых подвигах. Потом, когда хорошо стемнеет, заявляется Чарджи. Одетый служанкой. Не шипи! Иначе нельзя — с саблей тебя всяк узнает. Терентий закатывается под лавку, Чарджи снимает платье… С кого, с кого… На ком найдёт, с того и снимает. И проводит мастер-класс по… по озвучиванию процесса. Потом, скромно замотав личико платочком… Своё! Своё усатое личико! Отправляется спать. Терентий выбирается из-под лавки и укладывается в постель к боярыне. Где его и обнаруживает утром толпа прислуги во главе со мной. Как вам такой сценарий?

Они были против. Первый раз за несколько дней их позиции сошлись. Так-то они постоянно скалятся друг на друга. Без прямой грызни, конечно — социальные «весовые категории» разные.

— Извини, Чарджи, но твоей белошвейке сегодня придётся спать одной.

— Откуда?! Откуда ты узнал?! Что она… ну… белошвейка?

От Дюмы. Арамис постоянно на этом прокалывался. А я здесь просто ляпнул. В иносказательном смысле, а оказалось — в прямом.

Попадание — подтверждаю:

— Чарджи, ты меня поражаешь! Ты уже год со мной, а всё удивляешься. Ведь знаешь же и про Покров Богородицы, и про чутьё на неправду, и прозвание моё. А тебе будто всё внове.

Говориться торку, но сказано для Терентия. Парня ещё не ввели в курс «семейных преданий» — вот и просветительствую.

Вечерком заскочил к Аннушке. Я допустил довольно распространённую среди начинающих гипнотизёров ошибку: выход из транса сопровождался избыточным торможением.

Когда я так ляпнулся в первой жизни, тёща в панике звонила через полстраны:

— Ребёнок спит уже целые сутки!

Аннушка только-только проснулась. Со сна она была такая тёплая, такая миленькая… И, согласно ценным указаниям архангела Гавриила, во всём со мной полностью согласная.

Я пытался уточнить её воспоминания и ощущения от прошлой ночи, но ощущения от настоящего — её увлекли больше. Я тоже несколько… увлёкся. Так что, уходя, обнаружил в сенях не только взъерошенного Терентия, но и двух служанок. Одна-то знакомая, немая. А вот вторая… с усами. И — в бешенстве. От своего одеяния, от своей роли, от… от всего.

Выйдя во двор столкнулся с какой-то дворовой бабой, пока объяснял, что боярыня занята — слушает доклад тиуна, из оконца опочивальни со второго этажа отчётливо донеслась фраза:

— О! Дорогой мой!

На каждом слоге происходило глубокое придыхание, «о» переходило в «а» и обратно. Звонкие согласные проваливались в глухие, а конечное «ой» было повторено трижды и превратилось в отдельное, глубокочувственное утверждение.

Затем мужской голос с характерными тюркским «кха» произнёс, после глубокого выдоха:

— Ве бир кез даха.

Во даже как! Личным примером…

Баба-собеседница стояла, замерев, задрав лицо и открыв рот. Только пинок вывел её из транса и заставил потрусить к себе в девичью. Что ж, местная популяция туземцев проинформирована.

Глава 234

Но оцените моё удивление, когда я, проспав обычные свои 4 часа, выскочил в предрассветную тьму двора на ежеутреннюю зарядку и обнаружил, что процесс продолжается!

Голос Аннушки, несколько уже осипший, продолжал возвещать об удовольствии, постигшем её хозяйку. Теперь уже я замер посередь двора с открытым ртом. Аннушка издала несколько утомлённый, но вполне страстный заключительный стон. И тут же её голос был перекрыт другим, тоже очень удовлетворённым, мужским возгласом. И это был голос Терентия!

Какая сыгранность! Какой высокий уровень срепетированности! Я бы послал корзину роз в знак восхищения их талантами. Премьера удалась. Но, из-за отсутствия корзинщиков и розочников, придётся идти самому.

Аннушка и Терентий спали как убитые. Обнажённые, обхватившие, не отпускающие друг друга даже во сне, и, одновременно, отвернувшиеся, отодвинувшиеся. Аннушка скромно отвернулась к стене лицом, но кулачок её плотно сжимал «дирижерскую палочку», управлявшую её сегодняшней арией. Лишь бы не было судорог. А то спросонок и… поломать может.

Пульс… у обоих… По «Декамерону» именно так — по пульсу — какой-то из готских королей определил конюха-любовника своей жены.

Детишки заигрались, лицедейство перешло в действо. Ну и ладно, пусть спят. Аннушке за последние сутки досталось столько… «разиков», сколько за все три предыдущих года. Пожалуй, сегодня она и не поднимется.

Пушкин, однако:

   Усталая Мария   Подумала: «Вот шалости какие!   Один, два, три! — как это им не лень?»

Утром, естественно, Терентий проспал. Явился только к концу нашего завтрака, крайне смущённый и тихий. Но когда Чарджи высказался в смысле: надо бы зайти к вдовушке и вчерашнее обучение повторить, а то в нескольких местах тональность… — взвился с места как ловчий сокол. Глаза горят, руки машут… Скис только после моего вопроса: