Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин Страница 49

музея Кропоткина, но накрепко запомнил холодную дрожь, пробежавшую тогда вдоль его позвоночника. ощущение он тогда испытал. Англичане называют его «Someone is walking over my grave» - «словно кто-то прошёл по моей могиле» - и Яша звериным своим чутьём понял, что в данном случае ассоциация эта била, что называется, «в десятку». А значит, выпускать из виду обоих подростков (не зря же Марк оказался в этой истории тесно связан с Давыдовым?) ни в коем случае не стоило.

Оставалось собрать о мальчиках как можно больше сведений. Насчёт Марка Гринберга и его прошлого Яша знал достаточно, а вот с его приятелем дело обстояло иначе. Попытки выяснить, каким образом мальчишка попал в лабораторию, мало что дали. Выяснилось только, что его прислали согласно разосланного Спецотделом циркуляра - причём сам Гоппиус, изучив сопроводительные бумаги и лично переговорив с Алёшей Давыдовым, вообще усомнился в том, что данный «материал» представляет интерес для его работы. Он попросту не понял, почему мальчика сочли подпадающим под условия, изложенные в циркуляре – сколько-нибудь выраженные способности у него отсутствовали, а то, что было вписано в «сопроводиловку» походило на откровенную липу. Видимо, кто-то «на местах» захотел заработать себе «галочку», вот и прислал первого попавшегося подростка из ближайшего детприёмника и сочинил для обоснования этого подходящую историю. Москва далеко, и даже если там этот финт раскусят, то всегда можно оговориться рвением или превратно понятыми пунктами циркуляра.

Беседа с самим Алёшей тоже мало что дала Блюмкину – кроме, разве что, стойкого впечатления, что мальчишка далеко не так прост, каким хочет казаться. А значит, решил Яша, пусть оба поживут пока в своей коммуне, под бдительным присмотром Гоппиуса. Их время ещё придёт, а пока стоит выбросить Марка и Алёшу из головы, и заняться вещами позлободневнее.

Чайник на шипящей керосинке зафыркал, заплевался паром, смешанным с брызгами. Яша схватил его за ручку, обжёгся и принялся, шипя и скверно ругаясь по-турецки, шарить по кухне в поисках полотенца. Нашёл, набулькал крутого кипятка в фаянсовый с цветочками чайник, оставшийся от прежних хозяев квартиры, сыпанул заварки из круглой жестянки, раскрашенной яркими картинками со слонами, пальмами, пароходами и смуглыми индусами в чалмах. И совсем было взялся резать ветчину для бутербродов – как вдруг осознал, как мучительно хочется плюнуть на все эти холостяцкие деликатесы и засесть на вечер и половину ночи в каком-нибудь знакомом с прежних разгульных годков местечке. Вроде знаменитого «Кафе поэтов», где он когда-то частенько бывал в компании Бурлюка, Маяковского и футуриста Кручёных. Или в прогремевшем двумя годами позже "Домино", с которым тесно был связан весь «кафейный» период российской поэзии - когда, по словам одного из завсегдатаев этого почтенного заведения, «денег на печать стихов не хватало, а поэтов и гениев было пол-Москвы». Яша усмехнулся, вспомнив намалёванную художниками-футуристами вывеску кафе, над которой весь второй этаж растянулась другая, на которой черными огромными буквами по белому фону значилось: "Лечебница для душевнобольных".И, конечно же, знаменитое «Стойло Пегаса», которое основало сообщество имажинистов "Ассоциация вольнодумцев" во главе с Есениным, Мариенгофом и Шершеневичем…

Но увы, это невозможно. Давным-давно закрылись и «Домино» и «Стойло». Есенин четыре года назад влез в петлю в питерском «Англетере»; Анатолий Мариенгоф вслед за женой-актрисой тоже перебрался в бывшую столицу, однако вешаться не стал – поступил в заведующим сценарным отделом в «тамошнее отделение «Пролеткино» и удостаивал Москву лишь редкими посещениями. Что же касается Бурлюка, то признанный «отец русского футуризма» чудом избежав расстрела за участие в левоэсерском мятеже, уехал с гастролями в Сибирь, добрался до Владивостока, в двадцатом эмигрировал в Японию, а потом и в САСШ, где и осел надолго. Прочих завсегдатаев литературных кафе жизнь тоже изрядно разбросала, и Яша понимал, что столкнувшись с кем-нибудь из них сейчас, он увидит совсем других людей. Подтверждением тому была недавняя встреча с Маяковским, когда тот в присутствии журналиста Кольцова попрекнул его работой в секретариате Троцкого. Нет уж, лучше он ограничится бутербродами или отправится в какой-нибудь приличный ресторан – благо их даже теперь, на излёте НЭПа в Москве было пруд пруди.

Заодно, прикинул Яша, можно будет без помех обдумать новое задание, на которое намекал Трилиссер. Здесь, на квартире слишком много помех: старая пыль, старые воспоминания, старые тени по углам, один вид из окна на бывший особняк Берга чего стоит! Между тем дело намечалось серьёзное – большая поездка по Ближнему Востоку с целью закрепления внедрённой агентуры и проверки их готовности к новым делам. Добираться до места – как и возвращаться – предстояло через Стамбул, и вот этого-то Блюмкин опасался больше всего.

О двух мальчишках, прямо сейчас, в этот самый момент приближающихся на высоте двух тысяч метров к столице Советской Украины городу Харькову, он больше не вспоминал.

III

Это был небольшой актовый зал. Такие есть во всех совучреждениях – а где иначе проводить собрания служащих, партсобрания, делать доклады к юбилеям, рапортовать об успехах чистки и устраивать прочие другие общественно полезные мероприятия? Только на этот раз на низком, в полметра, возвышении вроде сцены не было стола, затянутого красным и зелёным сукном, за которым расположились с каменными лицами члены президиума и стояли обязательные графины с водой. Поверху фестонами тянулась кумачовая лента, с большими белыми буквами «Да здравствует Первомай! - уже несколько выцветшая. В самом зале имелись ряды стульев, человек, на глаз, для тридцати-сорока. Так что мы все могли устроиться на первых двух рядах, и ещё оставалось свободное место.

Я сказал «мы все»? Ну да, ведь в зале, кроме нас с Марком,оказалось ещё десятка полтора мальчишек и девчонок в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет - взятых с рабочих мест, оторванных от привычных своих коммунарских дел. Все недоумённо переглядывались, искали глазами друзей, а найдя – кучковались вместе в ожидании продолжения. К моему удивлению здесь оказались и Татьяна с Марусей – последняя, встретившись взглядом с моим спутником, вспыхнула, зарделась, приподнялась со стула и замахала нам рукой. Подруга немедленно её одёрнула, но мне показалось, что в брошенном на меня коротком взгляде тоже мелькнула радость.

Ещё пятеро ребят постарше – трое парней и две девушки, все, коммунарского облика, но в синих лабораторных халатах - стояли тесной группой у левого края сцены-подиума. Казалось, они внимательно изучают новоприбывших – во всяком случае, я не заметил, чтобы они переговаривались между собой. У одного из парней на правой – почему-то только правой! – руке я заметил чёрную кожаную перчатку.