Василий Лягоскин - Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас! Страница 5

Царица, не решаясь, а главное – не желая переступить черту, которую провела сама – буквально корчилась по ночам от ревности. Ведь Цезарь увез с собой сосуд вселенского греха, и Грааль, совсем не святой, вряд ли простаивал в Риме. Кто-то тем временем усердно распускал слухи, что распутная царица не брезгует никем – ни стражами, ни темнокожими невольниками, ни…

– Нет! – содрогнулась Клеопатра, – до такого я никогда не опущусь.

Слухи эти, несомненно, достигали ушей великого римлянина; но для египтянки самым важным было оставаться честной перед собой; чтобы в миг встречи с любимым человеком она могла открыто глянуть в глаза Цезаря.

– Тебя что, жена в сексуальном плане не устраивает?

– Устраивает.

– Почему тогда разводитесь?

– Так она не только меня в этом плане устраивает…

– Жизнь, как зебра, – царица опять вспомнила Сизоворонкина, – полоса черная, полоса белая.

Она вспомнила полубога в тот день, когда такая длинная черная (длиннее и чернее не бывает) полоса, наконец, закончилась. Пришел вызов из Рима…

Клеопатра стояла перед статуей, в которой мало что было от нее, царицы Египта. А вот Геру, верховную богиню Олимпа, мог бы узнать в этом мраморном творении безвестного для нее скульптора каждый, кто имел счастье побывать во Дворце Зевса-громовержца. В том дворце, который остался лишь в памяти богов.

– Ну, и одного человека, – Клеопатра совсем не к месту вспомнила Сизоворонкина.

Она повернулась к Цезарю, который лучился рядом горделивой улыбкой; гордость его была вполне понятной и оправданной. Потому что мало кто смог бы передать мастеру словами своеобразную красоту богини семейного очага. А Цезарю-Зевсу это удалось. Теплая волна благодарности заполнила душу египтянки. Но она не была бы женщиной, если бы не уронила в эту «бочку меда», которым кормил ее громовержец с первого дня ее пребывания в Вечном городе, крошечную капельку дегтя (знать бы еще, что это такое?).

– Почему эта статуя стоит в храме Венеры Прародительницы? – немного капризным голосом спросила египтянка у Цезаря, – это ведь местная ипостась Афродиты? Рядом святилище Юноны, хранительницы очага и семьи, моей аватары в этом мире.

– Потому, – открыто улыбнулся ей римлянин, – что для меня богиней любви и красоты была именно ты – и на Олимпе, и особенно здесь.

Клеопатра теперь улыбнулась так же широко и счастливо. «Здесь», – поняла она, во многом благодаря волшебному кубку. Каждая ночь двух царственных любовников была заполнена страстью и негой; египтянка даже задумывалась иногда – откуда берутся слухи о том, что она и здесь, в Риме, наставляет ветвистые рога римскому властителю?

– Скорее всего, – опять нахмурилась она, – слухи эти приплыли вместе со мной из Александрии. А кто-то здесь их искусно подогревает.

Цезарь словно угадал, почему ее лицо на минутку омрачилось; воскликнул с жаром, будто рядом с молодой египтянкой стоял не муж на шестом десятке годов, умудренный опытом и битвами, а пылкий юноша.

– У меня еще один подарок – возвестил он, – поворачиваясь от золотой богини к живой – из плоти и крови, – я хочу жениться на тебе; признать своим нашего сына. Который, я надеюсь, будет править одной страной, в которую объединятся великий Рим и не менее великая Александрия.

– Не боишься? – прищурилась Клеопатра не столько от режущего глаз сияния новенькой статуи, сколько от иронии, которой она заполнилась, и – совсем немного – от смутной тревоги, – не боишься, что граждане Рима назовут тебя предателем их интересов, а еще… правителем с самыми большими рогами на свете. Знаешь, какие истории про меня ходят в городе?

– Знаю, – расхохотался Цезарь, – одну похожую я когда-то в Книге прочел:

Разъяренная женщина врывается к гинекологу и с порога «наезжает»:

– Доктор, зачем вы в справке написали: «Здоровая»?!

– А что я, по-вашему, должен был написать? – возмущается доктор.

– Ну,… например: «маленькая» или «как у всех»…

Клеопатра не все поняла в этом анекдоте, но главное уловила. Потому и сама сейчас превратилась в девчонку, заполнившуюся (притворно, конечно) гневом и возмущением. Маленькими, но крепкими кулачками она погнала хохочущего Цезаря из храма – навстречу действительно возмущенным взглядам римской общественности.

Такие подарки для любимой женщины вечно загруженный делами римлянин не забывал преподносить практически каждый день. А ночи безраздельно принадлежали им. Грааль Цезарь теперь оставлял в покоях Клеопатры, охраняемых его личной гвардией…

Старший из них и принес ужасную весть о кончине Цезаря. Египтянка, принявшая сурового воина на ложе, в практически прозрачном одеянии (надо же соответствовать слухам!), застыла лицом, не слыша, как теплый воздух, напоенный благовониями, заполняют страшные слова. Имена, которые прежде в этом доме произносились очень часто, и всегда с теплым чувством, теперь били по голове огромными безжалостными кувалдами.

– Брут, Кассий, – прошептала она, когда центурион уже вышел, – пусть на ваши головы падет проклятье всех богов… Одно уже пало, негодяи.

Стражник, затворивший за собой двери, поразился бы, увидев, с какой быстротой исчезло с лица египетской царицы выражение безмерной горечи и отчаяния. Клеопатра – сейчас больше Гера – отринула в эти мгновения все привычки; сомнения и предрассудки земной женщины. Это снова была бессмертная богиня, а Цезарь… Его хладный труп был бесконечно чуждым для нее; лишь временным вместилищем ее возлюбленного мужа. Гера мыслями была в будущем – там, где она надеялась… нет, она была уверена! Там она снова воссоединится со своей божественной половиной.

Клеопатра негромко засмеялась, обращаясь к Зевсу через время и расстояния; обращаясь, как часто в последнее время, анекдотом:

– У меня муж на вахту уехал и мою фотографию с собой взял… Говорит, у них там всегда грязь, дождь, холод собачий… А как на мою фотку посмотрит – сразу мысль в голову: «Господи! Хорошо-то здесь как!!!».

– Я тебе покажу, «хорошо»! – хищно улыбнулась египтянка.

Они не раз обсуждали с Зевсом промашку, которую допустили еще дома, на Олимпе. Ну что стоило им порасспросить Сизоворонкина; хотя бы о самых знаменательных событиях истории человечества. Тогда бы они…

– Впрочем, нет! – остановила она собственные терзания, – это страшно – знать, что ждет тебя впереди; какую ужасную смерть приготовило нам провидение… или одна из трех богинь судьбы. Так что о будущем ни слова… А вот о прошлом!… Кем бы ни возродился Зевс-громовержец в следующий раз, о своей «бывшей», о Клеопатре, он обязательно услышит! Ну, муженек, держись крепче за рога!

Из опочивальни вышла царица, в которой убитую горем женщину можно было узнать разве что только по наряду из черной ткани. Ткани этой, кстати, на роскошном теле Клеопатры был самый минимум; так что притихший Рим, ожидавший кровавой борьбы за наследство Цезаря, заполнили совсем уже грязные измышления о распутной египтянке. А последняя, проводив в последний путь римского владыку, опять терзала по ночам подушку, но не более того. Что-то все-таки сдерживало Клеопатру; она даже ни разу не прикоснулась к Граалю. Его – этот грубый сосуд из осколка Предвечного камня – она считала самых ценным сокровищем, что увезла на родину. А уж там, в Александрии…

Царица едва вытерпела до окончания праздничных церемоний, которыми встретил ее город, основанный, кстати, тоже Зевсом – в теле и разуме Александра Великого. Народ радовался не столько возвращению повелительницы, которая несколько лет провела вдали от подданных, сколько жареным тушам быков и баранов, которые бесконечной чередой выносили из ворот царского дворцового ансамбля. На улице это скворчащее жиром мясо соединялось с другими яствами, а главное – с потоками вина, которое не пожалела Клеопатра. Она тоже праздновала; праздновала завершение собственного воздержания, эпитимьи, наложенной на себя самой.

Ни яств, ни густого вина ей не было нужно. Праздник для нее начался глотком амброзии из Грааля, и… Она остановилась перед дверьми собственной опочивальни, и безмерно удивилась – по обе стороны тяжелых, покрытых золотым орнаментом створок стояли те самые стражи, которых она отметила еще до отъезда в Рим.

– Ну что ж, – облизала она мгновенно пересохшие губы, выбирая из двух здоровяков того, чьи узкие шаровары сильнее трещали от напряжения; выражение их лиц и наличие интеллекта в глазах ее совершенно не интересовали – надеюсь, я не ошиблась…

– У тебя совсем нет мозгов!

– Пусть у меня нет мозгов, зато есть либидо!