Илья Стальнов - Ночь пяти стихий Страница 5

Грохнуло – над починком прокатился раскат, вспорхнули с деревьев испуганные вороны и закружили над деревней. Упал Егорка на землю, силясь что-то сказать. Но не смог – смерть взяла его быстро, вошла через пробитую тяжелой пулей из винтовой пищали грудь. Жизнь – копейка, судьба – злодейка. Не было ему еще и тридцати, мало видел он в жизни хорошего, дольше прожить и не надеялся. И на мертвом лице его застыло удивление и… облегчение.

А тем временем из хаты да из терема посыпались стрельцы, вооруженные саблями да пиками, а иные и пистолями. Одеты были в красные кафтаны и неизменные стрелецкие шапки – предмет гордости. Огромный толстый стрелец был, видать, у них за старшего и тонким голосом выкрикивал команды. Хоть и валили служивые беспорядочной толпой, но им удалось быстро и споро взять разбойников в клещи с двух сторон и отрезать им пути к отступлению.

– Прочь с дороги! – диким голосом взревел Убивец, поднял свой огромный топор и обухом в плечо свалил первого подбежавшего к нему стрельца.

Закипел жаркий бой на боярском дворе.

Разбойникам терять было нечего. В плену ждали их жестокие пытки, а потом приговор: кто попокладистее – тому утопление, кто позлобливее – тому голову с плеч, а совсем отпетым – колесование или четвертование. Так что бились лихие люди отчаянно. Стрельцы же усердием особым не отличались и лезть на рожон не стремились.

Булава Хана мелькала как молния, от тяжелого топора Убивца шел ветер. Гришка держался возле них, обеспокоенный не только тем, чтобы не пасть от стрелецкой сабли, но и как бы случаем не попасть под руку своим товарищам.

Разбойники сбились в кучу. И им удалось пробиться к воротам, оставив на земле еще одного своего собрата с разрубленной грудью да двух раненых стрельцов. Отступая и отмахиваясь от наседавших врагов, ватага вскоре была у оврага, за которым начинался спасительный лес.

Еще один разбойник упал раненый и, поскуливая, как побитая собака, отполз в сторону от дерущихся. Он понимал, что изувечен серьезно, им двигало одно желание – остаться в живых. Хоть еще ненамного. Убивец подскочил к нему и рубанул топором по шее.

– Чтоб язык не развязал… У, собачьи дети! Он, обхватив топорище обеими руками, врезал подбежавшему стрельцу. Удар был так силен, что переломил саблю, которой пытался защититься служивый, и разрубил грудь. Стрелец упал на землю. А Евлампий продолжал остервенело махать топором – со стороны могло показаться, что это крутятся лопасти мельницы под ураганным ветром.

Хан так и не отпустил девку. Он крепко держал ее левой рукой, а правой орудовал булавой. Оказавшись в самом центре драки, девка перепугалась настолько, что и не думала вырываться из цепких пальцев Хана, но, когда разбойник тащил ее по оврагу, она все-таки освободилась. Татарин пнул ее ногой.

– Ну все, братцы, пора! – заорал он и сиганул вниз в овраг.

За татарином устремились остальные разбойники. Последним, с кряканьем отмахиваясь от наседавших стрельцов, будто от назойливых мух, отступал Евлампий.

– Так вам, басурмане! – заорал он. Шагнул. И неожиданно споткнулся о сидящую на земле плачущую девушку. Его рассеянный, блуждающий взгляд остановился на ней. Увернувшись от девичьих ногтей, он взвалил ее на плечо, как мешок с мукой, и ринулся вниз. Вслед трещали выстрелы, но редкие и нестройные – они так никого и не достали.

В лесу разбойники бросились врассыпную – поодиночке затеряться легче. Гришка оглянулся и сквозь деревья увидел, что стрельцы стоят на краю оврага, но преследовать лиходеев не решаются. Служивому в лесу неуютно, каждый куст и дерево враг да предатель. Для лиходея же лес – защитник и друг.

Гришка бежал, пока хватало сил. Пока не упал на землю, уткнувшись лицом в траву. Теперь, когда он имел. время на размышление, на него накатил такой страх, что хотелось выть и биться, как в падучей.

Лежал он долго – может, полчаса, а может, и поболе. Дрожь унялась, Гришка немного успокоился, ужас слегка отпустил. На его место пришли черные думы. Да, дорого им стало дело. Хоть и дрянной был человек Егорка Рваный, и земля без него чище, но все равно его жаль. И Нестора жаль. Незлой ведь душой, пьяница только. И не заслужил он, чтобы Евлампий так хладнокровно, будто скотину, добил его, раненого. Ох и зол Убивец, Душегуб истинный. Но кто ему что скажет? Никто даже не упрекнет, поскольку хоть и подбил он всех на этот налет, но ведь сам же и вытащил, когда в засаду угодили. Без его топора, без его остервенения худо бы пришлось. Гришке опять стало зябко и страшно.

– Эх, заячья душа! – вслух обругал он себя.

Он поднялся, отряхнул свою рубашку, некогда красную, а теперь неопределенного цвета. Надо было возвращаться в логово. Хоть и не хотелось, а куда денешься?

Лес чем дальше, тем становился темнее. Разлапистые, кряжистые деревья поросли коричневым мхом, на стволах приютились поганки на тонких ножках. Опушки расцветились красными и какими-то бледно-зелеными мухоморами. Неудивительно, что места эти пользовались дурной славой.

Шум Гришка услышал издалека. Отчаянные крики, грубая ругань, звук пощечин. Гришке хватило на сегодня страхов и переживаний, он никогда бы не подошел, а бежал бы отсюда подальше. Но сейчас он был в лесу, который знал как никто другой, по которому мог передвигаться неслышно, как кошка. Такой у него был талант. Кроме того, у него возникло чувство, что сейчас Произойдет нечто важное – то, для чего ему Богом дан этот день.

Гришка осторожно подобрался к небольшой поляне и выглянул из-за сосны. Убивец, громко сопя, рвал рубаху на девке, которую притащил из деревни. Девушка, решив не тратить сил на крики, вырывалась молча. Получалось у нее это ловко, она быта верткая и гибкая, ярость придавала ей сил, и даже здоровенный Евлампий никак не мог с ней совладать. Он хрипел, ругался, вожделение и злоба мешали ему, ион беспорядочно хватал деваху суетливыми руками. Гришка видел мелькающие руки, переплетенные тела, растрепанные волосы, порванную одежду – какую-то безумную круговерть.

– У, не нравится, тварь чумная! – Убивец изловчился и схватил девку за волосы, а она укусила его за палец и полоснула ногтями по липу.

– Отпусти, злыдень!

Евлампий отшатнулся, провел рукой по лицу, на котором выступила кровь, удивленно посмотрел на ладонь и облизнул ее. На секунду повисла тишина. Евлампий поднял глаза на девушку. Она что-то рассмотрела в его мутном взоре, рот ее приоткрылся, на лице появилось отчаяние. Видимо, в этот миг она окончательно поняла, кто перед ней. И ужаснулась.

Евлампий рассмеялся невесело, каркающе, как каркает ворон, увидевший мертвечину. Тут силы покинули девушку, она слабо всхлипнула и попыталась отползти в сторону. Но не тут-то было.

– У, шалунья, – как-то елейно выдавил Евлампий и тут же молниеносно, как змея, метнулся к певице, утробно зарычал, стальные узловатые пальцы сомкнулись на нежной девичьей шее.

Гришка знал, что лучше не видеть этого. Картины кровавых убийств навсегда остаются в памяти и являются ночью кошмарами или жгут душу до самого смертного часа. Это Гришка знал точно. И он ничего не мог сделать, чтобы исправить чудовищную несправедливость. Будто отвратное черное насекомое пожирало на его глазах прекрасный цветок – и в этом виделось что-то донельзя мерзкое и противное Богу. Как грязное пятно на белоснежной одежде. Как выгоревшие от пожара черные деревья в цветущем зеленом саду.

А самым неприятным было ощущение бессилия. Гришка знал, что этому святотатству он не может помешать. Ему стало страшно. Это позор, но он боялся до дрожи в коленках, до тошноты и не мог перешагнуть через свой страх. Да и что бы он сделал, если бы и захотел? Даже свое нехитрое оружие – заостренную палку – он обронил в пылу битвы и бегства. Убивец же легко, одной левой, свернет ему шею. Нет, помочь девушке невозможно. Она уже мертва, и сама знает это. Повернуться бы и уйти, но… Гришка не мог сделать этого. Он будто прирос к месту, окаменел, присев на корточки, лишь только его руки непроизвольно шарили вокруг. И они наткнулись на толстый сук…

Убивец обладал звериным чутьем. Казалось, на затылке у него имелись глаза. Даже во сне его трудно было застать врасплох – спал он, не выпуская свой любимый топор, в любой момент готовый проснуться и начать крушить все вокруг. Но сейчас он был настолько увлечен своим занятием, что не почуял опасности.

Онемевшими руками, так до конца и не веря, что решится на это, Гришка занес дубину, зажмурился и нанес удар изо всей силы. Дубина выскочила из его рук, и он остался совершенно безоружным. Отпрыгнул, открыл глаза, готовясь принять смерть, и увидел распростертое тело. Убивец лежал лицом вниз. В двух шагах от него сидела девушка. Она прикрывала молочно-белые груди с бледнокоричневыми сосками разорванной рубахой и не могла отвести глаз от Убивца.

Евлампий зашевелился и застонал.

– Бежим отсюда, – Гришка схватил девушку за руку, и они кинулись в чащу…