В. Бирюк - Парикмахерия Страница 49

– Прими, господине, людей сирых да малых за-ради корма, крова и защиты.

Чего?! Каких таких «сырых»? Я, конечно, сегодня спал плохо. Но не до такой же степени!

Тем временем Любава, исполнив первую часть явно отрепетированного приветствия, решилась добавить импровизации:

– А то батюшка повесился.

– ??!!

Фигасе! Моя первая мысль была об Акиме. Расстались мы с ним… нехорошо. Но смерти я ему не желал. Самоубийство — страшный грех. Аким, конечно, не образец благочестия, но… с какого?! Потом дошло: если бы речь шла об Акиме Яновиче Рябине — Любава назвала бы его господином или владетелем. Впрочем, она и сама увидела моё крайнее недоумение и поспешила внести ясность:

– Не, не боись, не до смерти. Я как увидела батюшку моего в петле, так мужиков позвала. Они его вынули. А он только хрипит и кашляет. И портки мокрые. А я испугалась… ужасть. И чего делать — не пойму. Ну, совсем как полено глупое.

– Стоп. Потаня повесился?!

– Глупый ты, Ваня. Ой. Господине, прости дуру глупую, бестолковую, прости слово грубое, случайное…

– Стоять! Чарджи! Внятно. Медленно. Что случилось?

Любава прекратила выпевать фразы ритуального извинения, сопровождаемого такими же поклонами, а Чарджи, медленно подъезжающий к нам верхом, раздражённо передёрнул плечами и воспроизвёл дежавюшную фразу:

– Давай лучше на заимку. У тебя там полный двор гостей. Расскажут.

Опять?! Что, новая ведьма завелась?! Да сколько ж можно!

Тревога и любопытство переполняли меня. Так бы и рванул. С места в карьер, бегом. Но — нельзя. Владетель должен скрывать свои чувства. А неинформированность — особенно. Зрелище пребывающего в растерянности и недоумении лидера — действует на коллектив разлагающе. Вид бегущего по улице биржевого маклера немедленно вызывает у окружающих панику и мысль о тотальном дефолте. «Хау. — сказал Виннету, и все с надеждой посмотрели на него». Во, так пусть и смотрят. Как я сильно насупленный, типа — «Чапай думать будет», собираю барахлишко и без спешки топаю к своему подворью.

Мой театр одного актёра продолжался метров двести. Глубокую сосредоточенность и озабоченность на своём лице я донёс только до ворот. Потому что в воротах стояла Домна. И гоняла моих мужичков.

И кто это сказал, что в «Святой Руси» женщина была бессловесным угнетённым существом? Ну, женщина вообще — может быть. А вот Женщина…. Угнетать Домну? — А в лоб хочешь?

Увидев меня, она несколько снизила мощь звучания и образность выражений. Даже попыталась поклониться большим поясным поклоном. Но я не дал. Успел перехватить и, пользуясь возможностью дотянуться до её лица, расцеловал в обе щеки.

– Домнушка! Голубушка! Как я рад тебя видеть! Соскучился по тебе! Да что ж ты стоишь-то? Давай присядем. Надолго ли? Что за забота ко мне привела? Что могу — сделаю, только скажи.

Домна… покраснела. Видели ли вы когда-нибудь смущённый сводный гренадерский полк? Вот и я — первый раз в жизни. Николашка уже подсуетился с лавкой. Но едва я усадил её, как Домна попыталась встать:

– Не, невместно служанке перед господином своим сидеть.

И попыталась сползти на колени. Ну уж фиг вам. С колен мы её только всей артелью поднимем. И то — без перекидного блока со стальным тросом — не получиться. Еле удержал. Она вытерла уголком платка глаза («Вроде попало чегой-то»), трубно высморкалась, ещё раз смущённо мне улыбнулась и сообщила:

– Надолго. Насовсем. Пока не выгонишь.

Я тоже в ответ расплылся в улыбке. В глупой, непроизвольной… Стоп! Что она сказала?! Как это «насовсем»? А Рябиновка? А остальные причём тут? Положим, выглядывающую из-за угла сарая морду Хохряковича я ещё могу объяснить — «еёный муж». Но что тут делают Хотен, Светана, Охрим, Чарджи…. А где Потаня? Коней полный двор навели, барахло во вьюках…. Так она и вправду ко мне решила?!

Несколько затянувшаяся пауза, проистекающая от моей общей ошарашенности, обеспокоила Домну. «Точки над и» она расставляет вполне доходчиво: ухватила меня за ворот рубахи, как щенка за шиворот, развернула к себе лицом и, внимательно вглядываясь в глаза, сурово спросила:

– Ну так чего? Выгоняешь?

Тю! Я, конечно, попаданец, но не идиотец. При взгляде на её напряжено-нахмуренное лицо я снова расплылся в той же глупо-счастливой улыбке. Она мигнула, потом облегчённо выдохнула и подвела итог:

– Вот.

Полная тишина в замершем, было, дворе взорвалась общим гомоном. А Домна… погладила меня по рукаву. И… наиболее точное описание интонации: «довела до сведения»:

– Ты погоди тут. Я сейчас снеди какой на стол намечу. А то живёте… как свиньи в берлоге, прости господи.

Чисто — проинформировала. Моё мнение, планы присутствующих… да хоть воля божья — её не интересовало. «Мужики должны быть накормлены, жорево — наготовлено, посуда — вымыта». И тут хоть камни с небес…. Очень приятное ощущение… незыблемости. Да, правильное слово.

По тому, как она поднялась с лавки, я понял: моя гипотеза насчёт регулярной юношеской любви как эффективного лекарства от варикоза — оказалась правильной. Ну женщина, ну Домна, «конь с яйцами» — только головой махнула, и Ивашка чуть не завалился. Не потому что ему по шее досталось, а потому что не надо так сильно на Светану «облокачиваться». Особенно в тот момент, когда «торжествующий хакасец» собирает помощниц к месту исполнения трудового подвига.

Вот уж не думал, что я к этому «столпу ходячему» так сильно привязался. Или это тоже из подростковых заморочек? «Тяга к мамкиному подолу»? Ты, Ванька, ещё дедушку Фрейда вспомни. Или Стендаля: «Мне было четыре года, и я был как Цезарь со своими легионами против современных пушек. Но мне всё время хотелось, чтобы на ней не было никакой одежды».

Не мой случай. Но… ну совершенно идиотская улыбка. Самопроизвольная.

«Как увижу, как услышу —Всё во мне заговорит.Вся душа моя пылает,Вся душа моя горит»

И не пылает, и не горит, а вот же… греет. И — светит. Жить как-то… веселее. Ладно, откладываем душу, займёмся делом. Ивашко, получивший «обломинго», резко раскомандовался, мужички забегали, топоры застучали… Хотен сунулся, было, ко мне. Изобразить «Вести в субботу». Но был перехвачен и отправлен «по ленинскому пути» — бревна таскать. Двор опустел. Только два кавалериста — Чарджи и Охрим толклись около коней. Вот от них-то я сейчас новости и узнаю.

Мда…. Логика — штука деревянная. Как сухой еловый дрын. В том смысле, что и не гнётся, и не тянется. И логика человеческих отношений — такая же.

Я же уже говорил, что испорченные взаимоотношения между начальником и подчинённым практически невосстановимы.

Любава обидела Ольбега. Серьёзно. То, что в её словах была доля истины — ещё обиднее. То, что ему не удалось наказать девку-рабыню, то, что дед — символ абсолютной истины и абсолютной власти оказался не абсолютом, а вернулся битым и униженным. Спасённым. Причём спасением своим обязанным, хоть и отчасти — кто подмогу позвал? — этой же дерзкой холопке…

Пережить такое, проглотить, переварить… Это и не каждый взрослый способен. Тут уже мудрость нужна.

«Три возраста бесшёрстной обезьяны:Детство — Всё так прекрасно!Старость — Всё так противно!Мудрость — Всё так… забавно».

Но до последнего состояния — не все доживают.

Я же тогда ещё, в первый её визит, понял: Любаве в Рябиновке не жить. Но со всей этой суетой насчёт ведьмы, с проповедованием Акиму, с этими «птицами», полонёнными и вшивыми…

Вчера вечером Ольбег снова наехал на Любаву. То есть, естественно, она его спровоцировала, а он и попался. После бурной, но безвредной для здоровья участников, перепалки, мальчик решил вести себя по-мужски: «решать свои проблемы самостоятельно». Тем более, что опыт неудачной порки дерзкой девки с привлечением помощников из числа дворни — не оставил ему выбора. Решение проблемы под название «Любава — холопка дерзкая» предполагалось найти с помощью косаря.

Это слово — «косарь» — имеет в русском языке несколько значений. В сленге моего времени так называют «штуку», аналог американского «grand» — тысяча местных тугриков. Второй смысл — человек, который косьбой занимается. Да я и сам — косарь. Когда с косой. Но есть и третье значение: большой нож с толстым и широким лезвием. Используется, обычно, для щепания лучины. Хотя есть и нетрадиционные применения:

«Подай, матерь, косаря, косаря.Рубить буду комара, комара.Покатилась голова, головаВдоль широкого двора, ой, двора».

Ольбег был в своём праве: он господин, боярич. Она — холопка, робичка. Всунуться между ними… Чего ради? Да и не полезет нормальный человек против взбешённого мальчишки — внука владетеля с тяжёлым ножом в руках….Тут бы Любавина голова и покатилась… «Вдоль широкого двора, ой двора». Только кто это выдумал, что на Руси люди — нормальные?

Дело происходило возле поварни, оттуда выскочила Домна и попросту отхлестала малолетнего исполнителя наказаний. Мокрым полотенцем по глазам. На Любаву Домне наплевать, но грязюку кровавую возле едальни ей убирать не интересно. Ольбег, совершенно обезумев от ярости, сменил цель и кинулся на стряпуху. Всерьёз-то она его не ударила — внук владетеля. Не дай бог — сломать ему чего или поранить. Но мальчишка-то впал в настоящее бешенство, «краёв не видел». Наверное, он бы и добился бы какого-то результата. Жидко-липко-красного. Мальчик-то вёрткий, ножик-то острый…