Анатолий Дроздов - Листок на воде Страница 45

Полеты приостановлены — нет бензина. Это плохо — война помогает забыться. Настроение в отряде — хуже некуда. Никогда за всю историю части у нас не было таких потерь. В офицерскую столовую никто не ходит, все сидят по домам — сплошная мизантропия. Сергей столуется у нас. Выпиваем по чарке водки (Ольга более не возражает), едим, курим и расходимся. Ольга не плачет, но как-то странно смотрит на нас. Наверное, думает: «А вдруг и этих?»

Сижу дома, терзаю гитару. Я не умею сочинять песни, но могу переделать чужие. Ребята в роте постоянно просили: «Славка, переделай!», им нравилось. Я вышиваю крестиком по чужой канве, правда не всегда получается. От Сергея я таюсь, от Ольги не спрячешься. Она слушает, сложив руки на коленях, иногда просит повторить. Сама не поет.

Егоров присылает посыльного, иду. Егоров осунулся, похудел. Покойный Зенько был его близким другим.

— У меня к вам просьба, Павел Ксаверьевич, — говорит штабс-капитан. — Не могли бы мы собраться у вас, как бывало? Поговорить, послушать пение?

Просьба странная только на первый взгляд. По сегодняшней ситуации — самое то. Договариваемся на вечер. Запрягаю Нетребку и Марию в работу, Ольга вызывается в помощницы сама. У нее теперь мало пациентов: солдаты после происшедшего не беспокоят «фершалку». Я иду созывать.

В шесть вечера у меня — аншлаг. Егоров, Турлак, Рапота, мы с Ольгой. Лишние стулья спрятаны, но отсутствие погибших заметно. Выпиваем, закусываем, но разговор не клеится.

— Спойте нам, пожалуйста, Ольга Матвеевна! — просит Егоров.

Я предупредил Ольгу, но внезапно она говорит:

— Пусть лучше Павел! Он замечательно поет!

Гости смотрят на меня с изумлением. Все равно, если б Ольга сказала: «Кот Васька исполнит арию Индийского гостя»!

— Не подозревал за вами таких талантов, Павел Ксаверьевич! — язвит Турлак. Он давно ко мне не равнодушен.

Егоров смущен. С одной стороны нельзя обидеть хозяина, с другой — шли не за этим. Пока он терзается, Ольга приносит гитару.

— Про военлетов! — шепчет мне. Она становится за спиной и кладет руки мне на погоны. Семейный дуэт. Посмотрим.

Господа военлеты, вам, чье сердце в полетеЯ аккордами веры эту песню пою.Тем, кто дом свой оставил, живота не жалея,Свою грудь подставляет за Отчизну свою.Тем, кто выжил в шрапнели, в кого пули летели,Кто карьеры не делал на паркетах дворцов.Я пою военлетам, живота не жалевшим,Щедро кровь проливавшим по заветам отцов.

Здесь нельзя петь «от солдатских кровей», здесь крови не жалеют — ни своей, ни солдатской. Ее действительно льют щедро. Здесь нет матерей, которые создают комитеты, дабы уберечь единственное, взращенное без мужа чадо, от грубых сапог и неучтивых сержантов. Здесь бабы рожают по десять и более детей, им некогда над ними трястись.

Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.За Россию, за Отчизну до конца.Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,Заставляя в унисон звучать сердца.

Мне никогда не нравилось в оригинале «свобода воссияет». Для кого свобода? Для тех, кто грабил и продолжает грабить Россию? Пусть мы не увидим победы, но стремиться к ней надо.

Господа военлеты, вы сгорели в полете.На разрытых могилах ваши души хрипят.Что ж мы, братцы, наделали, не смогли уберечь их.И теперь они вечно в глаза нам глядят.Вновь уходят солдаты, растворяясь в закатах,Позвала их Россия, как бывало не раз.И опять вы уходите, вы стремитесь на небо.И откуда-то сверху прощаете нас.

Ольга вступает за спиной — тоненько и пронзительно:

Так куда ж вы уходите, может, прямо на небо?И откуда-то сверху прощаете нас.

Финальный куплет поем дуэтом:

Военлеты, военлеты, сердце просится в полеты.За Россию, за Отчизну до конца.Военлеты, россияне, пусть Победа воссияет,Заставляя в унисон звучать сердца…

У Егорова глаза мокрые, Сергей отвернулся, Турлак смотрит в стол. Не я тому причиной. Как удалось «эскадронщику» написать такую пронзительную песню, мне до сих пор непонятно.

— Что-нибудь повеселей нельзя! — спрашивает Турлак. Он говорит грубо, но я не в обиде: поручика тоже пробрало. Есть у нас и веселее.

— Про одно крыло споешь последней! — шепчет мне Ольга и убегает. Эта лисичка что-то задумала.

Дождливым вечером, вечером, вечером,Нам, военлетам, скажем прямо, делать нечего,Мы приземлимся за столом,Поговорим о том, о семИ нашу песенку любимую споем:Пора в путь-дорогу,Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем,Над милым порогомКачну серебряным тебе крылом…Пускай судьба забросит нас далеко, — пускай!Ты к сердцу только никого не допускай!Следить буду строго,Мне с верху видно все, — ты так и знай!

Улыбаются. Эту песню мне не пришлось переделывать, она и без того хороша. Только пара слов… А Турлак не унимается:

— Хорошо вам, Павел Ксаверьевич, есть, кому крыльями качать. У вас кузина. А нам кому прикажете?

— Счас спою!

Мы друзья перелетные птицы.Только быт наш одним нехорош:На земле не успели жениться,А на небе жены не найдешь.Потому как мы воздушные солдаты!Небо наш, небо наш родимый дом.Первым делом, первым делом аппараты.

— Ну, а барышни? — доносится из-за перегородки.

— А барышни — потом!Первым делом, первым делом аппараты.Ну, а барышни? А барышни — потом.

Все смеются. А я добавляю:

Нежный образ в мечтах приголубишь,Хочешь сердце навеки отдать,Нынче встретишь, увидишь, полюбишь,А назавтра — приказ улетать.Потому как мы воздушные солдаты!Небо наш, небо наш родимый дом.Первым делом, первым делом аппараты.Ну, а барышни? А барышни — потом.Первым делом, первым делом аппараты.Ну, а барышни? А барышни — потом.

Ну, и финальный аккорд:

Чтоб с тоскою в пути не встречаться,

Вспоминая про ласковый взгляд.Мы решили друзья не влюблятьсяДаже в самых прелестных наяд.

«Девчат» нельзя, это слово простонародное. А про наяд господа офицеры знают — на Пушкине с Лермонтовым росли.

Потому как мы воздушные солдаты!Небо наш, небо наш родимый дом.Первым делом, первым делом аппараты.Ну, а барышни? А барышни — потом.Первым делом, первым делом аппараты.Ну, а барышни? А барышни — потом.

Из-за перегородки выглядывает Ольга, загадочно подмигивает мне. Понятно.

— Господа! — говорю. — Вы не устали?

— Нет-нет! — заверяют в один голос.

— Вы сочиняете песни сами? — интересуется Егоров.

— Нет, Леонтий Иванович! Их пели другие, я только запомнил. А сейчас песня английских летчиков.

Это не «английских», американских. Но Америка пока не воюет, к тому же нам без разницы.

Мы летим, ковыляя во мгле,Мы ползем на последнем крыле,Бак пробит, хвост горит, аппарат наш летитНа честном слове и на одном крыле.

Первый куплет предусмотрительно опущен. На аппаратах нет голосовых раций, в этом времени они размером с вагон. Играю жесткими аккордами, только так можно передать суровость песни. Из спальни появляется Ольга. На ней моя летная кожаная куртка с подвернутыми рукавами, летный шлем и очки. В руках — зажженная свеча. Ольга изображает подбитый самолет. Это очень модно в этом времени — живые картины. Одна рука Ольги — то самое последнее крыло, вторая со свечой отведена за спину — хвост, который горит. Покачиваясь, она кружит вокруг стола. Наивно, но гости смотрят, не отрываясь.

Ну, дела! Война была!Били в нас германцы с каждого угла,Вражьи летчики летали во мгле —Размалеваны, орел на орле.Но германец нами сбит,А наш «птенчик» летитНа честном слове и на одном крыле.Ну, дела! Война была!Но германца разбомбили мы дотла!

Ольга изображает сброс бомб. Где только видела?

Мы ушли, ковыляя во мгле,Мы к родной подлетаем земле.Вся команда цела, и машина пришла —На честном слове и на одном крыле.

Финальный аккорд. Гости аплодируют. Ольга запыхалась, но улыбается. Господа офицеры не отказывают себе в удовольствии приложиться к ручке. Похоже, мы выполнили поставленную задачу.