Андрей Посняков - Шпага Софийского дома Страница 46

Услыхав про «куда подальше», Гришаня кивнул, согласился. Многое произойти может, покуда его не будет. Да и все прегрешения со временем забудутся.

Олег Иваныч усмехнулся… Ну да, забудутся, как же! Плохо Гриша Ставра-боярина знает! Однако вслух ничего не сказал, не стал расстраивать повеселевшего отрока. С чего тот радовался – было не очень понятно, вроде ведь ничего конкретно и не решили. Но, с другой стороны, выговориться, поведать страшную свою тайну знающему человеку – это само по себе было уже большим делом. Тем более – не чужой человек Гришане Олег Иваныч, как сам отрок говорил – «отца вместо»…

Потом уже, как почивать собрались, вспомнил Олег Иваныч про записку. Вытащил, разгладил бережно, подозвал Гришаню. Глянь-ка…

Гришаня голову почесал, нос смешно поморщил, сказал, что грамотку сию разгадать трудновато будет. Может, утром лучше?

– Не фиг, – тут же пресек Гришанину леность Олег Иваныч. – Понимаю, что трудно. – Усмехнулся, съязвил, не удержавшись: – Это тебе не групповуху в лугах устраивать, тут думать надо.

Отрок махнул рукой, уселся за стол, бумаги лист попросил да перо гусиное…

Начал буквицы в строчку выписывать. Аккуратно так, одну под другой. Олег Иваныч за спиной стоял, дивился.

Щ – под Б, Ш – под В, и так далее.

Гласных букв почему-то не было вовсе.

– А они и не меняются, – обернувшись, пояснил Гришаня. – То литорея книжная. Смотри, Олег Иваныч: каждой верхней буквице – нижняя соответствует, и наоборот… Видишь?

Олег Иваныч кивнул.

– А раз видишь, так на, читай теперь, а я спать пойду… Вон, буквы-то все выписаны.

Отпустив сонного Гришаню, Олег Иваныч придвинул к себе Софьину записку. Надписал сверху нужные буквы…

«Наконец благодарю тебя, господине, за спасение от злоковарных татей на пути из Тихвина. Думаю, пристало нам встретиться, если на то Божья воля будет и твое разумение. О чести моей не печалься, я женщина новугородска вольная и сама себе хозяйка, и ты, господине, порухой мне не будешь, ибо иного благородному рыцарю и вовек не сталось. О встрече договоримся через Никодима, молю тя, тайно делай сие, ибо есть у меня могущественный враг из числа новгородских herrensrat. Софья».

Ниже была приписка: «Встречи жду».

Олег Иваныч неожиданно покраснел. Давненько не получал он любовных записок, класса с пятого, но почему посчитал сию записку любовной – сказать не мог бы. Посчитал почему-то, и все тут!

«Могущественный враг»… Ну, это, знамо дело, – Ставр, кто ж еще-то? Ой, не зря он в церковь Михаила на Прусскую шляется. С Федоровского-то ручья, чай, не ближний свет.

«Встречи жду». Ах, Господи…

Олег Иваныч потянулся. За окнами кричали первые петухи. Наступало серое осеннее утро.

Глава 8

Новгород. Октябрь 1470 г.

Он сокрушенно думал: «Напрасные мечты!

Меня своей любовью не осчастливишь ты,

А без тебя в могилу сведет меня тоска».

То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака.

Как дело измены,

Как совесть тирана

Осенняя ночка темна…

Ночь, холодная октябрьская ночь, была темна и ненастна. Черные, похожие на гнилые потроха тучи давили на спящий город, на каждого человечка в нем, от знатного боярина до самого худого шильника, каким-то жутким колдовским прессом. Словно чувствуя это давление, мычала неспокойно скотина в усадьбах, глухо ворчали псы. Дул ветер, швырял заряды мокрого – пополам с дождем – снега, шевелил корявые ветки деревьев, неприлично голые, склизкие. Иногда порывы ветра становились сильнее, и тогда, словно злобствуя, расходились по сторонам тучи, и проглядывал на какой-то миг месяц – большой, кроваво-красный, чем-то похожий на пережаренный блин. Потом тучи снова сходились, проглатывая попавший в ловушку месяц, как болотная тина. Каркали – кликали беду вороны, перекрикивая ветер. Где-то за городской стеной, в лесах, выли волки.

Бились о стылые берега черные воды Федоровского ручья, еще не схваченные льдом, но уже давно готовые к этому – холодные, грязные, вздувшиеся после осенних дождей почти до самого настила деревянного моста.

Вдоль ручья, оглядываясь, словно волки, медленно шли двое. Сторожились – не поскользнуться бы, не свалиться в черную хладную жижу. Возникли – словно бы ниоткуда – напротив церкви Федора Стратилата. Тащили большой мешок, вполголоса ругаясь. Вернее, тащил-то один – бугаистый мужичага. Второй – мелкий плюгавец – шагал позади, подгоняя. Погодка была нелюдская, а им в самый раз! Нет лишних глаз, и вряд ли встретится на пути запоздалый прохожий.

Ветер в который раз развел тучи. Показавшаяся на миг луна, скорее – лишь только самый ее краешек – осветила лица путников тусклым багряным светом. Тупую бородатую рожу бугая и недовольно скривившуюся физиономию плюгавого – с длинной козлиной бороденкой.

– Поторапливайся, – недовольно взглянув на луну, поморщился плюгавец. – Не ровен час…

– Так, может, тут и бросим? Все равно течением унесет.

– Цыц! – неожиданно рассердился плюгавец. – Делай что велено, а не то ужо, все обскажу боярину.

– Что ты, что ты, кормилец?! – не на шутку испугался бугай. – Я же так просто ляпнул, не подумавши…

– Вот и не мели языком почем зря! Под ноги смотри лучше.

Скрытые мраком ночи, они прошли вверх по течению ручья и вышли к городской стене, темная громада которой смутно угадывалась впереди. Справа, за черными стволами деревьев, маячила ограда усадьбы. Не богатой, но и не такой уж бедной. Не высок тын, да и не низок, за ним терем не терем, но домина справный, о двух этажах, с подклетью. К самому ручью от усадьбы спускались узкие деревянные мосточки, к мосточкам была привязана лодка-долбленка – видно, не успели хозяева прибрать на зиму, а может, и не собирались прибирать – кому она нужна-то, и так перезимует.

– Ну, пришли, кажись, – подозрительно поглядев в сторону усадьбы, тихо произнес козлобородый. – Давай, развязывай.

– Так, может, так?..

– Я те дам – так! Боярин что наказывал?

Мешок развязали. Что-то достав из него, поднесли к лодке и тихо, не раскачивая, швырнули в воду. Чуть всплеснулись черные воды ручья, всплеск этот вряд ли был слышен кому-либо, заглушенный воем ветра да истошным лаем цепных псов за оградой усадьбы.

– Ишь, разлаялись, курвы, – оглянувшись, злобно прошептал плюгавец. – Поспешать надо одначе…

– Не утянет теченьем-то? – вдруг озаботился бугай.

– Не утянет, тут каменюки кругом да топляк. Ладно, пошли, пора уж.

Той же дорогой они спустились вниз по ручью и исчезли в зарослях напротив церкви Федора Стратилата. За восточной стеной смурное небо окрасилось алым.

Олег Иваныч проснулся рано. Как положено, отстоял заутреню в ближней Ильинской церкви, на Славне, вернувшись на усадьбу, выпил горячего сбитню, да, похлебав вчерашних щей, отправился на Владычный двор. Как раз сегодня, если еще не вчера вечером, туда должен был приехать игумен Феофилакт, прямой Олегов начальник. Предстояло получить порцию ценных указаний… ну, и деньжат немного не помешало бы – поиздержался Олег Иваныч, прикупил на зиму шубу, заморским сукном крытую, да кунью шапку. Да еще сапоги, лисьим мехом подбитые. Экипировался к зиме по первому сорту. О том не тужил – Феофилакт хоть и прижимист, да не жаден – всяко подкинет серебришка на бедность.

Пришпорив каурого, Олег Иваныч, не задерживаясь, проскакал мимо Торга и, миновав мост, въехал в Детинец. Небо хмурилось, но средь серых туч все больше проявлялось светлых голубоватых просветов. Может, и распогодится еще, кто знает?

На выезде из Детинца, прямо в воротах столкнулся с Гришаней. На черном коне, в темно-синем добротном кафтане с серебряными застежками, в плаще лисьем, с важным – важнее не бывает – выражением лица, тот трусил мелкой рысью в компании нескольких дородных мужиков – тоже весьма не бедного вида, скорее всего – купцов.

– Здрав буди, Олег, свет Иваныч! – кивнул на ходу, Олега увидев, потом улыбнулся, подъехал ближе.

– Тебя, батюшка, Феофилакт-игумен с утра дожидается, в палатах владычных сидючи.

Олег Иваныч кивнул. А то он об этом не знает! К Феофилакту и едет, чай. Поздоровавшись с купцами, проехал дальше. В крестах Святой Софии золотом блеснуло солнце. Может, и впрямь распогодится?

Феофилакт был непривычно оживлен, весел даже. Шагал взад-вперед по горнице, руки потирал. Увидав Олега, обрадовался…

– А, явился, мил человече!

Усадив вошедшего на лавку, велел принести квасу. Сам присел рядом – худощавый, жилистый, подвижный – кинул на стол грамоту:

– Прочти-ка!

«Ионе-владыке донесение сие: на усадьбе вощаника Петра, что на Федоровском ручье у башни, собираются к ночи ближе стригольники али ины каки богомерзцы. Песни поют богопротивные, владыку да веру православну поносят всяко, да глумы, да кощуны рассказывают, тем народ прельщая. А седни ночью бросали что-то в ручей, у лодки. Ходит туда и баба зла Игнатиха – колдунья, да волхвует».