Ратник (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 47

Часть 3. Глава 5

Глава 5

1554 год, 30 июля, Рим

Отец Доминик вошел в помещение и с нескрываемым уважением поклонился. Генеральный настоятель ордена Иезуитов Игнатий де Лойола был уже стар, но все равно занимался делами. Хотя времени каждая безделица отнимала у него с каждым годом все больше и больше.

— С каким делом ты пришел? — устало спросил Игнатий, после формальных слов приветствия.

— Брат наш во Христе, Станислав Гозий[1], что стоит при короле Польши и Великом герцоге Литовском, сообщает важную новость о возрождении у схизматиков древней ереси. И просит помощи добрым советом.

— Что за ересь?

— Оригена.

— Брат мой, не отнимай мое время попусту. Я уже стар. Говори по делу. Рассказывай, что они учудили.

— В Московии болтают, будто бы давно преставившийся старинный герцог воскрес для защиты их от тартар…

Это не опечатка и не шутка.

В средневековое европейское мышление слово «тартары» и «Тартария» прочно прошло в конце XIII века в новом смысле. И держалось там довольно долго. Конечно, до вторжения кочевников слово «Тартар» не было чем-то необычным для средневековых европейцев. Так они называли самые глубины ада, а не загробный мир в целом, как во времена Античности. Однако они настолько ужаснулись диким ордам степняков, что посчитали, будто бы они вышли не иначе как из ада, из самых его глубин. И спроецировали это название на них, благо, что имелось определенное созвучие.

Эта специфика мышления породила и интересное словоупотребление, и даже карты, в которых присутствовала некая Тартария. Что приводит горячие головы отдельных горе-исследователей к совершенно комичным выводам о существовании такого государства.

Нет, все было и проще, и банальнее.

Слово «Тартария» заменило «terra incognita» в ментальности европейцев, применительно к Азии. Иными словами, выступало этаким синонимом «жопы мира» с наличием там безусловного прохода в ад. По которому оттуда и были исторгнуты дикие кочевники. Ну а как иначе?

А факт того, что эти кочевники охотно приняли ислам и стали помогать османам, окончательно отнесло их к безусловному злу, как и их земли, и все, что с ними связано. Что, впрочем, не мешало отдельным купцам и политикам сотрудничать с кочевниками. Но, тут такое дело — ради выгоды человек и с дьяволом пойдет на заключение договорных обязательств. Не каждый человек, разумеется, но таких дельцов всегда хватало и будет хватать.

В любом случае, оборот в духе «просили помощи Всевышнего для защиты от тартар» звучал в глазах средневекового обитателя Европы очень специфично. Особенно духовного лица. Чуть ли не как «защита от сил ада». Не в прямой корреляции, безусловно, но достаточно близкой.

К слову сказать, эта ассоциация сыграла дурную шутку с Россией в области пропаганды. Ориентализация войска привела к тому, что конные воины Московской Руси стали выглядеть как татары. Ну, с некоторыми незначительными отличиями[2]. Чем во время Ливонской войны стала западная сторона активно и очень успешно спекулировать, дабы выставить Москву в не лучшем свете. Но это уже другая история…

— Для защиты от тартар? — переспросил Игнатий.

— Да. По слухам, жители московитского города Тула молились Всевышнему нашему Господу Иисусу Христу, чтобы он спас их. Город тогда находился в осаде тартар и мог в любой момент пасть.

— И этот старинный герцог воскрес, выйдя из своей могилы?

— Нет… — произнес брат Доминик и со всем вниманием к деталям, пересказал все, что знал. Довольно немного, так как в Польше только занялись этим вопросом и кроме слухов, сообщенных купцами, не ведали еще ничего. Но и это немало заинтересовало Игнатия.

— А почему Всеслав? Что в нем необычного?

— Неисповедимы пути Господни, — пожал отец Доминик. — Видит Бог, это был не самый достойный герцог из земель Руси.

— Чем он правил?

— Полоцком, что ныне под рукой короля нашего Сигизмунда.

— Продолжай.

— Правил он долго. Более полувека. Пишут, что при нем Полоцк и окрестные земли расцвели. Но в то же самое время пишут, будто бы Всеслав был сыном ведьмы и сам практиковал чародейство. Умел оборачиваться волком.

Игнатий поднял взгляд на Доминика и, пожевав губы, спросил:

— Сейчас тоже?

— Не знаю. Но его с волками многое связывает. Он поднял на свой герб голову белого оскаленного волка на кровавом поле. Кроме того, худят слухи, будто бы он поставил волков охранять свою вотчину.

— Интересно… очень интересно… — хмыкнул Игнатий, на гербе которого тоже красовался волк, только черный. Точнее два волка, собравшихся вокруг котла.

— Эта их ересь открывает очень большие возможности для…

— Строго говоря Ориген писал о другом, — перебил его Игнатий. — В его учении душа после смерти очищается и рождается вновь, чтобы прожить еще одну жизнь. А потом еще, и еще, и еще. Причем каждая жизнь — с чистого листа, без воспоминаний о предыдущих. Воскрешение же именно Всеслава, почившего несколько веков назад, служит прекрасным опровержением учения Оригена. Ведь воскрес Всеслав, а не кто-то, кем он стал.

— Но… — хотел возразить отец Доминик, однако Игнатий поднял руку, вновь остановив его.

— Кроме того, воскрешение столь неоднозначной персоны служит прекрасным доказательством существования Чистилища. Ведь из Ада и Рая до Страшного суда пути нет. А его выпустили. И дали шанс исправиться. Откуда?

— Но он воскрес!

— Мы знаем множество воскресших в древние времена.

— Но как?! Как он мог воскреснуть?!

— Друг мой, не нужно недооценивать силу общей истовой молитвы, да еще обращенной к справедливому, доброму делу.

— Отец Игнатий, но он же воскрес не в своем теле.

— Неисповедимы пути Господни, — пожал тот плечами. — Возможно это единственный способ воскрешения давно усопшего, дабы не нарушать слово Божье о Страшном суде. Ибо только во время Страшного суда все почившие восстанут в телах своих, даже если те обратились в прах.

Отец Доминик завис, переваривая эти слова.

— Я думаю, что нашим братьям в Польше и Литве нужно постараться подтолкнуть схизматиков к признанию этого юноши воскресшим Всеславом Брячиславовичем. И, как только схизматики это сделают, начать переговоры о признании догмата о Чистилище.

— Да, — кивнул брат Доминик.

— Ступай. — произнес Игнатий. — И помни. Наша цель не в уязвлении тех или иных людей. В этом нет ни правды, ни смысла, ни чести. Наша цель — спасение душ как можно большего числа людей. И если мы сможем наставить на путь истинный схизматиков, мы должны это сделать.

— Но интересы Польши и Литвы…

— Это всего лишь интересы Польши и Литвы, — вновь перебил его генеральный настоятель ордена Иезуитов. — Интересы христианства несравненно выше…

Игнатий де Лойола был человеком очень честолюбивым и деятельным. По юности он зачитывался рыцарскими романа и вполне успешно строил военную карьеру, прослыв успешным бабником и бретером. После же тяжелого ранения, едва не лишившего его ноги, он с тем же рвением взялся за карьеру духовную, ибо всегда чувствовал какое-то свое особое предназначение и миссию.

В духовной карьере он акцентировался на обновлении и реформировании церкви с одной стороны, и борьбе с протестантизмом — с другой. И немало в этом преуспел, особенно в борьбе с протестантизмом. Сейчас же он увидел интересный прецедент для возобновления дел по прекращению схизмы. Не совсем его профиль, но как заметил дьявол в известном фильме «определенно, тщеславие — мой самый любимый из грехов». Поэтому, попрощавшись с отцом Домиником, Игнатий позвал секретаря и начал диктовать ему письма. Много писем. Такой момент упускать было нельзя…

Строго говоря иезуиты в те годы не специализировались на взаимодействии католиков со схизматиками. Эту ношу несли на своих плечах доминиканцы. Однако Игнатий де Лойола не простил и не забыл обвинений в ереси и арестов[3], которым подвергался за свою духовную карьеру. А ведь с середины XIII века ядром церковной инквизиции были доминиканцы. Те самые доминиканцы, что курировали всякую миссионерскую деятельность и обращение в католичество представителей иных конфессий. Те самые доминиканцы, которые имели монастыри в Великом княжестве Литовском и за несколько столетий своих трудов так и не смогли обратить это государство в католичество. Даже несмотря на содействие монарха.