Андрей Величко - Гатчинский коршун Страница 49

Я выбрал одно из удостоившихся «пятерки» и прочитал. Какой-то полковник из-под Смоленска с детской обидой вопрошал, почему он, ветеран турецкой войны, должен на старости лет ломать голову над какой-то непонятной премудростью, в то время как его офицерам это в обязанность не вменено и они по-прежнему лоботрясничают за картами и ударяют по части женского пола?

Письма с единицами и двойками я даже смотреть не стал, и так ясно, что там косноязычные обвинения в педерастии. А вот насчет полковника… Не провести ли небольшой экспериментик? Я быстро написал ответ:

«Дорогой Сергей Тимофеевич! Я вас прекрасно понимаю. Сам тоже в возрасте, вот почитал ваше письмо и представил себе, как у меня какая-то (зачеркнуто) будет экзамены принимать… Тут вы правы, может получиться сплошное поношение сединам. Но выход есть. Зачем же вам самому надрываться? Вы уже хорошо послужили России, так дайте возможность сделать это и вашим офицерам. Пусть они за вас зачеты сдают, официально разрешаю! Но только оценка будет ставиться на балл ниже. То есть сдадут они что-нибудь на «хорошо», а вам в зачетную книжку трояк влепят. Зато, если ухитрятся получить пять с плюсом, пять ваши! Так что вы уж их не жалейте, ибо тяжело в учении – легко сами знаете где. С уважением, Найденов».

На этом работу с письмами я закончил и приступил к просмотру текущих материалов по Второму Собору. В общем, опыт Первого сказался положительно – теперь, читая материалы, можно было ржать не непрерывно, как в случае с Первым, а только в избранных местах.

В работе этого Собора приняли участие и большевики. Причем не только стремились использовать его как трибуну для агитации (хотя из трех их делегатов два были именно болтунами), а и с целью, если получится, принять участие в работе создаваемых этим Собором легальных органов народовластия. Ильич даже написал специальную брошюру, в которой указывал на обострение противоречий между основными империалистическими державами и делал вывод, что большевики этим не имеют права не воспользоваться. Во исполнение чего в Питер был командирован товарищ Коба, где он под фамилией Сталин устроился вагоновожатым в организующееся трамвайное депо – большое, но только что возникшее предприятие, где коллектив еще только складывался. Теперь в числе коллекционных документов у меня была не только кляуза Толстого, но и фотография товарища Сталина за штурвалом трамвая и с трубкой. Понятно, что в Собор он проскочил без особых трудностей. Там Иосиф Виссарионович ораторствовал в основном по национальному вопросу…

Я взял стенограмму его последнего выступления и начал читать:

«Водитель трамвая везет народ, не интересуясь, кто его пассажиры по национальности. Он везет русского, татарина, немца… Даже еврея – и то везет! И если он начнет оглядываться назад, выяснять, кто его пассажиры, где они сидят и прочее, трамвай может даже сойти с рельсов. Наша страна – гораздо более сложный механизм, чем трамвай. И если мы будем продолжать как-то делить ее граждан на людей разного сорта – сход с рельсов неминуем…»

Собор имел задачей избрать Конституционную комиссию и выработать наказы по ее работе. Делегаты еще не знали, что принято решение в порядке эксперимента предложить Собору избрать двух министров: одного – на давно существующий пост министра земледелия, другого – на вновь организуемый, министра по делам национальностей. Правда, так уж получилось, что товарищ Сталин это знал.

«Надо будет ему вторую жену подобрать получше,– подумал я,– а то сам он нашел какую-то… не очень уравновешенную, так скажем. Взяла и застрелилась… Наши девочки станут тебе стреляться, держи карман шире! Сами кого угодно пристрелят и скажут, что так и было! Или, может, лучше сделать так, чтобы первая не помирала, она же вроде еще жива?»

«Уточнить ситуацию»,– сделал я пометку в своем блокноте.

Под занавес работы Собора Гоша собирался озвучить несколько указов, в том числе о снятии всех ограничений со старообрядцев и отмене черты оседлости. И если с первым все было просто, то второе предполагалось сделать поэтапно, под контролем того самого национального министерства и еще одной небольшой конторы – комитета по правам граждан. Потому как, пока эти граждане ими не научились пользоваться, не нанося ущерба России, их придется тонко и незаметно направлять, чем и должен был заняться этот комитет.

Дальше выступила делегатка от рабоче-крестьянской партии Елизавета Хрунова, среди питерской богемы более известная как мадам Луиза. Она много и горячо говорила о правах женщин, периодически вставляя в свою речь приветы Гучкову от персонала «Путаниума». Потому что следующим выступающим должен был стать этот тип, и надо было создать в зале соответствующую атмосферу… И таки создала, призывы Гучкова к резолюции о немедленном созыве парламента не встретили должного отклика. В общем, работа шла нормально, без эксцессов – ну не считать же таковым набитие морды Зиновьеву! Тем более что это произошло не в зале заседаний, а, так сказать, в кулуарах. Шел себе делегат от Почаевской епархии Труфанов, переживал потихоньку на национальные темы, а тут – Зиновьев! Ну, иеромонах и не стерпел. Но подоспели прогрессивные силы и быстро скрутили раба божия… Медицинское заключение о его повреждении рассудком на почве delirium tremens [8] было готово заранее, а недавно организованная специальная психбольница как раз сильно нуждалась в пациентах.

Потому как являлся этот Илиодор личностью скандальной и совершенно неуправляемой, но уже начинавшей приобретать популярность. «Вот и пусть себе как начал, так и закончит, ибо не фиг…» – подумал я, ставя утверждающую закорючку на соответствующий документ. Делегат – лицо неприкосновенное, это Гоша своей рукой подписал! Нельзя делегата по морде, даже по такой, как у Зиновьева,– по крайней мере, без предварительного согласования.

«Стоп,– сообразил я,– но неужели Герш Аронович, то есть, тьфу, Григорий Евсеевич все это молча снес?» Позвонив в секретариат, я узнал, что бумага от помянутого лица вот только что появилась, и через пару минут мне ее принесли. Там была пространная кляуза на Илиодора, завершавшаяся списком его сторонников в Соборе, гневная статья о терроре черносотенцев против социал-демократов (которых этим все равно не запугать) и наглая просьба о компенсации за полученные на службе увечья.

Собор же, закончив с наказами, перешел к персональному составу Конституционной комиссии – органа из тридцати человек, который должен будет ту самую конституцию и выработать. В том, что он это сделает, у меня особых сомнений не было… а чего бы и не выработать, если текст у меня уже давно написан и двойной (на всякий случай) комплект специалистов по продавливанию внесен в кандидатские списки? А счетная комиссия после неоднократных тренировок уже не вызывает сомнений в своем профессионализме.

Вечером мой путь лежал в Зимний – пообщаться с Гошей на некоторые темы все того же поднадзорного Собора, ну и навестить Мари. «Чуть не забыл!» – ругнулся на себя я и полез в стол за обручальным кольцом. Мари с пониманием относилась к тому, что на людях я его не ношу, ибо наш брак был насквозь тайным, но просила надевать, когда приезжаю к ней. Ну, это понятно, у беременных вечно какие-нибудь капризы…

Утром я выглянул в окно, потом позвонил насчет прогноза погоды, чертыхнулся и велел готовить к выезду свой поезд. Не такой, в котором я ездил в Порт-Артур и жил там, а маленький, состоящий из тепловоза и трех вагонов, но зато все они были бронированные. Надо было съездить в Ригу, а погода совершенно не располагала к воздушным путешествиям – чай, не на фронте, чтобы летать по такой мерзости. Мари волновалась. Как-то так получилось, что, когда я летал на самолетах, она была абсолютно спокойна, а тут уже второй раз просила в случае чего поберечь себя… Через полтора часа я уже смотрел на мутные струи дождя за стеклом вагонного окна и еще раз прикидывал, что буду делать в Риге. Собственно, это была моя третья командировка в Ригу, причем на то же самое предприятие…

Первая была в конце семидесятых, когда я ездил туда ставить на электрички первые системы пожарной сигнализации. Вторая пришлась на конец девяностых, когда наше малое предприятие отправило меня на агонизирующие остатки завода прикупить кое-что из распродаваемого оборудования. И сейчас я ехал на тот же самый Русско-Балтийский вагонный завод. Ехал и с некоторым даже трудом удерживался от мыслей типа: «Вот теперь хрен вам, а не мой завод угробить!» Потому что в это предприятие предполагались немалые вливания – как государственные, так и мои личные.

РБВЗ хорошо поднялся на поставках вагонов для Транссиба. Японская война тоже способствовала заказам, но потом как-то быстро и численность вагонов дошла до штатной, да и война кончилась. А у завода начались трудности. Теперь ему предстояло освоить выпуск автомобилей, самолетов, а чуть позже и моторов… Вот только с некоторыми изменениями в составе его правления. Председатель должен был остаться прежний, то есть Шидловский, но теперь в это правление должны были войти еще я, два моих комиссара и один Гошин, они ехали в соседнем купе. И уже вовсю начали скрашивать серые будни дороги употреблением! А я-то считал, что традиция – с первым же поворотом вагонных колес откупоривать водку и не закупоривать ее до последнего – идет только с советских времен. Правда, тут перед началом действа они, естественно, получили разрешение от меня.