Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга третья Страница 5

– Юр, – попытался остановить его я, он не слышал.

– … да, ты видишь, как теряется, прерывается жизни нить, на твоих глазах те глаза покрываются поволокой, стекленеют, хотя взгляд еще цепляется за зеленую листву дерева, за край облачка, что куда-то живо спешит…

– Юра!..

– Что? Ты не любишь сентиментальностей?

– При чем тут сентиментальности?

– Да, я любил эти ранние утра, когда…

– Мне больше нравятся вечера, – сказал я.

Я все-таки хотел вернуть Юру на Землю.

– Вскоре деньги уже гонялись за мной, а потом я стал от них убегать. Однажды в жизни приходит время, когда деньги застилают тебе глаза, затыкают уши, набиваются в рот, вяжут, топчут, плетут… Весь мир становится для тебя жилищем зла, преисподней, адом. Они, это правда, не пахнут, и их не бывает много, но их путы не дают тебе воли. Вот тогда и приходит к тебе момент истины: стоп! Нужно дать отпор, крепкий бой этим полчищам серо-зеленой нечисти. Или бежать от них, спасаться. Я бежал…

Юра встал, нашел сигарету, но не прикурил.

Глава 9

– У меня, – продолжал Юра, – появился комплекс вины. Знаешь, совесть замучила. Со всем этим нужно было, как часто говаривал Жора, переспать. Трудно было сделать первый выстрел. Ясное дело, что первая моя жертва преследовала меня днем и ночью долгое время.

Он делился и тем, как ему удалось преодолеть угрызения совести.

– Так вот, трудно было в первый раз лишать жизни ни в чем, на мой взгляд, не повинного человека. И даже если бы он был сильно передо мной виноват, насолил так, что невозможно было бы удержать себя от возмездия, я бы не смог просто взять и убить. Нужно было менять психологию.

Он рассказывал, а я примерял его истории на себя.

– Ты когда-нибудь убивал? – неожиданно спросил он.

Мне сказать было нечего, я не убивал и вдруг почувствовал себя обделенным. И виноватым!..

– Это все равно, что не жил…

Юра произнес эту фразу так зловеще-тихо, что у меня по спине побежали мурашки. Небольшая пауза, вдруг повисшая в темноте, еще больше насторожила меня. Я слышал только стук собственного сердца. Это была логика больного человека, нечеловеческая логика.

– Помог, как я сказал, случай. Меня как раз хорошо пропекли, что называется, залили сала за шкуру. Неустроенность, разочарование, безденежье, семья, дети, все это еще можно было терпеть, но тут свалился на голову этот самый Люлько. Это быдло не давало мне проходу. Стали таскать по прокуратурам, по судам, заели чиновники, ну ты знаешь, как тогда было…

– Знаю. Так все и осталось.

– И я дал себе слово, я поклялся убить. Этого толстого, сытого, наглого, хапугу и держиморду. Ты же знаешь его, сучью харю!

Юра на миг приостановил свой рассказ и, посмотрев на меня, вдруг спросил:

– Тебе это интересно?

Я не успел ответить.

– Все равно, – сказал он, – слушай. Не обязательно убивать президентов, в мире полно и таких, кто достоин твоего мстительного участия.

– Какого участия?

– Да, я мстил. Это был роковой для меня 19.. високосный год.

– Если жаждешь мести, – сказал я, вспомнив китайскую пословицу, – готовь себе могилу.

Он только хмыкнул, чиркнул зажигалкой, но добыть огонька ему не удалось.

– Ты только не думай, что месть напросилась ко мне в любовницы, – сказал он, – совсем нет, мне нужно было поле деятельности, экспериментальный полигон что ли…

И прикурил, наконец, сигарету, которая давно ждала огня, поплясывая с каждым словом на его нижней губе.

– Меня купили за какую-то тыщу советских рублей, – сказал он с нескрываемой неприязнью. – А потом я вошел во вкус. И решил для себя: я построю свой храм!

Он вдруг перешел на Камю.

– Помнишь, мы спорили о «Постороннем»? Воспитание в себе выразительного протеста, взбунтовавшегося человека, восставшего против всей этой рутины, стало для меня святым делом, высокой целью. Я поверил Камю и бросился за ним, хотя он и не призывал к восстанию. Я тогда еще не нашел учителя, не пришел к пониманию Бога, поэтому мои методы были просты и понятны.

– Индивидуальный террор.

– Вендетта? Нет, не кровная месть. Но они выпили у меня столько крови, что я решительно захотел сам стать вампиром. Ты же знаешь, что месть не имеет срока давности. Оставалось только выяснить, каким способом делать кровопускание и кому в первую очередь. Я составил список тех, кто, нуждался в моих услугах. Список, естественно, держал в голове, а вот способ выбрал самый простой и надежный – винтовка. Если рассказать тебе, как я переквалифицировался, сколько ушло нервов и времени на необходимую мимикрию…

– Они же невинные люди!

– Невинных людей не бывает. А этих – не жалко. У них кровь чужой группы.

– Другой, – попытался я уточнить, – другой группы!

– Нет, чужой. В них нет ничего человеческого.

Это была логика людоеда.

Юра на минуту задумался и затем продолжал.

– Ты не поверишь, но я прошел этот путь за каких-то несколько месяцев. Преодоление – вот что важно. К весне я был уже, как огурчик. Мне, собственно, не пришлось менять профессию: прежде я смотрел в окуляр микроскопа, а теперь стал заглядывать в окуляр прицела, разницы – никакой, просто изменился объект исследования. Трудно было пристрелять винтовку, но к весне и это осталось позади. Когда страх уходит, это происходит неожиданно, вдруг, вдруг осознаешь, что ты неуловим, недосягаем, всемогущ и бесстрашен. Это поднимает тебя на новую высоту. Мужает твой дух, у тебя появляется азарт игрока…

– У тебя, наверное, сердце справа, – сказал я.

– Не смотри на меня так, – вдруг сказал он, – я в порядке. Я не нуждаюсь в психоаналитике, и во мне не сидит ген агрессии. А в моих половых хромосомах нет зловещего сочетания x2у.

Юра закинул ногу за ногу, и теперь, не обращая на меня внимания, продолжал:

– Человеку для того, чтобы он летал как птица, не нужны крылья в перьях, ему нужны смелость и сила духа! Да, пришел азарт игрока. Мною овладело доселе неведомое чувство охотника, от которого никому еще не удавалось себя удержать. Оказавшись во власти этой бешеной страсти, я забыл обо всем на свете. Какие там правила, какая мораль! Совесть? Да, совесть пыталась ухватить меня за рукав, она цеплялась за подол моего платья, треножила мои ноги, упрашивала меня, умоляла, стеная и плача, стыдила, не стыдясь крепких слов, и даже угрожала, оря во весь свой чувственный и сладкоголосый рот. Она молила меня, умоляла остыть, победить в себе эту дикую животную страсть. Нет, куда там! Я и ухом не вел. Лишь на долю секунды, сомнения, что зародились во мне, приглушили мое желание мести, лишь на короткий миг я притишил бег своей звериной плоти, и, надо же! мне попалась на глаза строка из Иакова о том, что сомневающийся подобен морской волне, поднимаемой и развеваемой ветром. Он сказал, что человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих. Все мои сомнения – как волной смыло. Тогда я еще не был так близко знаком с Иисусом и не знал, что Он приобрел для меня огромное наследство, что мне нужно было всего лишь преодолеть свой Иордан – научиться прощать. Чего бы мне это не стоило. Моя воля была порабощена этой местью, и я, раб, еще и не подозревал, что прощение – это путь к свободе. Моя жизнь была бы совсем другой, познай я тогда силу покаяния и молитвы. Я ни в коем случае не хочу сказать, что сожалею о содеянном, нет. У каждого своя дорога к храму, у каждого свой крест и каждый должен пронести его сам на собственных плечах и достичь, с Божьей помощью, последней черты. Бог каждому предоставляет выбор своего пути.

Юра кашлянул, сбил пепел с сигареты, затем взял со стола стакан с вином и сделал несколько жадных глотков, словно утолял жажду водой.

– Я давно прозрел: не обязательно быть совершенным.

– Это твои правила?

– Да, это мои правила.

– Это, по крайней мере, честно.

– Терпеть не могу честность. Хотя она и достойна восхищения. Мир ведь намного проще, чем мы о нем думаем. Все ведь условно.

Мы помолчали.

– Потом это стало для меня театром, игрой. Мне было любопытно следить за людьми через стекла прицела – немое кино. Как они ходят, едят, целуются, спят – нездоровое, я скажу, любопытство. Сдерживая дыхание, как последний подонок, лежишь где-нибудь затаившись, выжидаешь момент, затем – бац! Конец фильма. Ты сценарист, режиссер и продюсер, и даже киношник, впрочем, только киношник, ты ведь только крутишь кино, давая возможность главному герою доиграть свою роль, а потом – тушишь свет. Все. Все! И выходит, что главный герой-то не он, а ты, главный – ты! Это радует… И знаешь, – ничего личного. Просто игра. Кино.

Юра снова умолк, снял очки и, держа их на весу двумя своими белыми холеными пальцами скрипача, закрыл глаза. Он зевнул и как будто уснул на секунду. Затем спросил:

– Ты женат, дети есть?

– Все в порядке, – сказал я.