Архонт Варанги (СИ) - Каминский Андрей Игоревич Страница 5

— Ты не настолько щедр, чтобы делать мне такие подарки, ничего не ожидая взамен, — недоверчиво Святослав, — у всего на свете есть своя цена и ты-то уже, наверное, знаешь ее и для Болгарии.

— Что с той Болгарии? — поморщился Цимисхий, — русы — не самый страшный враг, с которым ведет войну империя и этот город — не самая большая наша потеря. Вот уже несколько веков, как мы ведем брань с агарянами, что отняли у нас многие земли в Сирии и Палестине и сам священный город Иерусалим, сердце нашей веры. Басилевсу, что вернет этот город христианам, простят любые потери на Дунае, да и где угодно, слава его прогремит на весь крещеный мир, ну, а архонту, что поможет ему в этом будет рукоплескать весь Город.

— Плевать я хотел на восторги твоих холопов, — презрительно поморщился князь, — так ты хочешь мечи русов для войны с сорочинами? Чтобы вернуть город, где родился ваш Распятый Бог? А мне-то что с того будет?

— Будет золото, много золота, — сказал Цимисхий, — на Востоке столько богатств, что ты не видел и во всей Руси. Будет слава, достойная вождя, ну, а наши державы, наконец, станут воевать против общего врага. Я даже не буду просить тебя креститься — кто вспомнит о варварском севере, сколь угодно погрязшем в язычестве, когда сами ясли Господни вернутся в руки христиан. Ты будешь владеть Мисией, к северу от гор Гемимонта, а я — Антиохией и Иерусалимом и всей Палестиной. Вместе, рука об руку мы пройдем от Киликии до Красного моря и все агаряне, от земель Кордобы до самого Инда содрогнутся перед совместной мощью россов и ромеев.

Святослав испытующе посмотрел на басилевса, потом на жену и та чуть заметно склонила голову. Князь перевел взгляд на Иоанна и тоже кивнул.

— Значит, быть по тому, — просто сказал он.

В Городе Царей

Мирный договор подписали спустя два дня — щуплый писарь-сириец, что сопровождал войско басилевса, по приказу Иоанна, писал хартию на все речи Святослава, облекая их в стилистически безупречную форму для соглашения между князем и кесарем.

«Я, Святослав, великий князь киевский, как клялся, так и утверждаю настоящим договором присягу свою, что хочу вместе с русами, которые подо мной, боярами и другими людьми, иметь мир и крепкую дружбу с большим цесарем греческим и со всеми людьми вашими до во веки веков. Никогда я не буду посягать на землю вашу, не собирать людей против неё, ни приводить другой народ на землю вашу, ни на другие края, которые находятся под властью греческой, ни на волость Корсунскую и на города её. Землю же Болгарскую, буду держать как союзник и совладелец кесаря греческого, и от имени его возьму в десницу свою. А если другой кто-нибудь посягнет на Болгарию или на какую иную землю вашу, то я буду противником ему и буду биться с ним. Как и клялся я цесарям греческим, а со мной бояре и русы, будем мы соблюдать предыдущие договора. Если же мы не соблюдем чего из того, что было сказано раньше, то я и все, кто со мной и подо мной, пусть будем проклятые богом, кто в какого верует — у Перуна и Волоса, бога скота, своим оружием пусть мы посеченные будем и пусть мы умрем.»

Свою клятву, именем Христа, принес и Иоанн Цимисхий, причем схожесть обоих договоров сверил присутствовавший при русском войске корсунянин Калокир. Цимисхий не настаивал на выдаче княжеского побратима, обязав только патрикия никогда не претендовать на ромейский престол. Впрочем, Калокир все равно не собирался возвращаться в родную Корсунь — и недобрый взгляд, мимолетно брошенный Цимисхием, лишь утвердил грека в этой мысли. Ничего, в Тмутаракани, под рукой молодого княжича Звенко, Калокир рассчитывал найти себе новое применение, наставляя молодого руса в хитросплетениях имперской политики на северном берегу Русского моря. Взамен же за жизнь побратима Святослав, скрепя сердце, не стал требовать выдачи болгарского царя Бориса — тому, уже лишенному отцовского царства, оставалась тоскливая, но все же жизнь очередного почетного заложника в Городе Царей.

— Вы оба схватили друг друга за глотки, — сказал на это Калокир, — Цимисхий держит у твоего горла нож Бориса, а ты у него — мою спату. Что же, такой обмен может стать залогом мира, что будет крепче любой клятвы.

Договор был скреплен и клятвами, во время которых, император в присутствии священника торжественно поцеловал крест и поклялся на Евангелии, что сдержит свое слово. Русы же отметили заключение договора по-своему: чтобы не пугать христианских союзников сверх меры, на этот раз обошлись без требы человеческой кровью, принеся в жертву богам лишь быка да коня. Затем состоялся обмен пленными — болгары, пожелавшие остаться во владычестве цесаря, уходили к югу от Старой Планины, тогда как те из болгар, что держались старой веры, могли поселиться во владениях Святослава. Сам же он обязался больше не чинить разрушений храмов и убийств священников, взяв только с них слово, что и они не станут посягать на языческие кумирни. После этого, Святослав, взяв малую часть дружины, отправился на север, навестить стольный Киев и другие города своей огромной державы. Вместе с ним отправились Свенельд и жена Предслава, сопровождаемая свитой из поляниц: воинственных женщин, что отправились в поход русов и которые, облачившись в доспехи, наряду с мужами сражались с греческим войском. В Доростоле же остался воевода Волк, как наместник великого князя, а также те из болгарских бояр, что оставались верны Старым Богам. Дромоны же императора повернули на юг, возвращаясь в Константинополь.

— До сих пор не верится, что мы дали ему уйти, — ворчал Варда Склир, — может, еще не поздно, басилевс? Найдутся люди, что шепнут слово-другое пацинакам, чтобы подстерегли барса на пути домой, так чтобы он не увидел Киева. Да и в самом Киеве не все будут рады его возвращению.

Он говорил это, уже сидя в каюте на корме самого большого дромона, что шел во главе императорского флота. Здесь же, кроме него, восседал лишь сам Цимисхий, уже сменивший позолоченные доспехи на расшитые золотом шелковые одеяния. Стараниями лекарей он уже полностью оправился от раны и сейчас, вместе с самым верным своим полководцем, распивал из золотых кубков македонское сладкое вино, заедая его засахаренными фруктами и орехами.

— Нет, Варда, — задумчиво покачал головой Иоанн, — нет, ты не прав. Хотя бы потому, что если мы это сделаем, тот Волк, что он оставил на страже в Доростоле перережет всех христианских агнцев, сколько их не осталось в подвластной россам Мисии.

— Так убьем и его, — белые зубы хищно блеснули в черной бороде, — сейчас россов там всяко меньше. А мисян — да кто их считает. Те, кто уцелеет всяко будет послушнее нам.

— Тебе никогда не стать басилевсом, — усмехнулся Иоанн, подставляя золотой кубок, который раб тут же наполнил вином, — император должен знать, кого и где ему лучше использовать в своих целях. Я ведь не лгал, когда говорил, что россы — не самый страшный наш враг. Если этого врага сделать другом — сам подумай, сколь грозными мы будем остальным нашим противникам?

— Как бы этот барс потом не оскалил свои клыки уже и на нас, — хмуро покачал головой Фока, — разве можно верить варварам, особенно этим.

— А вот это уже наша забота, — улыбнулся Цимисхий, — если мы оказались неудачными охотниками, так может из нас получатся умелые укротители. Выпьем же, чтобы все задуманное удалось и чтобы взятый на службу зверь ярился лишь на наших врагов.