Виталий Держапольский - Имперский пёс. «Власовец» XXI века Страница 5

Глава 2

Месяц пролетел незаметно. Приближалась заранее оговоренная дата возвращения. Информация собрана, а обещанная награда ждет своего героя. В том, что его наградят, Вольф не сомневался. Отчет, который он намеревался представить фюреру, ляжет чудодейственным бальзамом на его раны. Эту страну, в которую волей случая забросило Пса, можно было брать сейчас голыми руками: победоносная Красная Армия, некогда сломавшая хребет Третьему Рейху, влачит жалкое существование. Денежное довольствие личному составу задерживают на месяцы, оружие и боеприпасы с военных складов без зазрения совести продаются штатским направо и налево. Военная промышленность умерла: заводы стоят, персонал распущен. Для Вольфа все это означало лишь одно – смерть государства. Пора возвращаться, пора докладывать фюреру о проделанной работе. Но почему-то с приближением намеченной даты все тяжелее и тяжелее становилось на душе Вольфа: его раздирали противоречивые чувства. Одна его половина, натасканная на «Псарне», неоднократно доказавшая кровью верность присяге и Рейху, четко знала, что надо делать. Сведения, коими она обладала, были бесценны! Однако другая, ранее неизвестная, проснувшаяся здесь, в другом мире, протестовала и мешала ему до конца выполнить свою миссию. Никогда еще Вольф не попадал в такое сложное положение. Разрывающие его противоречия отдавались тупой болью в висках. Он должен вернуться… Но как не хотелось возвращаться! Ему нравилась размеренная и тихая жизнь егеря, отсутствие презрительных взглядов истинных арийцев, отсутствие командиров и приказов. Здесь никто не называл его неполноценным, ублюдком и недочеловеком. И пускай в этом мире не все гладко, но он ближе и роднее того, в котором посчастливилось родиться. Он понял, что хочет остаться здесь. Навсегда. Нужно только решиться, ведь до момента, когда Штрудель вновь откроет врата, осталось меньше трех суток.

– Чего, Володька, так и не ложился?

Задумавшись, Вольф не заметил подошедшего старика. Утвердительно мотнув головой, Вольф подбросил в костер немного дров. Погасший было огонь взбодрился и с удвоенной энергией принялся пожирать древесину.

– Светает. – Старик бросил взгляд на окрасившийся алым небосклон и присел на бревно рядом с Вольфом. – А я проснулся, глядь, а тебя еще нет, – пояснил Степаныч, – а костерок во дворе горит. Так всю ночь и просидел? Чего не спится-то тебе? Ить молодой ишшо! Это я по-стариковски не сплю – бессонница, мать ее туды! Смурной ты какой-то, – сказал старик, заглянув Вольфу в глаза, – не заболел часом?

– Нет! – глухо ответил Вольф. – Просто вспомнил кое-что.

– По глазам вижу, не сахарные воспоминания.

– Не сахарные, – согласился Путилофф. – Лучше бы мне, Степаныч, вообще на свет не рождаться!

– Неужели плохо так? – не поверил старик.

Вольф в ответ лишь понуро кивнул.

– Ты это, Володька, не тушуйся, – сказал Степаныч, доставая кисет с табаком. Новомодных сигарет он не признавал, а курил лишь собственный самосад. – Я подольше твоего жил, стало быть, и видел побольше…

– Такое тебе не приснится даже в самом жутком сне! – перебил Вольф егеря.

– А ты расскажи, – предложил старик, – все полегче станет!

– Ты не поверишь… не поймешь…

Вольф замолчал и уставился в костер. Старик ловко свернул «козью ногу», достал из огня веточку и неспешно раскурил самокрутку.

– А ты все ж попробуй, – сказал он, смахнув прилипшие к губам крошки табака. – Авось пойму! Я ить из ума еще вроде не выжил.

Вольф тяжело вздохнул, достал из кармана сигареты и тоже закурил.

– Вот ты представь на секунду, Степаныч, – неожиданно произнес он, – что вы проиграли ту войну…

27.04.1962 г.

Рейхскомиссариат

«Уральский хребет».

Железнодорожный полустанок блока «Сычи».

Их везли в неизвестном направлении вот уже третьи сутки. Сквозь многочисленные щели в продуваемый всеми ветрами старый вагон залетали колючие снежинки. Петька поерзал, стараясь поглубже ввинтиться в тюк прессованной прелой соломы, заменяющий ему матрас. Старое, протертое практически до дыр одеяло, выданное Петьке на станции толстой рабыней-прачкой с изъеденными язвой руками, не спасало от холода. Оставалось уповать лишь на то, что морозы скоро кончатся и весна полноправной хозяйкой вступит в свои права. Помимо Петьки в вагоне находилось еще десятка два таких же замерзших, испуганных и голодных пацанов. На каждой остановке количество пассажиров старого вагона увеличивалось. Примерно раз в сутки на какой-нибудь станции молчаливый кухонный раб приносил большой бидон чуть теплой похлебки, похожей на помои. С непроницаемым обрюзгшим лицом он разливал баланду по мятым оловянным тарелкам, давал в одни руки по куску черного хлеба и удалялся восвояси. Мальчишки, словно голодные волчата, накидывались на еду, а затем вновь забивались каждый в свою щель в жалких попытках согреться. Они почти не разговаривали друг с другом – не было ни сил, ни желания. Правда, некоторые сбивались в стайки, человека по два-три, закапывались в солому с головой, укрывшись общими одеялами. Петька прекрасно их понимал – так было легче согреться. Но сам он до сих пор еще ни с кем не сошелся. Петька перевернулся на другой бок, засунул озябшие руки под мышки, закрыл глаза и попытался заснуть. Ослабленный организм быстро скользнул в спасительную дрему. Ему приснились мать с отцом, которых он не видел пять долгих лет и уже начал забывать их лица. Приснился добрый улыбающийся начхоз интерната, всегда угощавший Петьку леденцами, и престарелая рабыня-посудомойка баба Глаша, которая ночью шепотом рассказывала детям чудесные сказки о старых временах, когда никто не имел права забирать детей у их родителей. Паровоз, слегка сбросив ход, резко остановился. Тягуче запели тормоза. Вагон взбрыкнул, лязгнул железом и замер. Петькина голова дернулась на расслабленной шее, и он испуганно проснулся. Вытерев тыльной стороной ладони ниточку слюны, стекавшей по подбородку, мальчишка поднял голову и огляделся. Из-за беспорядочно сваленных на пол тюков сена то тут, то там выглядывали взъерошенные мальчишеские головы. Дверь мерзко скрипнула и отворилась. Яркий солнечный свет, ворвавшийся в темный вагон, заставил Петьку прикрыть глаза рукой.

– Давай, ублюдок, лезь в теплушку! – донесся до мальчишки хриплый мужской голос. – Наконец-то я от тебя избавлюсь!

– Да, повезло тебе, дяденька! – с издевкой ответил незнакомый мальчишка. – Я б тебя, падлу полицайскую…

– Ах ты, паскуда! – заревел мужик. – Я тебе сейчас уши оторву!

Петька, наконец проморгавшись, успел увидеть, как мужик в форме воспитателя-наставника интерната для унтерменшей попытался ухватить короткими волосатыми пальцам за ухо невысокого крепкого паренька. Паренек играючи увернулся от воспитателя, а затем неожиданно сам кинулся на него.

– А-а-а! – завопил мужик, размахивая в воздухе окровавленной кистью. – До самой кости прокусил! Убью!

Мальчишка стремительно метнулся в вагон. Воспитатель дернулся за ним, но его остановил грубый окрик конвоира-немца:

– Хальт! Назад!

Воспитатель униженно склонил голову и попятился от дверей.

– Яволь, герр… Яволь… – испуганно забормотал он.

Немец презрительно сплюнул на землю:

– Руссишьвайн! Проваливайт! Бистро-бистро!

Мальчишка в вагоне нарочито громко заржал, показал правой рукой кулак, а левой хлопнул себя по локтевому сгибу и обидно крикнул вдогонку мужику:

– Имел я тебя!

Дверь с лязгом закрылась, и вагон вновь погрузился в привычную темноту.

– Ну че, – развязно произнес мальчишка, – здорово, пацаны!

– Ловко ты его! – с трудом сдерживая восхищение, произнес Петька, вспоминая издевательства собственного наставника-воспитателя.

– А то! – отозвался новенький. – Не хрен руки распускать! Меня, кстати, Вовкой зовут. – Мальчишка подошел к Петьке и протянул ему руку.

Петька с удивлением смотрел на раскрытую ладонь новенького, не зная, что предпринять.

– Ты чего? – не понял Вовка. – Никогда за руку не здоровался?

Петька мотнул головой.

– Ну ты даешь! – мальчишка громко рассмеялся. – Это же… обычай такой… Ну, как тебе объяснить? Разве никто больше за руку не здоровался?

В вагоне воцарилась гробовая тишина.

– Ну вы, блин, даете! – вновь произнес мальчишка. – Откуда вы все такие взялись?

– Ты откуда такой взялся? – крикнул кто-то из темного угла. – Из леса, что ли?

– Точно, из леса! – неожиданно согласился мальчишка. – Я в интернате всего неделю…

– А в лесу чего делал? – крикнули из того же угла.

– Да так, жил, – уклончиво ответил Вовка. – Разве не ясно?

– Ты из Сопротивления? – чуть слышно прошептал Петька. – Партизан?

Весь вагон изумленно притих. За такие слова можно было легко поплатиться головой.

– Тихо ты, – прошипел мальчишка, приложив указательный палец к губам. – С ума сошел!