Василий Щепетнёв - Седьмая часть тьмы Страница 5

- Не тяжело?

- Какое тяжело. Это молодые гневили Бога, теперь-то в окопах, поди, мечтают назад вернуться, на пироги.

- Петр Александрович когда приезжает?

- Их к обеду ждут. Только что телеграмма от них пришла. Так я побегу, ладно, а то немка… ох, простите дурака… баронесса браниться будет.

- Ступай, - он смотрел, как лакей ковылял на ревматических ногах. Побегу… А ведь Ипатыч, пожалуй, и доволен. Нужен, опять при деле, в семье не рот лишний, а кормилец.

Константин обогнул дворец, длинной каменной лестницей начал спускаться к реке. Давно не стриженные кусты возвращали парк в первозданное, российское состояние, вода сбегала по каскаду, не Петергоф, зато рядом, близко, почти свое. Вспоминалось детство, как играл он здесь, разглядывал букашек и пускал в фонтане кораблики.

Он прошел мимо фабрики, конфетный дух продлевал лирические воспоминания, но что съедено, то съедено, и нечего возвращаться к конфетным фантикам. Мимо катила вагонетка, доверху нагруженная свеклой, вместо мотора две работницы качали рычаг, уголек нынче нормирован, и ему стало стыдно своего безделья. Барин. Вагонетка пересекала путь, и он остановился, пропуская. До сахарного завода от станции было близко, версты полторы, но двигалась вагонетка медленно, едва в полчаса управятся. Показалась и другая, третья. Он поспешно перешагнул через рельс и пошел рядом с узкоколейкой, стараясь не смотреть на работниц. Те, полураздетые, жарко, хоть и сентябрь, поглядывали на него скорее весело, что за ферт гуляет. Рычаги, передачи, наверное, это действительно не очень тяжело, ветерок обдувает, не то, что в цехах.

Он пересек мост, давно не чиненый, если и раздобудет принц угля, все равно паровоз не пустишь, по пути посмотрел вниз, в воду, под поверхностью мелькало серебро уклеек, а настоящая рыба была глубже, угадываясь тенью, разбегом рыбьей мелочи. Лопатой плашмя, да. Он помнил, каких сазанов лавливали раньше, в два, в три пуда. Сейчас и побольше должны быть. Ловят их теперь мало, кому ловить? Кто не на фронте, работают за двоих, не до баловства.

Он прошел сквозь калитку на огороженный берег, чистый пляж. Запустение коснулось и его, повсюду росли колючки, кое-где даже виднелся гусиный помет, чего раньше не водилось. Давно не крашенные купальни стояли у воды, пустые, никому не нужные. Константину вдруг захотелось поплавать. Жаль, костюма не захватил. Можно, конечно, и так. Но неловко было проезжающих ниже по течению через мост работниц, неловко не в смысле наготы, далеко все же, а опять своей праздности. Бабье лето, воистину бабье. Пять миллионов под ружьем, а сколько пало, покалечено за эти годы? Лучших, здоровейших мужиков. Сейчас хоть затишье, дурное, но затишье, окопная война, а первые годы, когда по сто тыщ за битву в землю укладывалось?

Он подошел к воде, стараясь не замочить новые дорогие штиблеты (по-прежнему учитывал каждый рубль, как в прежние годы, хотя сейчас с деньгами стало хорошо, насколько вообще с ними бывает хорошо, патенты давали много, он негаданно разбогател на этой самой войне - антигазовые маски, искусственный каучук в мирное время ни принесли бы ни копейки. Впрочем, каучук, если его еще доработать, на что-нибудь да сгодился, но все равно натуральный лучше. Богатеет он, стало быть, благодаря морской блокаде), наклонился, зачерпнул воды. Теплая. А он вечером придет, к ночи, когда она станет парной, еще теплее и мягче, вот тогда и наплавается. Если не ухватит за бочок трехпудовый карась.

У берега он набрел на россыпь ракушек. Как их, перламутровки? Он напряг память, но быстро сдался. Помнилось зато, как начитавшись книжек про робинзонов, испек несколько в костерке и съел, Лиза плевалась, глядя на него, но он мужественно терпел, давя подкатывающую к горлу рвоту. А сейчас не может есть устриц. Невелика беда. А месяц устричный, сентябрь, с рокочущей буквой р.

Пляж кончился, Константин шел дальше. Лес встречал стеной, с виду необоримой, высоченных корабельных сосен. Новый флот строить - хоть сейчас. Босфор и Дарданеллы теперь наши, но есть еще и Гибралтар. Воздух роскошный, дыши - не надышишься. С собой в Москву увести? Закачать в баллоны и потом продавать по копейке за вдох.

Константин придерживался тропы, жалея, что не оделся попроще. Надо поискать, где-то же осталась его старая одежда, в которой он и студентом, и позже гулял подолгу, днями, исхаживая окрестности на десять, двадцать верст, ночуя у знакомых мужиков на сеновалах. По глупости тогда казалось, что этаким манером он познает народ, даже сближается с ним. Затем пришло понимание, что барин есть барин, мужик есть мужик, и вместе им не сойтись. И никаких Маугли. В детстве он воображал себя и им, усыновленным волком. Волком был Роб Рой, роскошный колли, снисходительно позволявший командовать собой и иногда даже, в хорошую минуту, команды эти исполнявшего. Иногда в походах попадались им оленята, лани, здесь, в заповеднике, были они непугливы, подпускали совсем близко, доверчивые ясноглазые зверушки.

Константин огляделся. Ноги привели его к Лысому Кордону. Место это он не любил, как и любой, выросший здесь, пользовалось оно дурной славою, о нем дворовые мальчишки рассказывали по вечерам, пугая друг дружку, страшные истории - с ведьмами, чертями и прочей нечистью. Неясно, почему назывался кордон Лысым - деревья росли буйно, и порубок на памяти Константина не было никогда, даже браконьеры сторонились этого места. Верхом доблести считалось придти сюда вечером, особенно при луне, и передавали, как тайну, что именно таким смельчаком и был Петлуска, когда-то бесшабашный парень, а после ночи на Кордоне - деревенский дурачок. Потом, уже став старше, Константин интересовался, не было ли чего действительного дурного за кордоном, но ничего загадочного и ужасного на памяти живущих не происходило. Но, как и в детстве, замирало что-то внутри, захотелось уйти, быстро, но не поворачиваясь спиной.

Он действительно почувствовал на себе чей-то взгляд, наблюдающий, недобрый. Вы иметь сильно расстроенный нервный систем, как ему говорил Юнг, московское светило. Коверканье слов (помимо размеров гонорара) было единственным отличием его консультации от консультаций других врачей, все они сходились на одном - необходим отдых, покой, и настаивали по меньшей мере на трех месяцах вдали от лаборатории. Три не три, а месяц Константин решил действительно отдохнуть, поездиться по стране, навестить друзей или просто знакомых, зная, что именно так, нежданно, в неподходящей обстановке, вдруг, порой приходят свежие идеи.

Неприятное чувство, тем не менее, не проходило. Не исключено, что это не воображение, а действительно кто-то следит за ним. Волк, например. Последние годы из-за войны развелось их по губернии во множестве - егерей мало, молодых призвали, и хотя поблизости волков не видели, но стали пропадать овцы, козы, иногда находили останки оленей. Впрочем, скорее виной тому были дезертиры, кружившие вокруг деревень и сел. В семье не без урода, в селе не без дезертира. Волков Константин не боялся, все же не зима, а вот дезертир разный бывает. Один - ничего, справится, он боевой офицер, а стая? При себе даже трости нет, а зря, надо будет револьвер, что ли, попросить у принца. Ерунда, чушь, конечно, россказни про злодеев-дезертиров на девяносто пять процессов были пропагандой, но пять процентов тоже немало, и гулять расхотелось совершенно. Он повернул назад, беззаботно насвистывая что-то веселенькое, и действительно, стоило покинуть Лысый Кордон, как вернулось настроение если не хорошее, то спокойное, умиротворенное. Прав был австриец, нервный систем есть сильно расстроенный. Не револьвер нужен, а кроличья лапка и чеснок.

Посмеиваясь над собой, он опять наслаждался днем, чудным сосновым бором, воздухом, пропитанным живицей, и, выходя к реке, твердо решил - завтра рыбачит с Генрихом, а сейчас непременно надо искупаться, пока солнце ласковое и нежное, осеннее тепло летуче, подхватится, снимется - и жди будущего лета.

Он успел вволю наплескаться, иззябнуть до синевы, даже нырял у обрывистого берега, не раков искал, а так, смывал усталость, и когда вернулся в купальню, кожа была - гусиной. Солнце не обмануло, грело хорошо, не хватало лишь полотенца, высушить голову, но Константин радовался и тому, что есть - теплу, чистой воде, свету.

4

- Тамара Юхансон, "Женщины Швеции". Господин Вабилов, не является ли отсутствие вашей жены на церемонии награждения очередным свидетельством мужского деспотизма. Домострой - так это по-русски.

Домострой. О, Господи, домострой!

Вабилов задавил в себе смех - надрывный, горький, со слезками, - и ответил вежливо.

- Нет, не является. Со дня на день мы ожидаем пополнения семейства, и потому моя жена сочла, что рожать и получать награду одновременно будет уж слишком даже для самой эмансипированной женщины.

- О! - корреспондентка явно оживились. Фагоциты, парабиоз - кому это, если честно, интересно, а вот личный момент! - Тогда вас можно поздравить дважды.