Андрей Мартьянов - Без иллюзий Страница 48

Мы покинули проклятую Успенскую только 27 октября. Русские продолжали бомбить нас, однако таких сильных налетов уже не случалось. Дороги по-прежнему оставались плохими, но, к счастью, больше не было дождей. Танки продвигались в глубь вражеской территории. 64-й пехотный по-прежнему оставался с нами. Мы шли в одном направлении, ребята иногда ехали у нас на броне, хотя это было не слишком для них удобно — «четверка» для такого плохо приспособлена.

— Найти бы их аэродром, — мечтательно говорил Тюне. — Я бы там все разнес. У них половина самолетов — деревянные. Этажерки. Одного попадания хватит.

— Тебя, Тюне, нервируют налеты? — осведомился я иронически.

Он пожал плечами:

— У всех свои слабости. А у вас, господин Шпеер? Неужели вы воистину человек из стали и железа?

Я пропустил мимо ушей неформальное обращение. Тюне был моим старым камрадом, и одно только то, что мы с ним до сих пор уцелели, могло считаться чудом.

— Естественно, герр Тюне, у меня имеются слабости. Я боюсь клопов.

— Вы это серьезно?

— Серьезнее не бывает. Я предрасположен к клопам. Это мое проклятие. Когда мы с братом были детьми, мы ездили на отдых на Балтику. Недалеко от тех мест, где потом проходили маневры. И там, герр Тюне, я узнал, что подвержен этому самому проклятию. Один из всей семьи. Только меня кусали клопы. Прочие постояльцы ничего подобного на себе не испытывали. Верите?

Тюне пожал плечами и не ответил.

Я поднял палец:

— Вот, Тюне, видите: и вы проявляете скептицизм. Вы, мой боевой товарищ, с которым я, можно сказать, прошел огонь, воду и последнюю папиросу. Так что же говорить о хозяине гостиницы? Этот обыватель твердил одно: «За все годы существования моей гостиницы ни один клиент ни разу не пожаловался на то, что его якобы кусают клопы. И только один мальчик выдвигает против меня столь нелепое обвинение! Я отказываюсь признавать, что это правда. Наверняка данный ребенок склонен к розыгрышам». Я никогда не был склонен к розыгрышам, Тюне, и мои родители об этом знали, и мой брат тоже знал об этом. Но все молчаливо согласились с хозяином гостиницы. Потому что действительно никого больше клопы не кусали. Только меня.

— И как вы объясните этот случай? — недоверчиво спросил Тюне.

— Никак. Это правда, — сказал я. — Возможно, моя группа крови слишком лакома для клопов. Как только я появляюсь где-нибудь, по тайным клопиным коммуникациям расходится информация о том, что легендарное, любимое всеми, долгожданное блюдо Эрнст «Кровавый» Шпеер прибыл. И они стекаются со всех сторон, дабы отведать долгожданного яства.

— Вообще-то я вам верю, — вдруг сказал Тюне. — Действительно, такое случается. У меня была когда-то любовница, так вот, у нее имелся дрянной блохастый пес. Какой-то породистый, хотя с виду — тряпка тряпкой. И пес этот всюду валялся, на диване, на креслах и даже у нее в кровати. Так вот, меня блохи с этого пса кусали, а ее — ничуть.

— Насекомые охочи до благородных германских кровей, — сказал я мрачно. — Ничего не поделаешь, таково наше бремя.

Мы продвигались по территории, где вообще не было людей. Ни следа — ни человека, ни скотины. Все как вымерло. Под хмурым дождливым небом вид пустых деревень угнетал — как будто здесь крылась некая зловещая тайна.

Возле танка стояли, покуривая, двое пехотинцев и с ними Трауб.

Я окликнул его:

— Трауб! Идите сюда.

Трауб пожал плечами и, дурашливо шевеля сигаретой, зажатой между зубами, направился ко мне.

— Осмотрели деревню?

— Точно так, господин лейтенант, — браво ответил Трауб. — Пусто.

Внешне эти дома были такими же, как большинство на Украине. В конце концов я решил просто зайти внутрь и глянуть, что там такое. Когда я открыл дверь, то не знал, чего ожидать: обычной тесноты, сбившихся в кучу домочадцев, черных закопченных икон в углу? А может, бандитов, засевших в засаде?

Внутри домика застыла тишина. Ни души, как и во всем поселении. Идеальный порядок во всем: в центре стол, накрытый скатертью, в углу буфет городской работы со стеклянной посудой, кровать, накрытая простым покрывалом. А на стене, на аккуратном куске белого полотна, висел вышитый крестиком девиз: FUR TRINK UND BROT SEI DANK DER GOTT.

Меня как будто перенесло куда-нибудь в Шпреевальд. Мгновенно, одним мановением волшебной палочки. Братья Гримм и все такое. Я смотрел на этот девиз, моргал и не знал, что и думать.

Вечером в штабе я узнал, что раньше эти деревни принадлежали немцам: они поселились в этих краях еще в восемнадцатом веке. Когда началась война, их всех собрали и увезли в Сибирь, не позволив взять с собой ничего из имущества.

Вот теперь я ощущал желание отомстить за этих людей, за наших соотечественников, которые по какой-то причине предпочли не возвращаться в Фатерлянд и связали свою судьбу с неблагодарной Россией. Снова и снова перечитывал я девиз, который вышивала крестиком чья-то немецкая мама — похожая, быть может, на нашу, — и понимал: она нарочно оставила эти слова для меня, для нас, для тех немцев, которые войдут в деревню и почувствуют нужду в материнском наставлении, в тепле родного дома.

Возможно, это были лишь мои иллюзии, но в те минуты они казались мне вполне реальными.

29 октября мы захватили деревню с говорящим названием Голодаевка. Один из русских пленных объяснил Тюне, что означает это слово, а Тюне рассказал мне. Вообще поразительно, как много русских знает немецкий язык. «Они считали Германию второй страной, после России, где должен будет победить коммунизм, — рассказал Тюне. — Поэтому многие учили язык — надеялись общаться с германскими товарищами по Интернационалу».

Я предупредил Тюне, чтобы он поменьше разговаривал с пленными.

— Мало ли кто еще знает о ваших коммунистических симпатиях, — добавил я.

Тюне чуть покраснел:

— Никаких симпатий давно уже нет, господин лейтенант…

— Нет, но они ведь были, а вы же знаете гефепо[12]… Оно повсюду и уж точно в курсе всех наших мыслей.

— Надеюсь, что в курсе, — мрачно сказал Тюне. — Очень надеюсь, потому что мои мысли теперь целиком и полностью проникнуты духом национал-социализма. Если уж на то пошло, я просто хотел повеселить вас русским названием — здесь, несмотря на все плодородие почв, случались сильные голодовки, настолько памятные, что это закрепилось в названиях их поселений.

5 ноября мы стояли у Атаманово-Вассовской. Русская авиация опять активизировалась. Продыху не стало от бомбовых налетов. Опять зарядили дожди. Русские летали и в нелетную погоду — для этого у них достаточно плохие и тихоходные самолеты. Мы лишились обнаруженного в Успенской склада, и дополнительного топлива не стало — нам снова пришлось полностью зависеть от своевременного подвоза на грузовиках. Дожди поливали дорогу непрерывно, и грязь с каждым днем становилась все глубже. Казалось, вода пытается размыть всю почву, какая только могла скопиться здесь за тысячи лет, докопаться до самого земного ядра.

Мы застряли в грязи. Даже танки отказывались форсировать эти липкие потоки. Не говоря уж о грузовиках.

Наши командиры благоразумно решили, что настало время немного отдохнуть, подлечиться, починить технику. Заодно дождаться горючего. Необходимо было также отправить в тыл раненых. И получить новые приказы из штаба армии.

— Украина — южная страна, — рассуждали мы с Тюне. — Непонятно, почему здесь так холодно.

— Летом здесь было жарко, — напомнил Трауб.

Мы с Тюне посмотрели на него одновременно.

— Мне не нравится ваш пессимизм, унтер-офицер Трауб, — заявил я.

Трауб сказал:

— Вам бы все шутки шутить, господин лейтенант.

— Здесь кто-то шутит? — удивился я. — Да я серьезен как никогда. Эта чертова Украина с ее невозможным климатом, с ее отвратительными дорогами пытается нас угробить.

— Мы проведем зиму в европейском городе, — уверенно произнес Трауб. — Это будет Киев или Харьков. Хотя я предпочел бы Париж.

«Если сравнивать с Атаманово, то Париж, несомненно, лучше, — думал я рассеянно. — Но, возможно, Харьков окажется не такой дырой…»

Мы отправили самолетом в тыл обер-лейтенанта Кукейна. Он был ранен при налете еще на Успенскую, сначала нам показалось — легко, но затем к ранению добавилась простуда, грозившая перерасти в воспаление легких и Бог еще знает во что. Германская армия не может позволить себе роскошь потерять столь выдающегося офицера, поэтому Кукейна, бессильного, в жару, на носилках погрузили в самолет. «Тетушка Ю» подняла его в облака, и скоро мать-Германия раскроет своему героическому сыну любящие объятия. Если только «Тетушку» не собьют русские.

В последнее время их самолеты летают все чаще и бьют все злее: кажется, у них где-то неиссякаемый источник техники. Скорее всего, их снабжают наши исконные враги — англичане. А людей в России неограниченный ресурс. Когда будет выработан славянский материал, на смену придут азиаты.