Цена империи. Фактор нестабильности - Влад Тарханов Страница 44

сделать более деятельной. Запретить? Но это не выход. У нас в стране около тридцати миллионов населения не православные. Я прошу сие учитывать. Можно запретить какую-то небольшую конфессию или секту, особенно, если сия секта близка к сатанизму или язычеству, идолопоклонству. Но получить волнение в тридцатимиллионном населении — тут до революции останется всего один шаг. Дворянство слишком малочисленно, чтобы стать опорой самодержавию. Если бы всё они служили, так нет у нас служивого дворянства. Слишком многие предпочитают праздную жизнь в кредит по заграницам служению своему Отечеству. К чему сие ведет? Или мне надо напомнить, кем были декабристы? Мы отменили указ о вольностях дворянских, но слишком многие не хотят служить, им и так хорошо! Следовательно, нам надо искать опору еще и в других слоях населения. Каких? Купечество? Продаст царя, как только им цену дадут. Промышленники и банкиры будут думать о том, как самим стать властью, чтобы получать сверхприбыли! Интеллигенция? Дерьмовая у нас интеллигенция, что смотрит на заграницу, а на свою страну плюёт. В основном. Так называемый «средний класс» — возможно, они более всех заинтересованы в стабильной ситуации в государстве, ибо малейшие потрясения лишают их основы их небольшого дохода. Крестьяне и рабочие? Пока что они не опора державе, а дрожжи, на которых растут революционные настроения.

Нажимаю на звонок. Витте вносит заранее приготовленные две бутылки шампанского. Немного волнуюсь. У меня этот фокус далеко не всегда получается. Одна бутылка была заранее подогрета.

— Что вы предлагаете, господа? Заморозить ситуацию. Ладно, заморозив ее, мы не добьемся промышленного роста и, скорее всего, ближайшие войны с позором проиграем. Мы и турок одолели еле-еле, мне ли не знать. А военная катастрофа неизбежно отзывается волнениями в народе, где уже бродят революционные дрожжи. Война! Террор! Идеологическая обработка противника!

Откручиваю проволоку, что удерживает пробки обеих бутылок. Беру ту, что теплее, встряхиваю ее раз, второй, третий… Проделываю эту операцию над полом, придется пожертвовать уборкой паркета, да ничего… Пробка с грохотом вылетает из бутылки, вино разливается пенной струёй по полу, брызгая на стену.

— И вот результат — революция! Консервация немного задержит ситуацию, но революционный взрыв неизбежен. Что предлагаю я?

В этом моменте, честно говоря, волнуюсь. Этот фокус удавался мне из трех попыток два раза. Я очень аккуратно начинаю шевелить пробку, чуть наклоняя ее. Моя цель оказывается достигнута: появляется незаметная дырочка, из которой начинает выходить газ! Если бы пробка была пластиковая, вообще проблем не было, но тут она пробковая, пришлось потренироваться! Шипение прекращается, пробка почти без звука покидает горлышко бутылки.

— Путь реформ — это попытка стравить лишний воздух, не дать революционному брожению вырваться наружу, смести государство. Очень аккуратные реформы сверху или восстание снизу. А поэтому нам нужна новая идеология, идея, которая позволит направить все силы общества на его укрепление, а не разрушение.

Глава восемнадцатая. Студенческие волнения

Но есть только одна вещь, которая объединяет людей в мятежное волнение — это угнетение.

Джон Локк

Москва. Московский университет. 21 февраля 1881 года.

ЕИВ Михаил Николаевич

1 февраля 1881 года студент Пригожин дал пощечину приват-доценту Павлову. Василий со товарищами устроили обструкцию молодому преподавателю, недавно переведенному из тверского реального училища на вычитку лекций вместо заболевшего профессора Г. Е. Щуровского. Алексей Петрович Павлов был одним из учеников выдающегося ученого и ректора Московского государственного императорского университета[26], но уровень его первых лекций был недостаточно хорош для студентов, имевших образцом Григория Ефимовича. Пригожин мало того, что явился на занятие с большого бодуна, умудрился опоздать на одиннадцать минут, ввалиться в аудиторию, уже достаточно «нагретую» крикунами, да еще и нахамил преподавателю, в ответ на замечание об опоздании и совершенно неприглядном внешнем виде. Павлов, будучи человек вспыльчивым, потребовал от наглого студента покинуть аудиторию. Пригожин на это предложение ответил пощечиной, от которой студенческое сообщество пришло в экстаз, поднялся крик, в лектора полетела бумага, огрызки яблок и прочая летающая мелочевка не столько с целью ударить, сколько с целью унизить. Студенческое общество было весьма экстремистски настроено к любым преподавателям, что не разделяли их весьма экстравагантных политических взглядов. Павлов же был настроен дать знания, а не потакать общественным телодвижениям молодежи. Лекцию он прервал. А студент Пригожин был чуть позже задержан полицией. Кроме того, была проведена воспитательная беседа с несколькими самыми крикливыми студентами. Увы, не помогло. Арест Пригожина послужил искрой, из которой разгорелось пламя. Московские студиозизы объявили всеобщую забастовку, выставили требования отпустить арестованного, прекратить произвол, отменить устав 1863 года, заменив его еще более прогрессивным, с дарованием студенчеству свободы… по образцу чуть ли не самых либеральных университетов тех времен. На то время в МГИУ обучалось около полутора тысяч человек[27]. Полиция провела аресты восемнадцати активистов. Но молодежь успокаиваться не собиралась. В феврале мы с семьей как раз перебрались в Кремль, где были приготовлены помещения для царской семьи и рабочие места. Сложнее всего было наличие в Кремле большого числа храмов. В плане обеспечения охраны государя и его министров получалось вообще как-то не слишком-то хорошо. Весь ворох проблем пал на графа Воронцова-Дашкова и его подчиненных. Ничего, справились!

А тут такие дела в университете! Студенческие волнения, причем Московский полицмейстер был вынужден бросить значительные силы полиции на недопущения беспорядков в городе и просил еще и казачков выделить. Обломался. Четвертого февраля студентам было объявлено, что в актовом зале состоится их встреча с Государем-Императором, то есть, со мною. Было предупреждено и особом порядке допуска на сие мероприятие: полиция будет обыскивать с целью не допустить проноса оружия — ни холодного, ни, тем более, огнестрельного. Всего в актовый зал набилось более тысячи двухсот студентов, в первых рядах расположились несколько десятков преподавателей, на сцене — профессура и руководство университета, за кафедрой я, собственной персоной. В зале было достаточно шумно, но только до того времени, как я поднял руку. Зал затих. Смотрю внимательно. В основном преобладают молодые мужские лица. Студенток практически не вижу, время такое, широких дверей для женского образования не открыто. К сожалению. Лица интересные, как это говорил классик «со взором горящим»? Многие студенты носят бороды, такая форма подчеркнуть свою взрослость. Впрочем, до хороших безопасных бритв еще ой как далеко. Ладно, выдержав небольшую паузу, начинаю:

— Господа! Преподаватели и студенты одного из старейших на русских землях университета! Более ста лет ваши выпускники составляют особую гордость Отечества, проявив себя во многих науках, занимая заслуженное положение в обществе. И что же мы имеем?