Алёна Шапкина - Охота на слово Страница 5

Ряды книжных полок шли до самого потолка, теряясь где-то в вышине.

— Олежа, идите сюда скорее! — крикнул он Мякишеву.

Поручик вошёл за ним и присвистнул.

— Ничего себе.

Савелий Игнатьевич подошёл к письменному столу, в беспорядке заваленному бумагами. Свет отразился от чернильницы, рядом с которой темнела старинная книга в толстом переплёте.

Она была настолько древней, что пожелтевшие страницы вывалились и были от руки пронумерованы свежими чернилами. В неровном пламени свечи темнели странные буквы. Рядом лежал лист бумаги, покрытый аккуратным почерком.

— Непонятно как-то написано, — рабочий взял лист и с трудом прочитал: — «Другого дни велми кровавые зори свет поведают… Чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца… А в них трепещут синие молнии… Быти грому великому, идти дождю стрелами с Дона великого… Ту ся копьём приломати, ту ся саблям потрусяти о шеломы половецкие, на реце на Каяле…» Представляете?

— Что? — Мякишев резко обернулся. — Как вы сказали? Каяле? Ну-ка, покажите, быстро!

Поручик подбежал к столу, наклонился к книге и дрожащими пальцами с шорохом перевернул страницы. Потом Мякишев схватился за голову и, бормоча как сумасшедший, начал листать страницу за страницей. Савелий Игнатьевич удивлённо смотрел на поручика.

Мякишев поднял на него глаза, на его лице застыла дикая улыбка. Он подскочил к рабочему и с силой обнял его.

— Дорогой Савелий Игнатьевич! Знаете, что вы нашли? Нет, не знаете… Это же оригинал «Слова о полку Игореве». — Подняв листы, поручик потряс ими перед собой. — Возможно, Мусин-Пушкин работал над ним незадолго до отъезда. Считается, что оригинал утерян в пожаре во время наполеоновского нашествия… А тут — лежит себе целёхонек! — Поручик рассмеялся.

— Ну-ну. — Савелий Игнатьевич смущённо вздохнул. — Вы хотите сказать, что мы сейчас находимся в усадьбе Мусина-Пушкина… Вернее, в её «призраке». И что это — его рабочий стол? А на нём — сгоревшая при пожаре книга? И это значит…

— Вы правы, — взволнованно ответил поручик.

Они переглянулись. Потом поручик, положив рукопись, бросился к лестнице и с грохотом взбежал вверх. Шаги затихли где-то наверху, а потом опять стали приближаться. Появившись на ступенях и тяжело дыша, Мякишев махнул рукой:

— Собирайтесь. Нам нужно срочно уходить!

— Что такое?

— Всё сходится! Мы здесь… и как раз начинается великий московский пожар восемьсот двенадцатого года.

— Вы уверены?

— Да. Смотрите!

Поручик подбежал к окну и указал вдаль. Над тёмными улицами в нескольких местах выделялись пятна такого же яркого цвета, как пачка папирос «Али». Их на глазах становилось всё больше. Один из алых всполохов взметнулся совсем близко, и на фоне пламени ярко выделился чёрный крест.

Савелий Игнатьевич почувствовал внутри холодок.

— Неужели это… наши друзья?

Прильнув к стеклу и приглядевшись, Мякишев успокоил его:

— Нет, это храм Трёх Святителей на Кулишках.

Поручик открыл окно, и в библиотеку, сбросив листы со стола, ворвался резкий порыв ветра.

— Дайте сюда пистолет, — обернувшись, сказал Мякишев.

— Зачем? — не понял рабочий.

— Не волнуйтесь. Мне нужен всего один патрон. Нет, не для себя. Кажется, я знаю, что делать.

Савелий Игнатьевич, помедлив, отдал маузер. Мякишев выставил руку в окно и, дождавшись, пока ветер переменится, выстрелил в воздух. Резкий звук разнёсся над пустынными улицами.

Они прислушались. Через несколько секунд ветер донёс с восточной стороны знакомые медовые переливы, в которые вплеталась тревожная нота.

— Всё в порядке, — пояснил Мякишев, закрывая ставни и возвращая оружие. — Я убедил старосту, чтобы они, услышав первые выстрелы, били набат, а потом уходили на восток, за реку. Нам ответили. Значит, сигнал принят.

Поручик огляделся и заметил на стене тонкую замшевую сумку. Он схватил её и стал складывать в неё пожелтевшие страницы.

— Я понял, зачем мы здесь, — сказал он. — Именно для этого — чтобы спасти от пожара «Слово…». Ну, вот. Кажется, всё.

Он обвёл глазами комнату и посмотрел на Савелия Игнатьевича.

— Идёмте.

Потушив на ходу свечи, они выбрались из особняка. Поручик нёс в одной руке сумку, а в другой — свёрток, который им дали люди в церкви.

Прямая как стрела улица уходила вдаль. А там, где висело низкое солнце, небо осветилось багровыми сполохами.

Савелий Игнатьевич, с трудом поспевая за Мякишевым, двинулся вместе с ним обратно. Уже знакомые дома оставались позади. Теперь в тёмных окнах и острых пиках заборов появилось что-то зловещее.

Ветер усилился. Стало холоднее.

— Постойте. Уж очень кости ломит, — пробормотал рабочий. — Зайти бы куда погреться.

Поручик достал и развернул ткань из-под ножен. Это оказалась огромная рваная рубаха с шитым воротом. Савелий Игнатьевич накинул её на себя, как мексиканское пончо, и поправил пистолет на боку.

— Вы похожи на американского ковбоя, — усмехнулся, оглядев его, Мякишев. — Надеюсь, мне не придётся с вами стреляться.

Савелий Игнатьевич молча спрятал кобуру под одежду. Откуда-то ещё донёсся тревожный звон колоколов.

— Давайте рассуждать логически, — говорил на ходу Мякишев. — Если это фантом, тогда всё происходит не по-настоящему… А если нет, тогда почему в городе так мало людей… Где, например, французы?

— Но пожар-то настоящий? — спросил Савелий Игнатьевич.

— Пожар… судя по всему, да, — пробормотал Мякишев и тут же воскликнул: — Проклятье, а я об этом не подумал! Мы с вами можем сгореть. Но что же нас всё-таки ждёт дальше…

Поручик не договорил. Из переулка, словно ниоткуда, появились несколько мужчин в странной одежде. Они были одеты по-старинному и напоминали конферансье в цирке — на каждом были высокие сапоги, жёлтые штаны и синяя куртка.

А у одного из них на плечах к тому же покачивались золотые эполеты. В руках у синих были длинные ружья со штыками, которые показались Савелию Игнатьевичу бутафорскими.

— Глядите-ка, Мякишев, — указывал пальцем рабочий, — похоже, тут какое-то представление.

Поручик обернулся и встревоженно сказал:

— Мне кажется, это не совсем представление. Савелий Игнатьевич, достаньте-ка ваш маузер…

— Вы с ума сошли, Мякишев? — Рабочий покачал головой. — Кто будет воевать в таком виде?

— Сегодня — никто… — отозвался поручик.

Синие уже заметили их. Человек в эполетах резко остановился и, вскинув руку, сказал:

— Вандё… фетгяф[6].

Савелий Игнатьевич заволновался. Чужаки разговаривали на какой-то тарабарщине.

Человек в эполетах выступил вперёд. Проигнорировав рабочего и оглядев погоны Мякишева, он, вращая глазами, с недоумением спросил на странном языке:

— Кетву бонсан, дкельармэ?[7]

Поручик, вытянувшись, отчеканил в ответ:

— Мэрюс! Колон досансуасантруа дёгуниб[8].

Незнакомец удовлетворённо кивнул, словно ждал такого ответа, и требовательно вытянул руку.

— Бон, — сказал он поручику. — Диси вузэт каптиф. Вотрэпэиси виф… Сивлетубонёр[9].

— Пердесёмаскарад, лёфранс этанантант бьянкомну[10]… — недовольно начал Мякишев.

Но человек в эполетах покачал головой, решительно ударил себя в грудь, на которой сверкала медная бляха, и резко перебил его:

— Нузавон даменэ каптифс деванлекомт дедюронель[11].

— Киавудоне сёдруа эсетордр?[12] — отрывисто поинтересовался у чужаков Мякишев, нащупывая на боку ножны.

— Лёмарешаль дюк детревиз![13] — выпрямившись, гаркнул в ответ солдат.

Ряженые солдаты угрожающе вскинули ружья.

— Кто это такие? Что за язык? О чём они говорят? — с тревогой оглядывая странных незнакомцев, спросил Савелий Игнатьевич.

Поручик ещё спросил о чём-то и, поморщившись, отдал саблю. Вернувшись к рабочему, Мякишев растерянно сказал:

— Язык — французский. Не могу поверить… Эти ненормальные люди… утверждают, что принадлежат к четвёртому корпусу армии его величества императора. Их старший, по имени Шарль-Франсуа, заявляет, что мы с вами арестованы. Он не причинит нам вреда, но у него приказ — доставить нас к своему командующему…

Мякишев криво усмехнулся и уточнил:

— К королю Неаполитанскому.

Савелий Игнатьевич растерялся от неожиданности.

— Чушь какая-то… К какому королю? Какого ещё императора? Бывшего самодержца Романова, что ли? Смещённого год назад? Или брата его… как его звать-то… Константина?

— Ни того, ни другого.

Мякишев ещё раз оглянулся на людей в странной одежде. Потом наклонился к рабочему и прошептал на ухо: