Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 1. Охота на монстра Страница 47

И все-таки старая рана напомнила о себе неспроста. Он окончательно убедился в этом, когда после утренней поверки к нему подскочил мелкий блатной Филя и торопливым шепотом протараторил в ухо:

— Приходи в десять на зады литейного цеха, с тобой говорить хотят.

— Погоди, — он цепко схватил Филю за рукав и притянул к себе, — кто хочет?

— Узнаешь! — огрызнулся блатной и резким движением вырвал руку.

Тут же подошел Томаш, большой и надежный, загородил Филе дорогу.

— Что случилось, Лев? Что этому шмендрику от тебя нужно?

— А ты вообще не суйся куда не надо, чудило чешское, — завелся блатной. — Не с тобой разговор!

Впутывать Томаша не хотелось, и Гумилев махнул рукой.

— Ладно, пусти его. Что о шестерку мараться?

Вместе с Томашем пошли к умывальникам. Запасливый чех извлек из кармана робы газетный кулечек с зубным порошком, протянул другу.

— Возьми, Лев, у тебя, кажется, кончился.

— Ты разоришься со мной, Том! — Гумилев аккуратно отсыпал маленькую щепотку порошка себе в ладонь. — Никогда не умел экономить, каюсь.

— Надо учиться! — улыбнулся Томаш. — А то я уйду на волю, кто тебя будет опекать?

— Вот еще! — обиделся Гумилев. — Опекать! А кто тебя от Магоги отмазал, забыл?

— Нет, не забыл. Кстати, зачем все-таки к тебе Филя подходил?

— Шепнул, говорить со мной будут. А кто — не сказал.

Томаш помрачнел.

— Сам как думаешь?

Гумилев осторожно насыпал порошок на новенькую, с жесткой щетинкой зубную щетку — выиграл неделю назад в карты у богатого бухарского еврея Финкельмана — и с удовольствием принялся чистить зубы.

— Не жнаю, Том, — пробормотал он, — может, Ржавый жа штарые дела… может, Жухряч опять баллоны катит… ражберемша, в общем.

— Хочешь, я с тобой пойду? — в голосе Томаша не было особенного энтузиазма, да оно и понятно — та еще радость вписываться не в свою разборку с авторитетными блатными — но Лев знал, что если он скажет «хочу», Томаш пойдет и будет прикрывать ему спину.

— Нет, — сказал он, сплевывая белую от порошка слюну. — Сам разберусь.

— Я на всякий случай ребят предупрежу, — Томаш оглянулся по сторонам, потом сунул руку в карман и быстро протянул что-то Гумилеву. — Вот, возьми, может, пригодится…

Это была завернутая в плотную бумагу бритва — вещь, обычная у блатных, но почти немыслимая в бараках политических. Откуда Томаш ее достал, можно было только догадываться. Лев благодарно сжал запястье чеха.

— Спасибо, друг. Я вечером верну.

…Но он ошибся. На пустыре за литейным цехом его ожидали не Ржавый и не Зухряч. На пустой бочке из-под соляры сидел, щурясь на теплое июньское солнце, его старый знакомец еще по ленинградским «Крестам» Свист. А за ним стояли двое угрюмых коренастых ЗК, которых Гумилев в Норильсклаге никогда прежде не видел.

— Какие люди, — воскликнул Свист, широко разводя синие от наколок руки. Со стороны можно было подумать, что он хочет обнять давно потерянного брата. — Что, Левушка, не думал, наверное, что встретишь меня тут, за Полярным кругом? Ан видишь, как оно повернулось…

— Я слышал, тебя зарезали на пересылке, — сказал Гумилев холодно. — Но недооценил твою живучесть.

— А тебе бы этого хотелось, да, Левушка? — голос Свиста стал совсем медовым. — Конечно, хотелось, я знаю! Тогда в «Крестах» ты ведь так и не отдал мне должок. А если бы меня зарезали, то некому было бы и отдавать. Но Бог не фраер, он все видит! И я живой, и ты… пока что. Так что ты мне по-прежнему должен и теперь уже с процентами!

Семь лет назад в «Крестах» молодой заключенный Лев Гумилев вступился за старого правоведа Кизеветтера, которого обижали воры. Профессор был осужден за антисоветскую агитацию — на самом деле все его преступление заключалось в том, что он рассказывал студентам на лекциях о принципе презумпции невиновности. Жена профессора каждые два дня приносила ему передачи с белыми булками, печеньем и конфетами — почтенный правовед был сладкоежкой. Все эти деликатесы у Кизеветтера тут же отбирали державшие в камере масть урки. Правовед возмущался и пытался жаловаться тюремному начальству, но до его страданий никому не было дела. В конце концов Гумилеву это надоело, и он подошел к блатному, только что реквизировавшему у профессора очередной пакет с едой.

— Почему ты отобрал у старика передачу? — спросил он у урки. Тот ухмыльнулся, предчувствуя веселье.

— Отобрал? Что ты, голубок, он мне сам ее отдал. Видишь, какой довольный сидит?

Неопытный человек купился бы на этот примитивный трюк и обернулся бы проверить, не сошел ли с ума профессор. Но за плечами Гумилева уже был Беломорлаг, где он вдоволь насмотрелся на подлые блатные штучки.

Поэтому он сделал вид, что оборачивается, перехватил летящий ему в голову кулак и, резко присев, бросил противника через себя. Этому приему научили его в Азии — тамошний народ любил борьбу. Сам Гумилев до ареста увлекался боксом, но в подобной ситуации азиатская хитрость была предпочтительнее честного английского мордобоя.

Урка со всего размаху грохнулся об пол спиной и затылком и дико завыл. Гумилев не стал наклоняться, чтобы посмотреть, что с ним такое — просто подобрал пакет профессора и отнес его обратно Кизеветтеру.

— Молодой человек, — пробормотал правовед, побелев от страха, — вас же теперь убьют…

— Пусть попробуют, — усмехнулся Лев. — К тому же я действовал по понятиям, а они в этой среде важнее, чем законы — в вашей.

Он оказался прав. Блатные, конечно, устроили разбор — все-таки не каждый день политический осмеливался поднять руку на вора. К счастью, нашлось немало свидетелей, слышавших, как урка назвал студента «голубком», а за такую безосновательную предъяву с него можно и нужно было спросить. Смотрящий камеры, поразмыслив, заявил, что студент защищал терпилу, что благородно, а урка пострадал за собственную борзость, поэтому виноват сам. На некоторое время в камере воцарился мир, у профессора даже перестали отбирать передачки. Гумилев, с некоторых пор не веривший в сказки со счастливым концом, утроил бдительность и однажды ночью это спасло ему жизнь.

Он лежал с открытыми глазами, мысленно чертя на карте маршрут великой армии Александра Македонского, когда к изголовью его шконки бесшумно скользнула черная тень. Еще одна тень выросла в ногах. Лев понял, что сейчас произойдет: один бандит накинет ему на горло удавку, другой сядет на ноги, чтобы жертва не смогла вырваться.

Прежде, чем убийцы начали действовать, он кубарем скатился со шконки и вцепился в лодыжки того, кто держал удавку. Гумилеву удалось опрокинуть врага на пол, и в это время второй подскочил и нанес ему страшный удар по затылку.

Перед глазами Гумилева вспыхнули и закружились яркие огни. Ему показалось, что мир уплывает куда-то вбок, а сам он падает в бездонное, полное звезд, пространство.

Но вместо того, чтобы рухнуть замертво, он вдруг почувствовал страшную злость и невероятный прилив сил. Словно выпущенный из катапульты снаряд, он вскочил и обрушил на противника целую серию ударов. Так бешено драться у него не получалось даже на ринге. Крюк в печень, прямой в челюсть, апперкот. Противник пытался закрываться, но удары Гумилева легко пробивали его неумелую защиту. Потом в камере вспыхнул свет, и Льва оттащили. Его спарринг-партнер был похож на окровавленную куклу, но Гумилев узнал его — это был тот самый урка, которому он помешал отобрать передачу у старика-правоведа.

Погоняло у урки было Свист.

— Должок за тобой, Левушка, да еще с процентами, — ласково повторил Свист. — А долги, голубок, надо отдавать…

Гумилев опустил руку в карман и нашарил бритву. Зажал ее между указательным и средним пальцами и сделал шаг к сидевшему на бочке уголовнику.

— Кто здесь какая птица, еще посмотреть надо, — презрительно проговорил он. — Ты еще не показывал своим корешкам, как ты отлично умеешь кукарекать?

Это было страшное оскорбление, и он был уверен, что Свист не сумеет пропустить его мимо ушей. Так и произошло.

— А ну, — процедил вор сквозь зубы, — положите его мордой в грязь. Сейчас я его офоршмачу.

Его угрюмые телохранители двинулись к Гумилеву. Тот отступил на шаг, потом развернулся и бросился бежать. Блатные рванули за ним.

— Куда бежишь, голубок? — насмешливо крикнул Свист. — Лагерь большой, а бежать тебе все равно некуда!

Один из его подручных настиг Гумилева, схватил за бушлат и дернул, пытаясь свалить на землю. Лев обернулся к нему и взмахнул рукой с зажатой в ней бритвой. Блатной схватился руками за лицо и завыл — бритва отсекла ему кончик носа.

Второй урка, бежавший не так быстро, остановился, как вкопанный. Гумилев пошел на него, помахивая бритвой — страшный, с перекошенным ненавистью лицом.