Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия Страница 45

Он много говорил по этому поводу, особенно о переселении народа из города в деревню и о постепенном возвращении городского и деревенского населения к утраченным жизненно важным ремеслам. Это забвение ремесел зашло, по его словам, так далеко, что было время, когда в селах и маленьких городках нельзя было найти не только плотника или кузнеца, но даже человека, умеющего печь хлеб. Например, в Уоллингфорде хлеб получали ежедневно с первым поездом из Лондона, вместе с газетами. Этот хлеб изготовляли каким то особым способом, которого я из его объяснений не понял. Он рассказывал также, что городские жители, переселяясь в деревню, обычно учились земледелию, наблюдая за действием машин и догадываясь о соответствующих приемах ручного труда, потому что в то время все работы на полях производились замысловатыми машинами, управляемыми совершенно невежественными людьми. С другой стороны, старики обучали деревенскую молодежь основным приемам работы, применяемым в разных ремеслах, — как пользоваться пилой, рубанком, кузнечным горном. В то время крестьянин, можно сказать, не умел насадить грабли на палку без помощи машины. Таким образом, необходима была машина, стоимостью в тысячу фунтов, труд целой артели да еще полдня пути, чтобы выполнить работу на пять шиллингов. Наш новый знакомый показал нам отчет одного сельскохозяйственного совета, усиленно занимавшегося такими вопросами. Этим людям приходилось глубоко вникать в каждую мелочь, например, определять (так как не у кого было спросить) необходимую пропорцию щелочи и жиров при изготовлении мыла для нужд деревни, или точную температуру воды, при которой нужно класть в котел баранью ногу. И все это без малейшего чувства товарищества, которое в более раннее время проявлялось бы даже на деревенском сходе. Все это показалось мне любопытным и поучительным.

Старик, которого звали Генри Морсом, после обеда и отдыха повел нас на большую выставку произведений промышленности и искусства, начиная с последних дней машинного периода и кончая настоящим временем. Он показывал нам экспонаты и давал подробные объяснения. Интерес представляли скверные изделия машинной выделки (которая была особенно распространена вскоре после упоминавшейся ранее гражданской войны). Выставка демонстрировала постепенный переход к ручному труду. Но, конечно, сперва существовали рядом оба способа производства, и новая система труда входила в жизнь очень медленно.

— Вы должны помнить, — сказал наш антиквар, — что ручная работа не была следствием материальной необходимости. Напротив, к тому времени машины были настолько усовершенствованы, что могли выполнять почти все нужные работы. И, конечно, многие в то время и еще раньше привыкли думать, что машина окончательно вытеснит ремесло. Это казалось несомненным. Но было и другое мнение, гораздо менее логичное, преобладавшее среди богатого класса до эпохи освобождения. Оно не исчезло сразу и после наступления новой эпохи. Это мнение, как видно из всего, что мне пришлось читать, казалось тогда настолько естественным, насколько теперь оно кажется нелепым. Оно сводилось к тому, что вся обыкновенная работа, необходимая для повседневной жизни, будет исполняться автоматическими машинами, энергия же самой просвещенной части человечества будет направлена на высшие формы искусства, а также на науку и изучение истории. Не правда ли, как странно, что эти люди вовсе не считались со стремлением к полному равенству, которое мы признаем теперь необходимым условием существования счастливого общества?

Я ничего не ответил и глубоко задумался. У Дика тоже был очень серьезный вид.

— Странно, сосед? — сказал он наконец. — А я как-то слышал от моего деда, что единственной целью всех людей, вплоть до нашего времени, было избегать работы. Вернее, они считали это своей целью. Конечно, повседневная работа, исполняемая ими по необходимости, была более тягостной, чем та, которую они — как им казалось — сами себе выбирали.

— Это правда, — сказал Морсом. — Во всяком случае, они скоро поняли свою ошибку и увидели, что, полагаясь на одни только машины, могут жить лишь рабы и рабовладельцы.

Здесь горячо вмешалась Клара:

— Не было ли это заблуждение порождено рабской жизнью, которую люди тогда вели? Жизнью, побуждавшей смотреть на все одушевленные и неодушевленные предметы, на так называемую «природу», как на нечто отличное и отдельное от человека? Для людей, так рассуждавших, было естественно думать, что они могут поработить «природу», раз они считали, что природа — нечто находящееся вне их.

— Верно, — сказал Морсом, — и они не знали, что им делать, пока в народе не зародилось враждебное чувство к механизированной жизни. Оно впервые возникло еще до Великой перемены среди людей, имевших досуг подумать о таких вещах. Чувство это росло незаметно. И тогда работа, казавшаяся развлечением, начала понемногу вытеснять механическую работу, которую когда-то надеялись в лучшем случае свести к минимуму, хотя и не отменить совершенно.

— Когда же совершилась эта новая революция? — опросил я.

— Это движение начало проявляться в середине века, следующего за Великой переменой, — сказал Морсом. — Машину за машиной постепенно отставляли, убедившись, что она не может производить художественных изделий и что спрос на произведения искусства все более и более растет. Посмотрите, — сказал старик, — вот кое-какие изделия того времени — грубые и пока не изящные — произведения ручного труда. Но они прочны и показывают, что над ними трудились с удовольствием.

— Они очень любопытны, — заметил я, взяв в руки один из образцов фаянсовой посуды, которые показывал нам антиквар. — Мне кажется, они ничуть не похожи на работу дикарей или варваров, но все же на них, сказал бы я, легла печать отвращения к «цивилизации».

— Да, — сказал Морсом, — вы не должны искать здесь чего-либо тонкого. В этот период вы не могли бы требовать большего от человека, который по существу был рабом. А вот взгляните, — сказал он, проведя нас немного дальше по залу, — как мы впоследствии постигли тайны ремесла и присоединили высшую утонченность к свободе нашего воображения.

Я смотрел и не мог надивиться красоте, разнообразию и богатству фантазии в работах людей, которые наконец научились воспринимать жизнь как удовольствие, а удовлетворение обыденных потребностей человека считать работой, достойной лучших представителей человеческого рода. Я молча размышлял и наконец сказал:

— Что же придет потом?

Старик засмеялся.

— Не знаю, — ответил он, — поживем — увидим!

— А пока, — вмешался Дик, — мы должны продолжать наше путешествие. Итак, идемте на улицу и вниз к реке. Не хотите ли прокатиться с нами, сосед? Мой друг жаждет продолжения ваших рассказов!

— Я поеду с вами до Оксфорда: мне надо взять книги в Бодлеянской библиотеке{51}, — промолвил старик. — Вы, наверно, переночуете в нашем старинном городе?

— Нет, — ответил Дик, — мы направляемся выше: нас ждет сенокос.

Морсом кивнул, и мы все вместе вышли на улицу, а затем сели в лодку немного выше городского моста. Но не успел Дик вложить весла в уключины, как из-под низкой арки моста показался нос другой лодки. Светло-зеленая, изящно разрисованная цветами, эта лодка показалась нам очень красивой. Когда лодка вышла из-под моста, в ней поднялась стройная фигура девушки в легком голубом шелковом платье, развевающемся на ветру. Девушка показалась мне знакомой, и когда она повернулась к нам, я увидел ее прекрасное лицо и с радостью убедился, что это не кто иной, как Эллен — фея цветущего сада в Раннимеде.

Мы задержались, чтобы поздороваться с ней. Дик встал во весь рост в лодке и весело приветствовал ее.

Я попытался тоже крикнуть что-нибудь веселое, но, кажется, неудачно. Клара помахала своей нежной рукой, а Морсом поклонился и посмотрел на девушку с большим интересом. Что же касается Эллен, то ее красивое лицо покрылось румянцем. Когда ее лодка подошла и коснулась бортом нашей, она сказала:

— Видите ли, соседи, я сомневалась, что вы все трое отправитесь обратно через Раннимед или что вы остановитесь там. Кроме того, я не уверена, что мы с дедом не уедем оттуда через неделю или две. Он задумал навестить своего брата на севере, а я не хочу отпускать его одного. Вот я и подумала, что, может быть, никогда больше вас не увижу. Эта мысль была мне неприятна, и я поехала вслед за вами.

— Отлично! — сказал Дик — Мы все, конечно, очень рады, но должен сказать, что мы с Кларой непременно навестили бы вас на обратном пути и потом повторили бы свой визит, если бы в первый раз никого не застали. Однако, милая соседка, вы в лодке одна и гребли довольно долго. Поэтому вам лучше посидеть и отдохнуть. Я предлагаю, чтобы мы разделились!

— Хорошо, — сказала Эллен, — я подумала об этом и захватила руль для моей лодки. Помогите мне его навесить!