Роман Злотников - Пушки и колокола Страница 45

– Чего?!

– Того! Еще и не услыхал ничего, а уже копытом бьешь!

– Чего сказать хотел? – Вместо ответа Слободан сплюнул под ноги. – Или языки почесать не с кем?

– Да теперь и не знаю уже… Сказать-то много чего надобно, да что с того – услышишь ли.

– Говори, чего удумал!

– Ты, Никола, – выпустив очередной плевок, начал Слободан, – почем зря не горячись, а пуще по сторонам поглядывай, слушай, кто да что балакает. А услыхав да увидав, думку думай: почто, кто да от чего!

– Все, что ли?!

– Ты глаза разуй да головой думай. А то, что иные балакают – то лишь в помощь. Сам разумей.

– Ты загадками, гляжу, горазд. А так, чтобы разом, как на духу, а?

– Душу в глазах увидать можно, – сквозь щелку в зубах выпустив очередную порцию мокроты, скривился звонарь. – Что в глазах, то и в душе. Фрола, вон, не зря пустоглазым люд прозвал. За спиною чин, да Киприана самого тень, а в глазах – пустота, – Николай Сергеевич вздрогнул, вспомнив белесые, ничего не выражающие зрачки узеньких недобрых глаз. – Тебе, вон, в глаза взглянешь, так и улыбнуться охота. Видать, и душа светла. Князь коли в глаза глянет, так и страх, да в то же время покой; грозен, да зазря лютовать не будет, у владыки – блеск. На Фрола очи и натыкаться неохота; как взглянет, так и трясучка зачинается. На услужении у Феофана, Царство ему Небесное, – перекрестившись и поглядев вверх, словно бы проверяя, а не наблюдает ли за ним сейчас усопший, – был, да приглянулся тому чем-то. Так что у самого Киприана за него испросил.

– А Феофан с владыкой с чего дружны-то так были? Не одного полета птицы-то.

– А ты паче у владыки-то и повыспрашивай. Я-то видал, что Феофан в делах смышлен да рачителен был. А еще – за чин да за благолепие живота не щадил, – Булыцкий лишь напрягся, вспоминая памятный тот разговор в храме, когда открылась пенсионеру тайна самого владыки[89]. И хоть, как он уже понял, сам Киприан был мало причастен к делам лихим, творившимся в столице, отдав все на откуп верного и ревностного служителя, Феофан-то все равно доверенным был его. Словно бы прочитав мысли товарища, Слободан, выпустив очередной плевок, продолжал: – Знамение, говорят, явилось дьякону усопшему… За день до бури исповедываться ходил да за Фрола разом и попросил: мол, надежен человек да сметлив. Киприан и не отказал, – зло сплюнув, закончил звонарь. – Да и как тут откажешь, когда воля получилась последняя?

– А Феофан… он тоже, того, – поймав себя, что он и не помнит-то почившего дьякона, видев того раза, быть может, два всего, – пустоглазый? Был?..

– Феофан-то, Царство ему Небесное? Нет, Никола, – мотнув косматой башкой, отвечал мужик. – У Феофана глаза что угли были. Иной раз взглянешь, так и не по себе становилось, того и гляди опалит!

– Демон, что ли?

– Сам ты – демон! – с досадой сплюнув, отвечал мужик. – Глаза горели! Беспокоен да строг до всего, что веры православной касалось. И чин наизусть знал, и со всех спрашивал, да и сам попереди; своими делами другим показывая, как оно должно быть. Огонь людина был! Его уже кто и выше прочил… Жаль, что Бог прибрал, – вздохнул одноногий. – Да, видать, на небесах таковые сейчас нужнее, с отродьями дьявольскими битву великую вести. Вон же, поговаривают, Антихрист на землю православную явился. А раз так, то и свету конец вскорости.

– Спасибо тебе, Слободан, за науку, – Булыцкий отвесил поклон товарищу своему.

– Не меня благодари, но Бога, – отвечал одноногий. – Ты ему люб; даром, что ли, беды все от тебя отводит? А теперь ступай, куда шел, и храни тебя Бог.

Озадаченный таким поворотом, Булыцкий побрел к княжьим хоромам, рассчитывая переговорить там с Дмитрием Ивановичем по поводу бумаги. Все-таки, не испробовав новинку в деле, рискованно было продолжать дальше. Кто знает, наделай сейчас листов, а они негожими окажутся, как тогда правитель с владыкой отреагируют.

Впрочем, князь, последние дни погрузившись в хлопоты, по обыкновению своему оказался занят и принять визитера не смог, а тот, помыкавшись туда-сюда, махнул на все да и домой побрел. К женке да с детками – потетешкаться перед расставаньем долгим. И как человек своего времени переживал он по поводу столь длительной разлуки. А вот Алена – та спокойно отнеслась. Мол, дело мужей – семью свою оборонять да следить, чтобы дом – полная чаша. А походы? Отсутствия по нескольку месяцев, так то – будни того времени, особенно если не смерд ты. Да и походом-то это назвать ну с огромной натяжкой можно было. Знали ведь все, кому должно знать: княжича молодого премудростям ратным идут обучать. А потому и треволнений не было. Аленка с помощью затяжелевшей Матрены занималась с младенцами, да так, что до мужа, казалось, и заботы нет особенно. Но в печи стояли чугунки со свежесваренной кашей да кувшин с молоком топленым, на столе подготовлены были приборы, да в корзинке, накрытой льняным полотенцем, – тоже нововведение Булыцкого, – краюха свежего хлеба.

– Алена! – заглянув в кувшин, кликнул пенсионер супругу. – Почто картошку не варишь, а? Вон, порезанная есть; в ход пустить надобно бы! Не сохранится за зиму-то!

– А негоже потому как ягоду дьявольскую православным в пищу.

– Да какая же она дьявольская?! – опешил трудовик.

– А как же нет? – выскочив с бабьего кута, удивилась женщина. – Все живое, вон, от сызмальства да к старости тянется: зелено-молодо да румяно-взросло, а как состарилось, так и увяло. А бестия твоя – поперек!

– Чего поперек?

– А того, что, как мала была, так и румяна. А потом не стариться, но молодеть начала. Где видано, чтобы творения Божьи поперек закону?

– Позеленела, что ли?

– Позеленела.

– Тьфу, ты! – взбеленился Николай Сергеевич. – Наказывал же: на свету не держать ее! Почто достали?!

– Так и смердеть начала.

– А сейчас где?

– В подклет назад убрали, с глаз чтобы долой.

– У, пропасть, – выругавшись, преподаватель отправился в подклет проверить, что произошло. Едва нырнув в подсобку, он почувствовал характерный острый запах гнили вперемешку с еще каким-то кисловатым душком. – Вот, зараза! – замотав физиономию попавшейся под руку тряпкой, трудовик, чуть пообвыкшись к темноте, начал разбираться в происшедшем.

Картофель действительно гнить начал. Щедро чем-то политые сверху, клубни обросли мохнатыми бугорками плесени и, выделяя собственные жидкости, начали, скукожившись, едко смердеть. Подняв голову, преподаватель живо обнаружил причину бед: пузатая ендова, в которой хранил Николай Сергеевич хмельной мед на случай визита гостей. И хоть и была она закрыта, да, видать, кто-то повадился из дворовых лакомиться угощением. Вот только высоко лохань та сидела, не всякому и дотянуться сподручно. Видать, утку не раз опрокинул лиходей этот, поливая содержимое нижнего ящика.

– Матвейка! – сразу же сообразил Николай Сергеевич, вспомнив разбитного паренька с вечно блестящими глазами. – У, чертенок! Погоди у меня! Ухи пообрываю! И тебе, и Ждану! – зарычал трудовик, поднимаясь на ноги с намерением тут же воплотить в жизнь задумку. Впрочем, вспомнив слова Слободана, остепенившись, задумался: а чего он, собственно говоря, взъелся?

На Ждана злиться – грех. То – душа святая. Доверчивая. Его только ленивый не надует. А на Матвейку какая обида? Сам же на свадьбе позволил тому хмельного меду, пусть бы и от гостя. Вот и подсадил мальца на сладенькое. Теперь не ухи обрывать надобно, а думать, как отучать, пока малой пьяницей не стал. Хотя, может, и не он… проверить надо бы!

Решив так, он двинул на грядки, где, по разумению его, все еще должны были находиться парни.

Интуиция не подвела. Ждан в сопровождении юнца ковырялся, окучивая картошку. Ждан, как обычно, сосредоточенный и собранный, Матвейка – зашедшийся румянцем, с горящими глазками, да рассыпающийся в пошловатых прибаутках.

– А ну, – схватив пацана за шею, рявкнул пожилой человек, – дохни!

– Ой, Никола, пусти! Христом-Богом молю, прости! – заверещал тот, почувствовав неладное.

– Чего всполошился-то, а?! – оскалился в ответ трудовик. – Чай ни слова тебе еще не сказал, а ты прощения уже просишь! Не рановато ли?!

– Ой, больно! Ой, пусти! – пронзительно верещал малой.

– Дыхни, велено кому! – рявкнул преподаватель, и до смерти перепуганный юнец выдохнул в лицо трудовику.

– Мед пил, верно? – оскалился тот, почувствовав кисловатый запах браги. – А чтобы не приметили, воды подливал?! Так?!

– Так, Никола, – разревелся в ответ тот. – Прости, бес попутал! Сладок медок твой! Не смог пересилить соблазну дьявольского!

– Ух, я тебя! – замахнувшись, пришелец собрался отвесить тому приличную затрещину, но, глядя на сжавшегося в комок малого, смягчился. – А ну, пойдем!!! – вспомнив спартанские методы борьбы с пьянством, преподаватель за шкирку поволок за собой шкодника. – Доставай ендову!!! – как в сени зашли, рыкнул Николай Сергеевич.

– Мож, не надо, Никола?! – снова захныкал тот, однако пенсионер был непреклонен.