Евгения Белякова - Песочные часы с кукушкой Страница 47

– Но если она расскажет…

– Не расскажет. Адам попросил ее молчать.

Жак хмыкнул с сомнением, но смолчал.

– Giuseppe, – обратился к нему по настоящему имени Яков, – чем бы это не кончилось, я рад и горд, что ты был со мной. Прими неизбежность, и только тогда у тебя появится возможность что-то изменить.

– Ты противоречишь сам себе, – буркнул Жак, и по лицу его было видно, что он растроган и польщен.

– Нет. Моя жизнь, моя судьба – неизбежность… я знаю о ней все. И именно это знание дает мне в руки оружие, чтобы… если не победить, то хотя бы побороться. Скажи… я никогда прежде не спрашивал тебя, хоть и должен был – ты не боишься?

– Чего? Чем это может закончиться?

– Да.

– Так или иначе, это бы произошло, патрон. Я… ты знаешь, я человек рисковый. По мне, пан или пропал. Все или ничего. Ты ведь поэтому меня заметил: услышал родственную душу. Я, конечно, нас не равняю… Да что об этом говорить…

– Нет, поговорить стоит, раз уж зашла речь. Ты прав насчет души, Жак. Сначала я думал, что мне стоит поставить на Матича, ведь он был гением, близким по разумению и степени прозрения, если можно так выразиться. Он называл это, помнится, «голоса из ниоткуда». Рассказал мне, своему «секретарю», под большим секретом, боясь, что я сочту его сумасшедшим. «Мои идеи, – сказал он, – иногда просто возникают передо мной целиком, будто кто-то подсказывает, а то и диктует мне». Я бы сказал ему, что так и бывает с теми, кто соединяется со Вселенной, черпая вдохновение и идеи из Хаоса, потому что в Порядке есть лишь старые, привычные схемы: Рациональность слепа, Логика бесплодна. Я сказал бы ему, что прекрасно его понимаю, но я смолчал. Он ведь сломался под конец, Жак. Именно потому, что в нем не было легкости, что присуща тебе. Он принадлежал, при всей своей гениальности, к старому типу ученых – тех, кто верил, что есть некая Тайна Вселенной, некий общий Механизм, и достаточно его постичь, разобраться в деталях, чтобы стать наравне с Богом – или приблизиться к нему. Уайтхед как-то написал: «Я имею в виду их неколебимую веру в то, что любое подробно изученное явление может быть совершенно определенным образом – путем специализации общих принципов – соотнесено с предшествующими ему явлениями. Без такой веры чудовищные усилия ученых были бы безнадежными». Не существует такой вещи, как Закон природы – китайцы, кстати, это понимали… А европейские ученые ошибались – нет в Порядке ни тайны, ни средоточия истины, лишь устоявшийся ход вещей… И тут мы возвращаемся к неизбежности. Предопределенности. В ней нет Истины, как и в Порядке. Сердцевина Вселенной лежит в Хаосе, мой друг… и его частичку ты несешь в себе. Именно поэтому ты сейчас со мной, а не он. Ну и, конечно, потому еще, что ты готовишь очень вкусный чай. – Улыбнулся под конец своей речи Яков. – Журналистка ушла. Позови ко мне Адама, мне надо кое-что с ним обсудить… наедине, не обессудь.

Жак поднялся, и посмотрел на патрона странным взглядом.

– Конечно, сейчас приведу его… Скажи, Яков…

– Да?

– … ничего. – Жак помолчал. – Надеюсь, у нас получится.

– Чай, Жак. И Адам. – С глубокой, почти отеческой теплотой произнес Шварц.

– Уже бегу, патрон.

Карл Поликарпович, вернувшись от Певцова, первым делом спрятал его дневник в ящике стола, запер на ключ, который подвесил на цепочку, рядом с нательным крестом. На миг промелькнула мысль – а не кощунство ли? – но пропала. Занявшись повседневными делами, Клюев то и дело отвлекался, размышлял о Петруше и его словах. И все больше убеждался в одном – совершенно точно помощнику нужен отдых. Тот выглядел уж очень нездоровым и возбужденным, когда пересказывал свои подозрения. Так что, не откладывая в долгий ящик, Клюев самолично подобрал подходящий пароход для Певцова, оформил билет, и, едва дождавшись окончания рабочего дня – когда заказы были распределены между фабриками в Европе и России, бумаги подписаны и служащие ушли, – поспешил к помощнику на квартиру. Постучал в дверь и на секунду испугался – а вдруг Петруша сбежал? Или откажется открывать? Не ломиться же к нему. Но, щелкнул замок и Клюев вступил в темную комнату, освещенную одной лишь лампой на столе. На полу стояли чемоданы, а сам Певцов, уже одетый по-дорожному, горбился рядом. Выглядел он не очень хорошо: даже при тусклом свете Карлу были видны мешки под глазами Петруши, да и в целом вся фигура его производила тягостное впечатление. Клюев еще раз осмотрелся и спросил тихим голосом:

– И давно ты… так?

– Собрал вещи с утра, – ответил Певцов.

– И с тех пор так и сидишь?

– Так и сижу, – подтвердил помощник.

Карл Поликарпович вздохнул, потянул Петрушу за локоть к стулу, сам сел напротив.

– На дорожку, – пояснил он. И, жмурясь от жалости, успокоительным голосом сказал: – Отдых, вот что тебе нужно. Обещаю без тебя ничего не предпринимать… а ты выспишься, здоровая пища опять же, сосны, море. Родная русская речь. Поездишь по побережью. Ялта, Ливадия, Симеиз, Форос…

Клюев произносил эти теплые, будто искрящиеся солнцем названия, имевшие для него самого почти волшебное звучание, и надеялся, что Петруша заранее проникнется тем благостным настроем, что Клюев испытывал всегда при посещении Крыма.

– Ну, с Богом. – Карл поднялся и пошел к выходу, подняв один из чемоданов. Петруша безропотно подхватил другой. Заперев дверь, он, спустившись, отдал ключ вахтеру.

У пристани уже выпускал жирные клубы дыма большой пассажирский корабль, «Галатея». Клюев остановил Петрушу, один билет сунул в руку, остальные – во внутренний карман его плаща.

– «Галатея» довезет тебя до Бреста. Там сядешь на поезд до Парижа, и уже оттуда снова на поезде, в Бухарест. Там тебя встретит мой знакомый, домнул Николеску, и отвезет в Констанцу. А оттуда уж рукой подать до Севастополя. Пол-Европы увидишь, Петруша, хоть и из окна купе, а все же. А в Ялте я тебе забронировал место в лучшем пансионате, телеграфировал сегодня с утра. Ну… – С чувством, но в то же время поспешно Карл Поликарпович обнял Петрушу и отступил. – Набирайся сил, нас тут столько дел ждет… Храни тебя Бог, Петруша.

– До свидания, Карл Поликарпович.

Никак не показав свою грусть или же неудовольствие тем фактом, что его отправляют восвояси, Певцов подхватил чемоданы и побрел по пристани к сходням, где его уже ждал, нетерпеливо притоптывая, матрос.

А Клюев долго еще стоял, глядя как величественная, хоть и несколько чумазая «Галатея» отдает концы, разворачивается и, пыхтя, уходит в море.

Следующие дни для Карла Поликарповича состояли из все множащихся дел и неотступного чувства вины. Будто предал он Петрушу, отослав подальше от грядущих событий. Сам себе, в те редкие минуты, когда ни перед кем не надо было делать вид, что ничто его не гнетет, Карл говорил, что так лучше будет для них обоих. Да и что такого происходит вокруг важного? Разоблачения свои Клюев решил придержать до конца марта как минимум, да и вообще все больше сомневался, надо ли мутить воду. Остальное было обычными рутинными заботами. Ну, звонки международные, беготня, проверки, тесты. И это только на фабрике у Клюева, что творилось в ангаре на острове Св. Мартина, Карл и предполагать боялся, ведь день торжественного открытия все приближался. Но отчасти он этой суматохе был рад. Видеть сейчас Якова ему не хотелось, а пуще того – Жака; у себя же в конторе он худо-бедно без Петруши справлялся, да и занятость избавляла его от необходимости корить себя за принятое решение.

Дня через четыре после отъезда Петруши, правда, пришлось таки Карлу Поликарповичу посетить дом на Николаевской. Позвонил Мозетти. Трубку, к тайной радости Клюева, взял его временный помощник, Савва Дмитриевич – человек уже в летах, не такой расторопный, как Певцов, но не менее дотошный. Он записал просьбу Шварца и передал начальству: изобретатель просил Карла Поликарповича зайти к нему, побеседовать насчет демонстрации «Бриарея» и получить лично в руки приглашение на открытие. Делать нечего – закончив работу вовремя (а не задержавшись, как обычно, допоздна), Клюев отправился к Шварцу пешком, чтобы было время выработать тактику предстоящего общения. Ничего сносного Карл придумать так и не смог, и решил просто сделать вид, будто ничего особенного между ними не произошло.

Жак, открывший ему двери, похоже, избрал ту же стратегию.

– Карл Поликарпович, голубчик, добро пожаловать. Направо, пожалуйста. Позвольте пальто.

Яков уже ждал друга в гостиной, стол был накрыт к чаю.

– Садись, Карл. Как дела на фабрике?

– Хорошо. – Против воли Клюев не сказал, а пробурчал это слово и тут же, чтобы сгладить ситуацию, добавил: – Хорошо, спасибо. А у вас как с подготовкой?

– Неплохо.

Мозетти, усевшись в третье кресло, чинно, будто на банкете, разлил чай по фарфоровым чашечкам.