Павел Дмитриев - Поколение победителей Страница 5

— Это почему же?

— Да вот не думаю я, что ваш активист партячейки, как его зовут правильно, будет рад, что ты смотришь зарубежный фильм, в котором нет коммунистов, но есть боги, ездишь в машине, сделанной в империалистической Японии, и вообще, слушала тут в лесу инопланетного шпиона.

— Секретарь комитета комсомола школы. — Катя резко погрустнела. — Это мой бывший муж. Он сейчас кандидат в члены КПСС, делает карьеру.

— Да, то что кандидат это важно. — Я опять не удержался от неуместного ехидства. — И зачем ты развелась с таким полезным человеком?

— Сволочь он. — Она опустила голову, посмотрела на меня скосив глаза исподлобья, — и руки распускает, как выпьет. — Потом отвернулась сжав губы, и некоторое время рассматривала темный лес за окном машины.

Выжидая паузу отключил ноутбук и аккуратно убрал назад, на пол, от греха подальше. Как бы не упал с сиденья. Включил фары, и не спеша начал двигаться, старательно избегая сползания колес в глубокую колею.

— Дорогу покажешь? Незаметно от соседей сможем машину к тебе загнать?

— Постараюсь. — И продолжила без перехода, — А у вас все фильмы такие невероятно красивые? Можно еще посмотреть? А документальные есть?

— «Аватар» даже у нас прорыв, обычно попроще кино получается. При малейшей возможности покажу тебе все, что есть. И музыку тоже. Если это все не поместят в страшно секретную лабораторию.

— Буду просить работу лаборанта, — как-то очень серьезно пошутила девушка.

Ехали молча, я был слишком занят дорогой, так как решил, что с фарами получается слишком вызывающе, а вот габариты светят как раз в стиле шестидесятых годов. Дорога тоже доставляла хлопот, но как выбрались из леса, сменилась на приличную гравийку. В городке, на главной, так вообще был положен очень неплохой асфальт. Екатерина задумалась о партийной дисциплине в семейных отношениях, поэтому отделывалась краткими словами и жестами, направляя меня в нужную сторону.

Н-Петровск казался вымершим, в час ночи нынче все спят, что неудивительно – рабочий день начинается с 7 часов. По дороге не встретилось ни одного человека, только темные дома, с трудом угадывающиеся в тусклых отблесках редких уличных фонарей. Впрочем, осветительные приборы такого звания явно не заслуживали, простая лампа-стоваттка с жестяной крышкой на столбе, мрачно раскачивающаяся на весеннем ветре.

На нужной улице применил настоящую военную хитрость. За пару кварталов совсем отключил габариты, и на минимальной скорости, практически наощупь, высадил девушку у ворот дома. Сам проехал дальше, аккуратно объехал квартал, и быстро «нырнул» под домик гостеприимно открытых девушкой ворот. Соседские собаки, конечно, погавкали. Но без энтузиазма, лениво и недолго.

Въезд на крытый двор пришлось распахивать уже вдвоем. По сути это был кусок стены, сколоченный из досок, на шарнирах из какой-то матерчатой дерюги. В общем, эта дверь не открывалась, а переносилась. С таким крестьянским подходом одной женщине действительно не выжить. Но для меня это сущий пустяк, еще несколько минут, и машина стоит на покрытых застарелой грязью досках внутреннего крытого дворика в свете ослепляюще яркой после темноты лампы ватт в сорок.

Кате бы в разведке работать. Не поленилась, взяла короткий жесткий веник и постаралась замести следы от колес. Осмотрелся. Парадная калитка слева от въезда была закрыта изнутри на большой амбарный замок, который судя по всему не открывался годами. Зато справа-сбоку была распахнута дверь «черного хода», выходящая в сложенный поленницами совершенно невидимый с улицы закуток.

Под поветью, как Катя назвала крышу внутреннего двора, напротив дома стоял длинный сарай. Внизу – зияющий черным провалом хозяйственный чулан, сверху – сеновал с остатками сена. Ближе к огороду чулан переходил в туалет, потом курятник в котором на засиженных досках-помостах шевелился десяток белых куриц, следом шел свинарник или коровник, в общем что-то низкое и вонючее, но сейчас также пустое. Никакой краски, натуральное дерево, потемневшее от времени, а снизу – от грязи и навоза. На всем лежала печать изрядного запустения.

— Пойдем в дом, — девушка закончила упражнения с метлой.

1.2. Петр. Конец мая 1965 года. Урал

Проснулся я около полудня. В низкое, закрытое веселенькой ситцевой (на вид материю отличать не умею, но слово вовремя вынырнуло из памяти) шторкой светило… Нет, не солнце, а низкое, затянутое тучами небо. Накрапывал дождь. Кати в доме не было, впрочем, мы договорились вечером, что она с утра поедет в Свердловск к брату Анатолию, взяв у меня смартфон, паспорт и деньги 21-го века. Этого более чем достаточно, чтоб нашу историю не признал бредом по крайней мере родной брат. Тем более, я успел показать девушке игрушку Teeter.

Засыпая на жестковатой, несмотря на постеленный матрас, лавке, очень хотел проснуться с рассветом, как тут заведено, и проводить Катю в дорогу. Повторить поцелуй в щечку. Но по буржуйской привычке бессовестно все проспал. Гимн Советского Союза прозвучал по радио в 6 утра, но даже его громкая и торжественная музыка без слов[2] выдрать меня из сна не смогла.

Делать нечего, встал, оделся, сползал до «удобств», подивившись удивительной конструкции. Стульчак представлял собой что-то типа ступы бабы-яги, как ее представляют в детских книжках, из цельного долбленого куска бревна. Правда без дна, и с обитым рыжеватым войлоком верхним краем. Не слишком гигиенично, прямо скажем, но наверно тут зимой не до интеллигентских закидонов. Поплескал в лицо из удобно стоящей под водостоком бочки, потер зубы пальцем.

Вечером лампочку не зажигали из соображений маскировки. Мне это казалось диковатым, но Екатерина относилась к шпионам очень серьезно. Или к бывшему мужу. Впрочем, тут деревня, не Москва, всем есть дело до всего, жители любую странность подметят почище пограничной собаки. После пробуждения тоже было как-то не до разглядывания местных достопримечательностей, уж слишком на мозг давила жидкость.

А тут зашел в дом, и просто уперся в огромную русскую печь, оштукатуренную светло-синей известью. Чуть наискось от входной двери к ней была прислонена деревянная лестница с тремя широкими удобными ступенями, окрашенная коричневой краской. Сверху, за краем затертых до черного блеска животами и задницами, кирпичей, виднелись какие-то куски зимней одежды. Из нескольких ниш в полкирпича выглядывали шерстяные носки, варежки, какие-то полотенца или портянки.

На кухне – огромный проем в печи, на нем стоят здоровенные пустые чугунки, среди них как летающая тарелка в окружении танков – обычная алюминиевая кастрюля с кучкой некрупных картофелин «в мундире». На столе, застеленном белой, чистой до хруста скатертью, наполовину полная литровая банка молока, родная сестра той, что вчера пили в машине. Похоже, о моем обеде позаботились, вареная картошка с солью, вполне современно. Неужели хозяйка с утра специально для меня застелила стол? На всякий случай поел над лавкой у окна, пролить молоко на чудо ручной стирки – как прибить «витую пару» гвоздями к стене.

Пока жевал, разглядывал отрывной календарь, который показывал на листочке 22 мая, субботу, а также портрет Виктора Гюго (с подписью, а то кто ж его узнает у нас в лицо), и напоминание о дате смерти великого писателя Франции. Ниже – подробные данные о восходах-заходах Солнца, что-то про Луну, и прочую астрономию. Дата на следующем листочке была выполнена в красном цвете, воскресенье. Кроме этого была изображена какая-то партийная трибуна. Листанул, полюбовался на картинки машинок, самолетиков, шахматных и шашечных досок, головы людей… Машинально сделал отметку – подумать о стартапе «веб-отрывных календарей», которые можно ставить виджетом на десктоп, и поутру смачно отрывать мышкой листочек.

После нехитрой еды осмотрел единственную комнату, разделенную дощатой стеной-ширмой с широким проемом на две части. Площадь небольшая, квадратов 15–16. Оштукатуренный все в тот же синеватый цвет стены, низкий, метрах на двух, дощатый потолок со здоровенной балкой посередине, и единственной лампочкой без абажура. Внешняя крученая проводка на фарфоровых изоляторах, квадратный черный выключатель, рядом с ним, как издевательство, круглая розетка белого пластика.

Пол, о, это чудо заслуживает отдельного описания. Он монументален, сделан из широченных, более полуметра, половиц, неровно уложенных, и вдобавок слегка разбухших и выпирающих на стыках. Воспринимать его как что-то монолитно-единое сложно, для перехода с одного на другое надо приложить некоторое интеллектуальное усилие.

На окнах, примерно от половины, шторки-задергушки из пестрой ткани на леске. Верхняя часть закрыта чем-то вроде толстой тюли с крупным рисунком. Икон нет, только квадратики невыгоревшей краски, но полочка в наличии, на ней гипсовый бюстик Ленина и какая-то книга. Нет, не библия, и даже не материалы ХХ-го съезда, не Ленин и не Маркс. «Лезвие бритвы» Ефремова, огромные золотистые буквы на затертой темно-синей обложке. Вот уж чего не ожидал, наверно, в этом доме и «Туманность Андромеды» читали. Зря думал, что Катя «Аватара» понять не сможет, после таких-то книг он как родной должен быть…