Александр Бушков - Поэт и Русалка Страница 49

— Ты его знаешь?

— Тоже, загадка… Марчелло Одноухий. Вот уж не персона…

Лежащий, будучи совершенно уже свободен, тем не менее не пытался встать на ноги. Хныкая, вжимаясь лицом в землю, он разразился потоком слов — на итальянском, естественно, коего ни Пушкин, ни барон не понимали — да вдобавок, об заклад биться можно, еще и на флорентийском диалекте, который не всякий в Италии поймет досконально.

— Что он говорит? — обернулся Пушкин к провожатому.

— Да всякую ерунду. Что еще может нести Одноухий — не ученую же премудрость? Всегда он был полудурком, да умный на такое дело и не пойдет посреди полуночи…

— А все-таки?

Итальянец пожал плечами:

— Совершенный вздор. Говорит, что они совсем уже было набили карманы вещичками из гробницы и собрались восвояси, но тут в углу что-то как бы замяукало, и оттуда полезла змея, только не живая, а в виде скелета, но все равно, моментально разодрала Антонио напополам, и они кинулись бежать… Вздор, синьоры, форменный. Сроду не бывало в гробницах никаких таких змеиных скелетов. Всякий трезвомыслящий человек знает: гробницы сторожат либо духи, либо серые мохнатики, либо скелеты, не стану отрицать, но непременно человеческие. С тех пор, как стоит Флоренция, иначе и не бывало.

— Но отчего-то же они бежали все-таки?

— Это точно. Как скаковые жеребцы… Ну, да Пьетро со своей компанией — путаники известные, могли и случайной лисицы испугаться, которая там нору устроила…

— Между прочим, мы своими глазами видели некое зеленое мельтешение, — сказал барон. — Сияние, свет, полосы… Отсюда уже не видно, но видели сами…

— Вот тут я вам верю, синьор. Всякие нелюдские сияния и небывалые огни — это опять-таки случается. Но чтоб змеиные скелеты из углов прыгали…

— Довольно! — нетерпеливо сказал Пушкин. — Куда девались остальные?

— Я за ними не следил, синьор, чересчур уж прытко летели, вмиг пропали с глаз. Но показалось мне, что Пьетро — а его всегда можно узнать благодаря приметной хромоте — припустил в деревню. Остальные рассыпались кто куда, а Пьетро, похоже, все-таки в деревню. Должно быть, исповедаться решил с перепугу, с него, болвана, станется незамедлительно покаяться в гробокопательстве и отпущения грехов просить…

— Пошли! — обернулся Пушкин к барону.

— Эй, синьоры, а с этим что делать? — крикнул вслед провожатый. — Я его стеречь не нанимался…

— Заберите все, что найдете в карманах, и ступайте за нами, — уже на ходу распорядился Пушкин, не раздумывая особо.

Небольшая деревушка с прихотливо разбросанными домиками была погружена в темноту, светилось лишь окошко корчмы, перед входом в которую стояла запряженная парой карета. Лошади мирно хрупали овес, сунув морды в надетые на шею мешки, кучер подремывал на облучке. Не нужно было гадать, чтобы сообразить, чей это экипаж, — того самого посланца знатных особ, погрязших по уши то ли в чернокнижии, то ли в чем-то еще более жутком…

Вид кареты придал им бодрости, и они вошли в корчму. Единственная масляная лампа в углу все же давала достаточно света, особенно если учесть, что они провели много времени в ночном полумраке, — и они увидели с порога примостившегося в уголке доверенного человека синьора Лукки, а возле потушенного очага — некоего незнакомца. Надо полагать, это и был посланец — поскольку, кроме этих двоих, в корчме никого больше не было. Правда, Пушкин испытал некоторое неудобство: как-то мысленно подразумевалось, что личность, посвятившая жизнь столь темному ремеслу — быть на побегушках у колдунов и чернокнижников — окажется суетливой и неприглядной, с противной крысиной физиономией. Меж тем у погасшего очага восседал седовласый благообразный господин в темно-бордовом, почти черном фраке, более всего похожий на преуспевающего врача или адвоката с репутацией.

Бросив на вошедших один лишь взгляд — степенно, ничуть не суетливо и уж тем более без всякого страха — седовласый синьор вновь вернулся к прерванному занятию: он разглядывал какую-то непонятную мелкую вещицу, вроде бы металлическую.

Не годилось разглядывать его очень уж пристально, выдавать интерес — в этой ситуации лучше подольше оставаться инкогнито — и они, благо появился наконец зевающий хозяин, заговорили с ним, представившись английскими туристами, заблудившимися после осмотра одного из монастырей в долине Арно. Заказали вина, холодной говядины и непринужденно устроились за столиком с видом людей, после неприятных блужданий наконец-то отыскавших уютную жизненную пристань.

Очень быстро человек Лукки встал, подошел к ним и сказал крайне вежливо:

— Прошу прощения, синьор, вы где-то испачкали ваш сюртук. Позвольте помочь?

Предупредительно обирая с сюртука Пушкина сухие иголки и еще какой-то древесный мусор, он, повернувшись спиной к седовласому, зашептал на ухо:

— Не смотрите в его сторону… Это он и есть — мэтр Содерини. Который предлагал Лукке… ну, вы поняли. Вы опоздали, синьоры. Пьетро только что тут был. Влетел так, словно за ним гнались черти со всего мира, бросил на стол мэтру кучку каких-то вещиц — он как раз одну такую разглядывает — и стал твердить, что больше он за такое дело в жизни не возьмется. Пьетро не говорил, в чем там дело, но вид у него был — краше в гроб кладут. Требовал обещанные деньги. Мэтр отдал. Тогда Пьетро припустил прочь, подошвы едва не дымились… Что делать будем?

— Возвращайтесь на место, — так же тихо ответил Пушкин. — Надо обдумать…

— А что тут думать? — сердитым шепотом вмешался все прекрасно слышавший барон. — Берем голубчика за шкирку, он на вид хлипкий, как оголодавшая мартышка, вытряхиваем из карманов все к чертовой матери… Что церемониться?

— Алоизиус, друг мой, не стоит пороть горячку, — как только мог убедительнее сказал Пушкин. — При таком обороте событий мы с вами рискуем оказаться под арестом, как вульгарные грабители. Что ему помешает пожаловаться на нас в полицию?

— Но у него же определенно вещички из склепа…

— А кто это может доказать? — пожал плечами Пушкин. — Разве что Пьетро, но он уже наверняка далеко отсюда. А без его показаний мы с вами будем двумя иностранными проходимцами, которые ночной порой напали за городом на уважаемого флорентийского гражданина и самым злонамеренным образом его ограбили…

— Да, пожалуй, вы правы, — убитым голосом произнес барон. — Но что же, так и отпустить его прикажете?

Взглянув на него, Пушкин улыбнулся лукаво, почти беззаботно:

— Ну, не стоит доводить дело до таких крайностей, Алоизиус… Я имел ввиду, что чересчур чревато неприятными последствиями нападать на него в корчме, где хозяин моментально окажется свидетелем потерпевшего… А вот на ночной дороге во Флоренцию может случиться все, что угодно, здесь, вы сами знаете, испокон веков шалят… Нужно уйти первыми…

— Ну и голова у вас! — с восхищением сказал барон. — Одно слово — поэтическая! Что вы ищете?

— Когда этот полоумный сбил меня с ног, я нечаянно кое-что подхватил с земли, — сказал Пушкин, запуская руку поглубже в карман. — На ощупь это не походило на шишку или камешек… Наверняка выпало у него из кармана, сейчас вспоминается, что содержимое карманов он рассыпал…

Он нащупал двумя пальцами округлый предмет и вытащил его из кармана. Носовым платком стер сухую пыль. На ладони у него лежало широкое, судя по размерам, мужское кольцо, судя по весу, не из металла изготовленное, а вырезанное из какого-то камня. Держа перстень между большим и указательным пальцами, Пушкин посмотрел сквозь него на свет. Походило на то, что кольцо сделано из ало-прозрачного сердолика. Шесть знаков, украшавших его внешнюю сторону, вроде бы походили на гебрайские буквы, но он не настолько хорошо знал древнееврейский алфавит, чтобы утверждать с уверенностью. Примерил. Перстень идеально утвердился на среднем пальце — не давил и не болтался — словно специально для него был изготовлен.

Сдавленный возглас послышался над его ухом. Он поднял голову. Совсем рядом стоял благообразный мэтр Содерини, вмиг растерявший всю свою вальяжность и невозмутимость — и смотрел на руку Пушкина, как завороженный. Пушкин опомнился и понял, что поступил неразумно, но еще неразумнее было бы на глазах этого субъекта срывать кольцо с пальца и прятать…

— Что-нибудь не так, уважаемый? — сварливым тоном записного кабацкого драчуна осведомился барон.

Седовласый предпринимал лихорадочные усилия, чтобы овладеть собой. В конце концов ему это удалось, и он улыбнулся почти непринужденно:

— О, что вы… У вас великолепное кольцо, я вижу. Не будет ли с моей стороны бестактностью поинтересоваться, где вы его взяли? Видите ли, я, как и многие флорентийцы, не чужд благородной страсти коллекционирования, и эта безделушка крайне удачно вписалась бы в одну из моих витрин, где собраны поделки из камня… Не соблаговолите ли поведать, как оно к вам попало?