Тимур Рымжанов - Руны грома Страница 48

На первый взгляд все выглядело уныло. Просто груда мегалитов, хоть и выложенных кем-то в некотором подобии порядка. Я не знал, с чего начинать. Прежде мне еще не приходилось ковыряться в древних памятниках. Была когда-то парочка совершенно безумных знакомых, помешанных на поиске всякого старья. Но все их разговоры и истории сводились к тому, чтобы найти, выкопать и продать. Варвары в чистом виде. Не зря их окрестили черными копателями. Здесь, на вершине горы, копать не было смысла, да, собственно, и нечего. Под тонким слоем скользких лишайников были все те же самые гранитные плиты. Твердые скалы, долбить которые — пустая затея. Если в этом месте и была какая-то загадка, то ответ на нее лежал на поверхности.

— Во внешнем круге тридцать пять камней, на них ни одной загогулины или каракули. Просто камни лежат по кругу, вот и все.

— Сногсшибательное наблюдение, — фыркнула Ольга, явно без энтузиазма относящаяся ко всему.

— В малом круге десять камней и на каждом ровные строчки скабрезных анекдотов или пафосных стихотворений. Но мы не смеемся и не восторгаемся, потому что ни слова прочесть не можем.

На этот раз Ольга только многозначительно промолчала.

— В центре, ну или скажем точней, почти в центре, один булыжник, не самый мелкий, но все же гораздо более скромный, чем все остальные. Тоже без надписей и опознавательных знаков.

— Вот, собственно, и все, — завершила Ольга мою длинную реплику.

— Ну вроде как да. Все, — согласился я неохотно. — На твоем ключе-камертоне шесть символов. На моем — восемь. Ни число тридцать пять, ни десятка к этим цифрам прямого отношения не имеют. А если попробовать сложить их все вместе… — размышлял я вслух.

Все выглядело как полный бред. Зачем нужно было что-то складывать, умножать, делить, если это не дает никаких ключей к разгадке. Скорее всего, важная информация на виду, и она наверняка написана прямым текстом, но мы не можем ее прочесть.

— Давай рассуждать логически, — предложил я, ища во взгляде Ольги хоть какого-то понимания или участия.

— Давай попробуем, — согласилась она, не скрывая явного недовольства.

— Предположим, что тот, кто создал эти приборы, нанес соответствующую маркировку. В данном случае это знаки на ключах, которые надо сказать, очень нечетко угадываются. На камнях те же знаки, и нанести их мог только тот, кто понимал, что пишет, либо копировал откуда-то. Возможно, что с тех же ключей. Судя по записям, подобных приборов должно быть очень-очень много, а по длине символов в одной строке они бывают самыми разными. Отбрасываем! Тупик! Почему камней десять? У вас было три ключа. Один остался на могиле его владельца где-то в Палестине, если я точно запомнил твой рассказ. Второй у Самойлова, судьба которого нам не известна. Третий и четвертый у нас с тобой.

— Все так, — согласилась Ольга, кивнув мне в ответ.

— Логично предположить, что есть еще шесть ключей. Но судя по тому, какими сложными и порой непредсказуемыми путями они кочуют из рук в руки, то, следовательно, собрать их в одном месте и в одно время практически невозможно! Значит, от суммы ключей ничего не зависит.

Оба ключа стояли возле меня на камне. Я почему-то с некоторой опаской взял Ольгин ключ и попытался разобрать символы, начертанные на подставке. Металл ее ключа был основательно изъеден, испещрен множеством раковин и каверн от частого выжигания, но символы угадывались ясно.

Серые сумерки накатывали к подножию горы. Здесь, на вершине, солнце еще светило, и у меня оставалось мало времени до того момента, как солнце скроется за горизонтом, и мне придется отложить все до утра. Я всматривался в знаки на камнях, сравнивал их с теми, что были на ключе. Искал совпадения, некую закономерность. Наконец на том самом камне, осколок которого тащил на гору, я заметил некоторое сходство со знаками на Ольгином ключе. Пять символов из шести совпадали, последний и на камертоне и на камне отстоял чуть дальше. Вся хитрость была в том, что знаки были расположены не горизонтально, как мы привыкли читать, а вертикально. Я тут же взял свою чертову железяку и почти сразу нашел соответствующий ей камень. Да, на моем камне символов действительно было восемь, а не шесть. В длинной надписи, которая что горизонтально, что вертикально казалась просто набором каракуль, последний символ был больше прочих в два раза и располагался в отдельной строке, словно подпись под важным документом. В голове лихорадочно крутились фрагменты нелепой головоломки. Подставка ключа круглая. Камни стоят по кругу. На камертоне надпись горизонтальная — на камнях вертикальная. Координаты? Слишком сложно. Мне нужно знать значение символов, чтобы отметить нужную точку. Тогда остается только подобие. Проще говоря, соединить два соответствующих символа. Но как это сделать? Приложить камертон к камню? Бессмысленно. В центре есть камень, на котором нет символов. А что под камнем?

Встаю и прохожу к центру круга. Ольга замечает мое крайнее возбуждение и тоже подходит ближе. Камень пролежал здесь много лет. Он не раскололся, не рассыпался от времени и на вид не такой тяжелый, чтобы его невозможно было сдвинуть. Убираю ключ в подсумок на поясе и обхватываю кусок гранита обеими руками. Сильный рывок, как у штангиста, с упором на ноги — и вот я отбрасываю обломок скалы на добрые полтора метра.

Под камнем, поросшим мхом и чахлыми корешками мелких альпийских цветов, был металлический паз, в который, судя по размерам наши камертоны должны были встать идеально. Вокруг цилиндрического углубления располагались все те же загадочные символы. Их было намного меньше, чем в текстах на камнях, и выглядели они как новые, без единой царапины или выщерблины.

Солнце почти на половину скрылось за горизонтом. Времени оставалось все меньше. Я не должен медлить. Все самое плохое, что могло произойти, — уже произошло. Я должен попробовать.

Мой камертон легко входит в металлическое углубление, спрятанное в центре каменного круга. В руку что-то еле заметно кольнуло, словно крохотная электрическая искорка ущипнула за пальцы. Несколько секунд ничего не происходит, но в какой-то миг круглая подставка ключа будто бы оживает, тает, как лед, и втекает в это углубление, превратившись в сгусток расплавленного металла. В долю секунды я успел подумать о том, что ключ навсегда потерян и мое действие было поспешным и необдуманным, как вдруг растекшийся было металл вновь ожил, забурлил и принял прежнюю форму. Между углублением и самим ключом образовался крохотный зазор, а сам камертон приобрел такой вид, будто его только что сняли с конвейера. Теперь он выглядел как новый. Высокотехнологичная, совершенно не похожая на старинный артефакт игрушка. Знаки на подставке читались очень четко. Только на новом камертоне было видно, как глубоко они были врезаны в совершенно гладкую, чуть ли ни полированную поверхность.

Глубоко под камнями что-то гулко ухнуло, и раздался глухой удар, будто тяжелый молот шваркнул о раскаленную добела заготовку.

Тот огромный кусок скалы на пологой возвышенности, с которого я впервые наблюдал расположение камней в круге, качнулся у нас за спиной и тут же взмыл в воздух. Складывалось впечатление, что это не пара десятков тонн гранита, а наполненный гелием воздушный шарик, так легко он взмыл в воздух. Кусок скалы повис в пяти метрах над землей, открывая широкий проход в глубь горы.

Я потянулся за ключом. Без всяких усилий вынул его из углубления в центре круга и, подхватив по дороге наши вещи, без тени сомнения пошел к открывшийся дыре. Ольга поспешила за мной.

Нащупав в подсумке зажигалку и кусок свечи, я вытянул руку вперед, чтобы не налететь в темноте на какой-нибудь выступ. Но стены прохода были совершенно гладкие. Пройдя всего метра два по наклонной трубе прохода, я остановился. Ольга уверенно положила руку мне на плечо, и в этот момент скала над нами так же легко и бесшумно, как и взлетела, опустилась, отрезая нас от внешнего мира.

Чиркнув зажигалкой, я попытался разжечь фитилек свечи и заметил, что руки у меня трясутся от волнения. Отсыревший в этом промозглом климате фитиль даже не успел просохнуть и заняться, когда стены прохода сами собой вдруг стали наполняться призрачным, зелено-голубым светом. Разгораясь все ярче, стены позволили рассмотреть четкую грань между камнем внешней скалы и искусственным сооружением, спрятанным под ним. Проход уходил еще ниже. Пол и стены сделаны из одного и того же материала, на вид очень гладкого, как стекло, но совершенно не скользкого. Тоннель тянулся вниз и изгибался почти под сто восемьдесят градусов в обратную сторону, как горный серпантин. Здесь, в тоннеле, можно было идти в полный рост, но мне почему-то все время хотелось пригнуться и втянуть голову в плечи. Кровь стучала в висках, дыхание участилось, но я все равно не позволял себе остановиться. В голове все так же ровно и чисто, как в этом извилистом коридоре. Мысли разлетаются на крошечные осколки, так и не успевая сформироваться в какой-то конкретный образ. Преодолеваем еще один изгиб, кажется десятый или одиннадцатый по счету, и я замечаю, что пол теперь идет не под наклоном, а совершенно ровно.