В. Бирюк - Фанфики Страница 46

«Топить — не топить» — пусть лучше полуфабрикат дольше в воде «утопляется», чем печка с сырьём долго топится.

Проект «Зимний Хлеб».

Николай пока ведёт разговоры «в тёмную» — типа: вотчина Рябиновская расширяться будет, туда и хлеб нужен. Поэтому и скупка интересна в окрестностях Дорогобужа.

Но всего объёма там не взять. Две тысячи пудов хлеба — годовая норма потребления для 30 крестьянских хозяйств. Мелочь? — Да. Но для хлебного рынка Дорогобужа — величина. Городок-то маленький. А я не хочу поднимать там цены — распространится южнее, начнётся ажиотажный спрос, затронет Елно… Там-то и правда — нужно будет купить хлеб для новосёлов в вотчину.

Новосёлы… Рвань, дрянь, пьянь и отбросы. Ноют и хотят жрать. Набив брюхо, снова ноют, хотят спать, совокупляться и пьянствовать.

Мыться, бриться, одеться в чистое, лечиться, учиться, трудится, слушать… не хотят. При насильственном приведении к нормальному виду ноют, воют, ругаются, плюются, кидаются кусками грязи и собственными экскрементами. Поминают имя господа всуе, грозят карами небесными, молят о милости, делают гадости и пугают высокопоставленными заступниками.

Нормальная двуногая скотинка. Главное — не видеть в них хомосапиенсов, не понимать их речи, не считать этот скот — человечеством. Стадо перед стойловым периодом должно быть обработано.

Пуская эти отбросы человеческого общества в усадьбу, я предполагал неприятности. Но не предполагал их разнообразия.

Первый раз заманить было легко. Ивашко прошёлся по церковным папертям и объявил:

— Господин столбовой смоленский боярин, достославный сотник храбрых стрелков смоленских Аким Янович Рябина, накрывает на подворье у благонравной вдовицы покойного кречтника светлых князей Анны Дормидонтовны, угощение для добрых людей. По случаю празднования княжеской милости: дарования боярства, шапки, гривны и вотчины. Всякому гостю рады, еды да пива хмельного запасено вволю. Приходите люди добрые, разделите радость боярскую, восславьте князя нашего светлого, да боярина вновь поставленного!

Ну, народ и ломанул. «На халяву и уксус — сладкий» — русская народная мудрость.

Ага. А у нас — не уксус: столы по двору расставлены, бочки с пивом, да с бражкой, да с медовухой — открытые стоят, хлеб свежий — ломтями горкою, мясо жаренное — кусками, запах… и у сытого слюнки потекут!

С самого рассвета заявляются нищеброды:

— Спаси вас господь и царица небесная и ангелы божии и даруй вам спасение и души умиротворения и в сомны вознесения и всякого… во! Уже накрыто!

И топ-топ — к накрытым столам.

— Постой, божий человек. Ты ж сюда князя светлого да боярина славного величать да чествовать пришёл? А куда ж ты такой? Надобно сперва в баньку — самому тело очистить, одежонку переменить. Иди-ка, ты, сперва вона туда.

У нищего слюнки текут. Да и в баньку хочется. А там сходу:

— Тряпьё долой, садись на лавку бриться.

— Не! Как же! Бороду брить — бесчестье!

— Тебе чего дороже: борода вшивая или брюхо сытое?

Большинство выбирает «бороду», из чего я делаю вывод, что не так-то им худо живётся. И бородачей складывают в яму.

Землекопы вырыли в усадьбе котлован. Метра четыре глубиной. Хлебная яма будет. А пока туда неголодных скидывают.

Верижник один попался. Я думал «вериги таскать» — староверческое мазохистское извращение. Ну, век 16–17. Нет — исконно-посконный православный маразм. Здоровый тощий дед, грязный — будто только из лужи, где свиньи валялись. Наискосок, как пулемётные ленты на матросе-большевике, две мощные железные цепи, по метру каждая. Вес каждой — килограмм 5–6. Интересные крупные звенья восьмёркой.

— Где прибарахлился, дядя?

При здешних ценах на железо — дом купить можно. Со всей начинкой — от мочалки в бане до бабы в постели.

— Благословлён преподобным наставником своим, пещерником Фотием во святых Печерских пещерах на подвиг за-ради умерщвления плоти и смирения души. Третий год уже хожу по святым местам, железов не снимая. Корочкой хлебной в день напитаем бываю, да и не каждый.

— А сюда-то чего пришёл? Тут в угощениях — не корочка.

— Дабы напитать тело своё для новых подвигов праведных, дабы сил набрать перед дорогой дальнею.

— Дядя, ты уж определись — или плоть умерщвляешь, или сил набираешь. Снимай железки да иди в баню. Плоть не только умерщвлять надо, но и мыть. После — пущу за стол.

— А…! Божьему человеку…! Куска хлеба…! Тля неразумная…! Сопля малолетняя…!

Пришлось помочь деду в яму слазить. Жаль — я уж на железки эти нацелился.

Пару раз возникали потасовки. Нищебродь законченная, но через одного — кистени в рукавах или «ножи булатные» под одеждой.

Обмен мнениями между моими «банщиками» и гостями-«помойниками» в три-четыре реплики переходит в пихание с кулаками.

Дальше уже ждать — пока оружие вытянут — нужды нет. Человек, который бьёт слугу на подворье его господина, по определению — тать. А татя, по закону, можно рубить, если он не повязан. Четыре трупа сразу, ещё два — под забором подыхают.

Полсотни отказников в яме, полсотни чистеньких, бритеньких, в чистых рубахах — за столом. Слепые, безрукие, безногие, немощные, расслабленные, изъязвлённые… Из городских отбросов — самые-самые, ни на что негодные.

Кажется, я опять лопухнулся. Думал-то, будут — «униженные и оскорблённые», но — к работе пригодные. А тут… картина маслом: «завтрак богадельни на природе».

Как известно, стоит одной крысе травануться приманкой с крысиным ядом, как вся стая перестаёт эту приманку кушать. Так и здесь — то за воротами толкотня была, чуть не морды друг другу били, чтобы внутрь первыми попасть, часа не прошло — на улице ни души не видать.

Ещё через полчаса заявляется сотник городской стражи со стражниками и хмырём из епископских.

— А кто тут, трах его тибидох, беззаконие учиняет, людей добрых мучает, убогих да сирых обижает? Кто им бороды бреет?! А ну-ка, заплати-ка по «Русской Правде» князю виру!

А следом хмырь подгавкивает:

— И епископу, и епископу!

Не, ребятишки, зря стараетесь. Статья 60 «Правды» гласит: «А кто порветь бородоу, а въньметь знамение, а вылезуть людие, то 12 гривенъ продаже; аже безъ людии, а в поклепе, то нету пpoдaже».

А мы бороды не рвём, а бреем. Вместе с головой. Обид-то нет, всё чисто-аккуратненько, с мыльцем.

Сотник призадумался, а хмырь в рясе выскакивает:

— А Устав?! Устав Ярославов что говорит?! Вы перед святой церковью согрешили — плати!

Вот же придурок! Хотя… в большом хозяйстве и такие нужны.

— Мусор из ушей вытряхни, ябеда. Устав Церковный, Святым Владимиром данный и сыном его Ярославом правленый, мы чтим. В Уставе сказано: «Аще кто пострижеть голову или бороду, митрополиту 12 гривень, а князь казнить». Так?

— Так! И с вас за каждого вот, бритого-стриженного по 12 гривен епископу!

— Резов ты, клирик, а не умён. С кого спрос? Кто епископу платит? Стригаль или баран бритый?

— На кого лаешься, сопляк?! На слугу владыкину?! Тебе, стригалей хозяину, платить! Твоя вина! Вот посчитаю всех, да за каждую бороду, за каждую голову…!

— Хайло прикрой. Все стриженные-бритые сами об том просили. Моей и моих людей — вины нет. Хочешь виры брать — иди, вон, с нищебродов гривны выколачивай. А вон и полный видок — семь свидетелей. Расспроси, коль не веришь.

Из баньки появляется команда «чистильщиков». Половина — рябиновские мужички, половина — уже здесь нанятые. Тянут трёх «обработанных» — три розовых, чистеньких, лысеньких как младенцы, старичка. В чистых рубахах, но без штанов. Дедки абсолютно умиротворены. Благостны, напарены, бесшанны. Мало что пузыри не пускают.

— Это, боярич, последние. Упарились старые. Портов на них не хватило. Да и не надо им — как бы не обделались.

Клирик шипит, но бригада в один голос подтверждает мои показания:

— Уж они просили-упрашивали! Головами в полы били, кланялись! Уж не бросьте вы нас, люди добрые, обстригите-то вы нам власы да бороды…!

Ярыжка епископский в изумлении глядит на сотника. Сотник плечами пожимает. Да уж, ситуация ни в «Правду», ни в «Устав» — не лезет. Не бывало такого на «Святой Руси»!

Я же говорил: законы пишут для нормальных людей, а не для попаданцев.

Сотнику я предложил глянуть на «отказников» — может, кто и заинтересует. Чистая любезность. Но оказалось эффективно: двух разыскиваемых душегубов и беглого холопа — сотник углядел. Преисполнился ко мне благодарности, на клирика… поморщился и ушёл со двора с добычей.

У верхнего конца стола сидит благостный, но грозный — «слуга царю, отец солдатам» — Аким. Собственноручно черпает кружкой медовуху и подаёт дедкам:

— А вот примите-ка за боярство моё. А пойдёшь ли ты, раб божий, обшитый кожей, ко мне в вотчинку?

Очередной дедок водит носом вслед за кружкой в руках Акима и частит: