Николай Андреев - За Русь святую! Страница 5

— Надо успокоиться. Мне следует заночевать в Адмиралтействе, — прошептал одними губами Кирилл Владимирович, идя прочь от Невы. Родная стихия не принесла успокоения. Наоборот, странные мысли только сильнее лезли в голову. А в кабинете должно было стать полегче.

Ночь Кирилл провел в Адмиралтействе. Здесь по распоряжению великого князя поставили мягкий, обитый черной кожей диван. На нем он и прилег, желая найти покой во снах, которых уже давно не видел…

Но внезапно проснулся посреди ночи, вдруг поняв, что сидит в кресле. Как он там оказался? В руках Романов сжимал один из своих орденов. Он почему-то напомнил ему о Русско-японской войне. Грохот, пламя, тонущий "Петропавловск", холодная вода, показавшаяся ледяной. И нечаянное уже спасение от гибели. К сожалению, многим повезло не так сильно…

— Что же это я, в конце концов, — вздохнул Кирилл. Зачем он только слушал этих демагогов, Фемистоклов и Солонов, ничего не понимающих в настоящем положении дел, в том, что они могут сотворить?

Кирилл прикрыл глаза, и перед его внутренним взором внезапно промелькнули какие-то нечеткие образы. Но через мгновение они обретали ясность: это были фотографии.

Солдаты в шинелях, державшие в руках флаги. С красным полотнищем, между делом отметил Кирилл. Лица их были перекошены в каком-то угаре ярости и злобы. Рядом с ними встали матросы-балтийцы, куря, держа в руках винтовки, пистолеты. На поясе одного из них висели гранаты.

А за ними — догорающее здание. Это был…

Кирилл резко раскрыл глаза и тяжело задышал. Впервые он видел подобное. Воображение сыграло злую шутку: контр-адмирал словно видел фотографию давно произошедших событий. Но они еще не случились: солдаты и матросы стояли перед одним из отделений полиции. Только вчера Кирилл видел это здание в целости и сохранности.

Романов вдруг подумал, что сходит с ума. А что? Усталость, тревожные предчувствия скорого "взрыва", такие интересные и заманчивые предложения, которые он выслушал утром… Нет, это просто переутомление. Быть может, инфлюэнца? Скорее всего, просто бред начинается. Да, точно, бред! Этим можно объяснить и то, как Кирилл неизвестно как оказался сидящим за столом еще до пробуждения. И то, какие странные, непонятные, просто-таки дикие мысли упорно лезли к нему в голову…

Романов попытался заснуть, и вдруг почувствовал, что его рука против воли сомкнулась на ордене. Великий князь попытался разжать ее, но тщетно! Пальцы просто не слушались приказов. Даже не немых, а устных!

Кирилл громким шепотом начал твердить "разожмись", но пальцы продолжали сжимать орден. Внезапно и вторая рука перестала слушаться великого князя.

Контр-адмирал похолодел. Что с ним? Что происходит? И вдруг он повалился на диван. А голова заполнилась обрывками мыслей, слов, воспоминаний, имен…

Картина маслом. Какой-то странный лысый человек с бородкой, прижав левую руку к груди, устремил правую вперед, в зал. Чуть дальше от него целая череда смутно знакомых фигур. И полный зал публики…

"Суда не будет?" — спрашивает у тюремщиков седой человек в шинели. Лицо чисто английского типа. Острое, худое. Но в глазах — огонь. Да это же герой похода барона Толля, вице-адмирал Александр Васильевич. Сейчас он на Черноморском флоте. Лелеет мечту о десанте в Константинополь…

И снова Колчак. Только теперь на нем совершенно другая форма. Чем-то смутно напоминающая британскую или американскую. Почти никаких знаков, кроме полосок на рукава, звездой на кокарде. Адмирал стоит у поручней судна, держа в вытянутой руке золотую саблю.

— Японцы, наши враги — и то оставили мне оружие. Не достанется оно и вам! — мощный бросок, и метал навсегда погрузился в волны. А адмирал вернулся в свою каюту. Понимая, что это конец…

Хохот балтийского матроса, обвешанного гранатами и патронными лентами.

— Глаза хоть завяжите, — просит офицер в изорванном кителе. Морской офицер…

— Глаза, говоришь, — давится смехом матрос, беря винтовку со вдетым в нее штыком у другого балтийца. — Ну сча завяжем, контра.

Удар штыка в глаза. Стон, наполненный болью и ненавистью. И кровь, стекающая из пробитых глазниц на гранит набережной. Офицер повалился, судорожно глотая воздух и закрывая ставшие пустыми глазницы. Еще один удар штыком — и его мучения окончились.

— В воду гниду, нехай гниет там, — бросил смеявшийся до того матрос, подходя к очередной жертве.

Неужто Зубатов?! Он самый! Читает какой-то документ. Видно только последние строчки.

"Да поможетъ Господь Богъ Россiи. Николай"

Зубатов, откладывая лист бумаги в сторону, открывает ящичек рабочего стола. Достает тяжелый Парабеллум. Прикладывает к виску.

— Боже, храни Россию. Боже, храни царя, если народ его не сберег, — нажимает на курок…

Цепь офицеров в белых кителях, выпачканных в грязи. В руках — винтовки, трехлинейки и берданки. Видно, что побывали не в одном бою, с честью послужив своему хозяину. А может, даже и не одному…

Редкая цепь идет вперед, не пригибаясь к земле, не останавливаясь, даже не стреляя из винтовок. На их лицах не дрогнул ни один мускул. Они знают, на что идут и зачем. На смерть — за единую и неделимую Россию. Белогвардейцы умирали, чтобы их потомки могли жить свободными. Жаль, что их мечтам не суждено было сбыться скоро…

Грязь хлюпает под ногами. Почему они не стреляют?

Свист пуль. И вдруг — прекратился. Кто-то впереди поднялся с земли и побежал прочь.

Почему не стреляют? — Патронов нет. Только штыки…

Беглеца настигла пуля. В спину. Какой-то латыш в кожаном пальто снял палец с курка и снова приник к земле.

Толпа людей в полностью красной одежде идет в атаку. Их просто замечательно видно в летнем леску, на фоне зеленой травы и молодой коры деревьев.

— От они у меня сейчас. Данила, пали! — радостно улыбается, утирая ладонью нос, бородатый человек в солдатской рубахе и рабочей кепке. — Будут знать, как тряпки бабьи надевать!

Пулеметная трель — и люди в красной одежде попадали на землю. Кто-то — прячась от пулеметчика. Кто-то — не успев спрятаться, зарыться в землю, настигнутый очередью.

"Почему позади обоих отрядов одинаковые, красные флаги?" — рождается и умирает мысль. И ижевские и воткинские рабочие стреляют по таким же рабочим, с соседних областей и даже заводов. Русские стреляют по русским. И не видно этому конца да краю…

Высокий, стройная, хорошо подобранная фигура старого кавалериста, два Георгиевских креста на изящно сшитом кителе, доброе выражение на красивом, энергичном лице с выразительными, проникающими в самую душу глазами. Подчиненные души не чаяли в своем генерале Келлере.

Неутомимый кавалерист, делавший по сто верст в сутки, слезая с седла лишь для того, чтобы переменить измученного коня, он был примером для всех. В трудные моменты лично водил полки в атаку и был дважды ранен. Когда он появлялся перед полками в своей волчьей папахе и в чекмене Оренбургского казачьего войска, щеголяя молодцеватой посадкой, чувствовалось, как трепетали сердца обожавших его людей, готовых по первому его слову, по одному мановению руки броситься куда угодно и совершить чудеса храбрости.

Стены Святой Софии и Богдан Хмельницкий молча взирали на трех человек, шедших мимо сквера. Залп из-за деревьев. Потом — еще залп, теперь винтовки караульных довершили дело. Одиннадцать пуль, а потом еще и штыки — только так смогли навсегда ниспровергнуть этого колосса отнюдь не на глиняных ногах…

Кирилл Владимирович нервно сглотнул. Такого с ним никогда не было. Руки его тряслись: будто бы сам, мгновение назад, сидел за тем пулеметом. Или закрывал лицо руками, чтобы не видеть крови, хлещущей из ставших пустыми глазниц морского офицера. Или… Да были десятки или!

И выглядело это так… Так, как будто бы все уже было, свершилось, стало достоянием истории много-много лет назад. И Романов сам был свидетелем этому.

Кирилл не мог ничего понять. Вдруг возникла мысль, что надо напиться. Он ее сразу же отбросил — глупость. Так ничего не сделаешь со всеми теми ужасами, что проносятся в голове. После сладкого забытья это снова придет. Откуда-то из глубины души пришло осознание, что видения будут с ним всегда. Потому что они — не видения. Потому что это правда. Потому что это уже было…

Казалось, еще совсем немного — и Кирилл поймет. Поймет, что все они означали.

— Нужно о другом думать. Нужно. Иначе окончательно рассудком подвинусь. Будет первый Великий князь-пациент домов общественного призрения…