Руслан Мельников - Тевтонский крест Страница 47

— Димитрий! — Хан повернулся к медведеподобному русичу. — Возьми Вацалава под свое начало. Присматривай за ним как следует. Если усомнишься в его преданности, убей… Отныне, Вацалав, унбаши[36] русов Димитрий — твой начальник. Выполняй его распоряжения и не смей перечить. За малейшее ослушание тебя ждет смерть. За бегство с поля боя — смерть. За нерасторопность в походе — смерть.

— Благодарю, хан. — Бурцев с достоинством поклонился. Несмотря на зловещие предупреждения Кхайду, он был доволен. Судьба давала ему новый шанс. И новую надежду. — Ты не пожалеешь о том, что сделал.

— Делаю это я по двум причинам, — строго объяснил хан. — Во-первых, мудрый военачальник должен ценить и no-возможности привлекать к себе сильных и смелых воинов, даже если те бьются на чужой стороне. А во-вторых… Я желаю тебе найти свою хатын-кыз, Вацалав.

Удар плети. Конское ржание. В следующую секунду Кхайду уже несся меж угасающих лагерных костров. Свита сорвалась вслед за ханом.

Десятник-унбаши Дмитрий озадаченно поскреб в затылке, пробурчал:

— Ну, что, ратник, пойдем к нам, раз уж привалила тебе ханская милость. Вон там костры русской дружины горят.

— Русской?!

— Ну, не половецкой же. Ступай со мной…

Кажется, медведь в броне уже справился с гневом и не собирался больше «лишать живота» ханского протеже. Только потирал отшибленный пах. Бурцев не удержался — спросил:

— Чего это там хан насчет хатын говорил?

— Да старая история! У Кхайду умерла любимая жена. До сих пор по ней страдает, бедолага. Лучшие мастера из далекой страны Катая ему даже на шелке лик покойницы-зазнобы вышили. Любовь, понимаешь… Ну, а ты, видать, сильно пронял Кхайду байкой об украденной девке. В общем, считай, что тебе повезло…

Глава 49

Они продвигались по необъятному лагерю, осветившему ночь тысячами огней. Вот, значит, как выглядят татаро-монгольские орды… Три тумена (именно таким было войско Кхайду, вступившее в Польшу) на постое — зрелище впечатляющее.

Просторных шатров и юрт вокруг было совсем немного. Подобная роскошь в походе полагалась лишь для знатных военачальников. Рядовые воины довольствовались либо небольшими палатками, либо подобием спальных мешков из теплых шкур. У каждого под рукой было оружие и пара-тройка лошадей, чтобы при необходимости без промедления вступить в бой или отправиться в долгую скачку. Между кострами и шатрами имелись широкие проходы, так что передвижение конных воинов даже внутри лагеря ничего не стесняло.

У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашеобразную массу. Запивали ее водой и чем-то белым — то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.

А вот зажаренных на вертелах туш или хотя бы битой дичи что-то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном, это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушеное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое-где конину обжаривали на углях.

Грязные жирные пальцы едоки вытирали об одежду. Так здесь ели все — и татары, и их союзники. Русичи — не исключение.

Чудно было Бурцеву спокойно шагать по татаро-монгольскому лагерю в сопровождении русского витязя. История — та история, что ему вбивали в голову со школьной скамьи — сходила с ума прямо на глазах.

Частенько Дмитрия окликали. По-татарски — чаще, нежели по-русски, а иногда вообще бог ведает на каких языках. Кажется, тут царил сплошной интернационал. Десятник отзывался, поднимая руку в торопливом приветствии, и шел дальше. Лучшего кулачного бойца знали многие, и Дмитрий, похоже, давно привык к этой популярности.

Один раз десятник-унбаши все же приблизился к чужому костру. Чтобы — Бурцев не верил своим глазам — крепко обняться с татарским сотником Бурангулом! Столь экспрессивное проявление взаимной приязни вообще не укладывалось в голове недавнего пленника. Похоже, эти двое были дружбанами не разлей вода.

— Присаживайся к огню, Димитрий, — татарин говорил на диковинной смеси татаро-русского. — Угощайся. Крута[37] есть. Мясо есть. Тай[38] забить пришлось. Хороший чебыш аты[39] был, таза[40] был. Алтын[41] звали. В лесу ногу сломал. Жалко Алтына.

Впрочем, грыз сотник обжаренный кусок конины с завидным аппетитом.

— Благодарствую, Бурангулка, но не могу. Спешу очень.

— Куда спешишь, Димитрий? Кхайду-хан большой отдых дал.

— Да вот, веду твоего пленника в свой десяток. Из наших он оказался, русич. Василем кличут. Сам Кхайду распорядился взять его в нашу дружину. Отдам ему брони Федора. Того, что под Краковом порешили.

— Вот как?! — Сотник Бурангул повернулся к Бурцеву, виновато развел руками. — Ты уж на меня обиды не держи, иптэш[42] за то, что гнал тебя на аркане.

— Ладно, замяли!

Оставив озадаченного юзбаши у костра, они двинулись дальше.

— Знатный ипат[43] Бурунгулка, — заметил Дмитрий. — Он мне жизнь спас, когда на нас из лесу польские тати налетели.

— Спас? — изумился Бурцев.

— Ну да. Он мне, а потом — я ему. Мы теперь как братья.

Однако! Бурцев насел на спутника с расспросами. Дмитрий, пожав плечами, начал вводить своего новоиспеченного ратника в курс дела.

Татаро-монгольское войско, судя по словам десятника, состояло из «многоязыких» народов. Конечно, основное ядро восточной армии составляли племена, вышедшие из монгольских степей. Ханы, знатные военачальники-нойоны, их дружинники-нукеры и бедные кочевники карачу — в походе участвовали все.

Были среди монголов и татарские отряды. Немногочисленные, поскольку Темучин-Чингисхан в самом начале своего пути к власти смертельно враждовал с воинственными соседями-татарами и безжалостно вырезал их стойбища. Однако с тех пор много воды утекло. После смерти «повелителя сильных» уцелевшие, но ослабевшие в противоборстве с Чингисханом татары примкнули к войску его сыновей и внуков. Язык некогда заклятых врагов Темучина постепенно начал сливаться с наречиями монгольских племен, а сами татарские воины отлично показали себя на полях сражений.

— Вот Бурунгулка, например, из этих — из татарей, — сообщил Дмитрий. — В Польшу вступал простым воином. А вишь ты, уже до сотника дослужился. Кхайду его ценит.

Имелись в татаро-монгольском войске и другие союзнические отряды, и даже отдельные иноземные специалисты.

— Помнишь Сыма Цзяна? Ну, того старичка, с желтым лицом?

Бурцев кивнул. Еще бы не помнить!

— Он идет с Кхайду-ханом из далекой заморской страны Катая. Во всем войске никто лучше него не умеет обращаться с горючими смесями, горшками грома и колдовским порошком, что насыпается в эти горшки. А еще был у Кхайду ученый магометанин, но того польская стрела давно уж достала.

Китайцы и арабы ходят в военных советниках у монгольского хана? Невероятно!

Как явствовало из дальнейшего рассказа русского десятника, по принуждению в ханские войска никто не вступал, за исключением разве что полонян, которых кочевники в огромных количествах набирали на покоренных землях. Но оружие подневольному люду монголы доверять остерегались — слишком ненадежной была их верность и храбрость в бою.

Союзники примыкали к татаро-монгольским туменам по доброй воле. Кто-то — в качестве наемников, рассчитывая прославиться, пограбить и сделать карьеру в сильном войске. Но помимо злато— и славолюбивых «диких гусей» шли в поход и «идейные» соратники. Таковыми, по словам Дмитрия, и были русичи.

— Не понимаю! — признался Бурцев. — Татары, монголы или уж не знаю теперь, как их правильно величать, покорили Русь, а потом вдруг обрели там верных союзников?

— Б… дь!

Бурцев аж вздрогнул от неожиданности. Слово «ложь» звучало на древнерусском превесьма похабно. Во времена Василия таким словцом будут презрительно именовать женщин не самого тяжелого поведения.

— Так объясни же мне, неразумному, почему ты считаешь это… э-э-э… неправдой?

— Да потому что никто и никогда не покорял Святую Русь!

— Хочешь сказать, татары не жгли городов и не убивали людей?

— Жгли и убивали. Так что с того? Наши князья со своими гридями[44] тоже постоянно палят и разоряют земли друг друга. И людей в полон уводят, и мирных оратаев[45] живота лишают, и дань платить велят. Так что для простого мужика — что татарин, что соседушка с мечом — все едино. А ведь еще и поляки, и тевтоны, и венгры набегами на нас ходят. Ну, а мы на них. Война, усобица — дело обычное. Али сам не знаешь?

Странная, блин, психология царит в тринадцатом столетии! Хотя… В условиях нескончаемых междоусобных войн разница между внутренним и внешним врагом и впрямь как-то размывается.