Валерий Елманов - Красные курганы Страница 48

– Да, прав был Петер, – сделал вывод отец Альберт. – Повезло нам, что прислали такого выпивоху.

– Да пес с ним, с русичем этим, – отозвался Волквин, стоящий рядом. – Лучше давай-ка еще раз все обсудим.

Мысль, которую надлежало обсудить, была у них одна на двоих и весьма опасная. Но зато она была и чертовски соблазнительная, как, гм, гм, молодые воспитанницы некоего заведения почтенной фрау Барбары, широко известной по всему городу.

О том, что буквально накануне оба поставили свои подписи на бумаге, подтверждающей длительный, на этот раз сроком уже на семь лет, мир между рязанским князем с одной стороны и епископом и орденом – с другой, никто из них не думал. Это была мелочь, совершенно не заслуживающая внимания.

К тому же разве не грозился сам боярин Коловрат, пускай и в приватной, ничего не значащей беседе с купцом, что Константин непременно разберется с епископом, причем не обязательно дожидаясь окончания перемирия. Тем более что договор заключен со схизматиком. По отношению к ним дозволялось все, да и святой престол в Риме всегда смотрел сквозь пальцы на подобные нарушения. А если уж схизматики были из числа злонамеренных, то есть набирались наглости противодействовать истинным служителям божьим, то тут и вовсе не могло быть никаких колебаний.

Лишь один-единственный раз, да и то в самом начале разговора, Волквин напомнил епископу:

– А ведь ты давал клятву, приложив руку к библии и целуя крест. Не боишься, что господь покарает тебя за ее нарушение?

На что отец Альберт хладнокровно заметил:

– Juravi lingua, mentem injratam gero.[100]

– Но все-таки это грех перед богом, – не унимался магистр. – Ведь как ни крути, а русичи – не язычники, а такие же христиане, как мы.

– Если ты про князя Константина, то он даже не схизматик, а самый что ни на есть еретик и первый враг нашей христовой веры, а, как ты знаешь, in hostem omnia licita.[101] И вообще, это была pia fraus. К тому же, сын мой, я думаю, что ты не станешь отрицать того, что даже священное писание устами всевышнего предоставляет человеку jus talionis.[102] Мы лишь возвратим то, что у нас было отнято, причем им же. – И епископ почти сердито посмотрел на ухмыляющегося магистра.

С некоторых пор отца Альберта раздражало все, что имело хоть какое-то отношение к рязанскому князю.

Дело здесь заключалось вовсе не в поражении под Кукейносом, хотя и оно сыграло определенную роль – кому охота проигрывать. Епископ со злобой вспоминал беседу, в ходе которой Константин не просто отчитал его как мальчишку, но и вел себя по отношению к нему даже с какой-то брезгливостью, граничащей с гадливостью.

Отец Альберт даже не подозревал, что если бы он удосужился помыться перед свиданием с рязанским князем, то и Константин бы не так сильно морщился.

Однако каждому человеку надлежит воздавать должное, ибо не может он иметь только недостатки или одни достоинства. Именно поэтому отец Альберт неохотно заметил:

– Надо признать, что рязанский князь и впрямь пока честно держит свое слово.

– Это потому, что он еще плохо знает тебя, святой отец, – хохотнул магистр и поспешил вернуться к главной теме разговора.

Уже через минуту они оживленно обсуждали все преимущества и недостатки предстоящего грубого нарушения договора.

– А не может так получиться, что ты не возьмешь Гернике? – опасливо уточнил отец Альберт.

– Не взять город, который защищает один десяток увечных ратников! – Волквин даже слегка обиделся. – Я брошу туда двести рыцарей, хотя на самом деле хватит и полусотни. Не пройдет и двух дней, как Гернике падет. Лучше ты не оплошай с Кукейносом, – порекомендовал он.

Епископ вздохнул, пожевал губами и заметил:

– Двести – это только на осаду. Но часть надо оставить на тот случай, если кто-то из местных жителей сумеет пробраться в Полоцк и предупредить схизматиков об опасности.

– Так ведь там тоже никого не будет, – возразил магистр.

– Зато они могут послать гонцов во все прочие города. Я боюсь, что до весенней распутицы они сумеют набрать несколько сотен ратников. К тому же не забывай, что люди рязанского князя хорошо владеют камнеметами, а тебе ведомо, какой урон они могут причинить в умелых руках.

– Ну хорошо. Я пошлю туда триста, нет, четыреста рыцарей, – покладисто согласился Волквин.

– Ты возьмешь всех.

– Всех?! На десяток русских ратников, к тому же увечных, – вспомни слова Петера – ты готов бросить тысячи рыцарей?! Воистину, святой отец, у твоего страха и впрямь очень большие глаза, – насмешливо усмехнулся Волквин. – И потом, почему ты посылаешь моих людей под Гернике? Если князь пришлет помощь, то их удар придется по мне, а это несправедливо.

– Их удар придется по нам обоим, потому что они начнут с Полоцка, который нам тоже надо взять, – пояснил епископ.

– По-моему, с Полоцком ты немного перехлестываешь, – усомнился магистр. – Такого Константин не простит.

– Полоцк будет нашим главным аргументом в торговле с рязанским князем, когда его полки вернутся к лету из степей, – пояснил епископ. – Я думаю, что он согласится позабыть про Кукейнос и Гернике, когда услышит, что мы готовы без боя выйти из Полоцка.

– А как мы будем делить добычу? – насторожился магистр, с подозрением глядя на отца Альберта и опасаясь, что эта хитрющая лиса в епископской сутане опять, как это не раз уже бывало, надует его с дележом, но его собеседник на сей раз мелочиться не собирался.

– Я отдам тебе Гернике целиком, хотя по договору ордену из него причитается всего треть, – решительно заявил епископ. – Но ты взамен выделишь мне для взятия Кукейноса треть своих воинов. Моих пилигримов в этом году прибыло недостаточно – король Вальдемар повелел удерживать паломников, не пуская их сюда.

Магистр почесал в затылке. Вроде бы на сей раз все честно, и отец Альберт, вопреки обыкновению, надувать орден не собирается.

– И когда выступаем? – деловито осведомился он.

– Я думаю, что не ранее как через две недели.

– А не поздно? Не забывай, святой отец, что на носу весна. Если она в этом году наступит рано, то мы можем и не успеть.

– За неделю полки рязанского князя не успеют уйти далеко и могут вернуться, – пояснил отец Альберт. – А вот через две они отойдут на изрядное расстояние и даже если вернутся, то попадут как раз в весеннюю распутицу. Qui quae vult dicit, quae non audiet.[103] Да ведь ты и сам говорил, что тебе нужно лишь два-три дня, – напомнил епископ.

– Ну, говорил, – смущенно протянул Волквин. – Но о Гернике, а не о Полоцке. Кстати, мы еще не поделили его, – напомнил он.

– Так его все равно придется отдать, – пожал плечами епископ.

– А если нет?

– Тогда… пополам, – решительно произнес отец Альберт. – Как видишь, я тебе постоянно уступаю. Не стыдно тебе грабить нищего служителя бога?

Волквин поднялся, молча смерил взглядом епископа, оставшегося сидеть в своем уютном кресле, и отчеканил, сардонически усмехаясь:

– Нищего слугу – стыдно, а вот тебя – нет.

– Мы разберемся с тобой позже, – почти беззвучно, одними губами прошептал отец Альберт в спину магистру, уходящему из его покоев. – Забыл ты судьбу несчастного Винно фон Рорбаха, как есть забыл. Скажи спасибо рязанскому князю, а то и для тебя нашелся бы еще один Викберт.[104]

Он еще немного посидел в кресле, собираясь с мыслями, и даже поежился, подумав о предстоящем путешествии по морозу, под завывание холодного леденящего ветра, от коварных порывов которого не спасают даже теплые меховые шубы.

В такую погоду и впрямь лучше всего сидеть у ярко пылающего камина, попивать подогретое слугами доброе бургундское или, на худой конец, рейнское и неспешно готовить очередную воскресную проповедь для прихожан. Но служба господу включает в себя не только преимущества, но и тяготы, о чем епископ никогда не забывал.

– Поедешь и никуда не денешься, – строго произнес он вслух, обращаясь к самому себе. – К тому же, как знать, возможно, ты сумеешь убедить схизматиков мирно покинуть Кукейнос, чтобы избежать ненужного кровопролития. Ну а если нет…

Он молитвенно сложил руки и произнес:

– Боже, прости их всех, ибо не ведают они, что творят. – И тут же позвонил в колокольчик, передав расторопному служке, чтобы тот немедленно отправлялся за Генрихом.

Писать предстояло много, а глаза епископа уже не видели вблизи так хорошо, как в молодости.

«А может, отказаться от всего этого? – мелькнула предательская мыслишка, но он тут же отогнал ее прочь. – Alea jacta est, как сказал еще великий Цезарь. Жребий и впрямь брошен, так что на сей раз мы не отступим и победим точно так же, как одержал верх над сенатом этот великий язычник».

Чтобы немного отвлечься, пока не пришел Генрих, епископ решил слегка позабавиться и заняться гаданием. Он часто поступал так, иногда еще до принятия решения, а иногда, вот как сейчас, уже после. Гадание было простым и заключалось в том, что он с зажмуренными глазами открывал библию, тыкал вслепую пальцем в страницу, после чего читал от того слова, в которое упирался его палец, до конца фразы. И не то чтобы он так уж сильно верил в это гадание. Но когда оно выпадало особо благоприятным, это придавало ему дополнительную уверенность, а если не очень, то…