Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб Страница 5

— Отче, да там у меня местами такие каракули повыходили, что теперь, наверное, и сам не разберу!

— Ничего, вместе разберем: как говорится, одна голова — хорошо, а две…

— Значит, все-таки ослушался и встал, княжиче? — неожиданно прозвучало за спиной. Кирилл с лекарем обернулись, а сиделец резво подхватился на ноги и положил глубокий поясной поклон.

— Ну, если уж так случилось, тогда побеседуем во дворе, — неслышно появившийся в дверях отец Варнава подал знак следовать за собой. — И ты, отец Паисий, с нами побудь.

Под липами у крыльца были вкопаны несколько дубовых лавочек со спинками. Расположенные под главной фасадной стеной лечебницы ухоженные ряды кустов малины, черной и красной смородины подступали к ним вплотную с обеих сторон от входа.

Навесом ладони Кирилл прикрыл глаза от призабытого яркого солнца, с наслаждением вдохнул густо настоянного на лете воздуху. Огляделся. Слева и справа сквозь прорехи в буйной зелени деревьев проглядывали разновеликие выбеленные здания. Впереди угадывалась обширная плошадь, посреди которой возносились к небу пятикупольный шатровый храм с колокольней.

— Присаживайся, княжиче, присаживайся — уже достаточно побыл на ногах для первого раза-то, — сказал отец Варнава. — Значит, этот человек — десятник Залата?

— Да, отче.

— Хорошо знал его?

Кирилл подернул плечами:

— В лицо — около года, так что ли. Когда в дружине появился — не ведаю; наверное, еще раньше. Помнится, он с отцом на кюстенландских орденцов ходил. Сотник наш Деян-Андрей там его во десятники и поставил. В последнем бою меня знатно прикрывал — я теперь стал догадываться, что тайный отцовский наказ исполнял. Мечник отменнейший, завидую. Вот бы мне во ученики к нему…

— Отец Паисий, твоё суждение.

— Выздоравливает, отец игумен. В разум может и завтра прийти, и через месяц. Но вот насколько — еще не ясно. Главное скажу: на общую поправку движется. Прочее, как всегда, в руце Божией.

— А сей недомысленный да своенравный юнак?

— За две-три седмицы сможет начинать помаленьку в телесных занятиях упражняться.

— Что с памятью, княжиче, — вся ли вернулась?

— Ну… почти вся, отче. Правда, иные места по сей день словно черный полог застилает, как ни стараюсь.

— А стараться-то как раз и не надобно! — наставительно проговорил отец Паисий. — Все само по себе постепенно воротится. Тут излишнее умственное усилие неполезно.

— Полезным было бы, княжиче, епитимью на тебя наложить, — неодобрительно прибавил отец Варнава. — От отца твоего слыхал я частенько: «Не научишься повиноваться — не сумеешь повелевать». Не сказывал ли он тебе такого?

— Вестимо, сказывал. Это у него даже излюбленным было.

— Да вот только не в коня корм, как погляжу. Ты мне потребен будешь вскоре, причем здоровым да полным сил. Так что терпение ко всему имей — уразумел? Более повторять не стану и пастырским снисхождением не злоупотреблю, иные средства ведомы. До совершеннолетия-то сколько осталось, не напомнишь ли?

— Один год да два месяца… — нахохлившись, выдавил Кирилл.

— То есть, всего лишь через год с малым зрелые мужи тебя за равного почитать должны. За равного! — поднял палец отец Варнава. — На досуге поразмышляй над этим хорошенько. А сейчас глаза подними да ко мне оборотись, яви милость. Итак. Завтра с утра благословляю заниматься с отцом Паисием. Со всем возможным прилежанием. И да не восприми ни в коем случае занятия сии за детские забавы! — слегка возвысил он голос. — Теперь ступай, княжиче, отдыхай да сил набирайся. А мы еще на солнышке погреемся.

Кирилл вздохнул и направился назад, в сумрачную прохладу больничных келий. Его проводили две пары внимательных глаз. Когда входная дверь захлопнулась за ним, отец Варнава поднял лицо к небесной синеве без единого облачка — то ли прищурившись, то ли нахмурившись при этом:

— Я тут давеча чтением познавательным озаботился, дабы разобраться кое в чем. Ну и чтобы речи твои ученые понимать хоть изредка, и словцо умное к месту ввернуть… — он легонько толкнул локтем отца Паисия.

— Вверни, яви милость.

— Попозже непременно. Кто-то древние знания о мозге, разуме и душе человечьей воедино сводит. Да и новые, сдается мне, умножает усердно. Вместе с опытом странным. И пока преуспевает в этом больше нас.

— Да, похоже на то. Ничего, наверстаем. Я так разумею, отец игумен, что княжича вести мне предстоит. Белый Ворон отказался?

— Он полагает, что сейчас и в ближайшем времени ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его увидели рядом. А потом, тебе же известно традиционное Вороново: «Позже и я помогу».

— Увидели рядом? — переспросил задумчиво отец Паисий. — Даже так обстоит дело… Впрочем, он, как всегда, ведает, о чем говорит. Но что может дать одаренному бездарь?

— Бездарь, значит. Ну-ну. Знаешь, добрый садовник яблоки с грушами тоже не от собственной сути производит, он всего лишь землю возделывает да за деревьями ухаживает. А познаниями своими о глубинах естества человечьего и умениями в чужих умах порядок наводить ты любого одаренного за пояс заткнешь.

— Правда твоя, отец игумен. Я и опоясываюсь-то единственно для того, чтобы было куда даровитых затыкать.

Оба как-то невесело хмыкнули.

— Гостей-то когда ожидать? — спросил после короткого молчания лекарь.

— К Троице, мыслю, уж во Лемеше у Димитрия соберутся. Да на дорогу от него к нам еще около пяти дней положим. Итого почти три седмицы выходит.

Двое послушников-подмастерьев из столярной мастерской осторожно втащили в келию что-то вроде наспех сколоченного широкого дверного полотна с прибитыми к нижнему торцу короткими брусками. Отгородили им угол у окна, направляемые и руководимые отцом Паисием. Деловито постучали там и тут молотками, подергали поочередно, проверяя творение рук своих на устойчивость. Результатами проведенных испытаний, судя по всему, вполне удовлетворились.

Кирилл наблюдал за их деятельностью с постепенно угасающим любопытством.

— Отменно, всё просто отменно! Спаси Господи, голубчики! — нетерпеливо подытожил лекарь и помахал рукой, отпуская мастеровых братий восвояси. Утащив за возведенную перегородку вначале высокий поставец, а затем принесенный с собою кожаный мешок, принялся там невидимо и обстоятельно шуршать, позвякивать да побрякивать.

Сидя на своей кровати, истомившийся в ожидании Кирилл потянулся до смачной дрожи. Громко, с подвыванием, зевнул, раздирая рот и выбивая слезы из глаз.

— Не выспался? — откликнулся отец Паисий, продолжая извлекать из предметов всевозможные звуки.

— Мудрено не выспаться, — лениво протянул Кирилл. — Вторую седмицу только в том и упражняюсь.

— Ага, это ты просто подгоняешь меня таким макаром. Ну всё, всё уж — окончились твои мучения.

Лекарь появился наружу, не глядя подтянул к себе столец. Сел напротив, проговорив немедленно и неожиданно:

— Матери, княжиче, могут ведать, что где-то далеко с их детьми беда приключилась — приходилось ли слыхать о таком?

— Вестимо, отче.

— Как думаешь, каким образом дознаются?

— Каким образом… Наверное, чувствуют просто. На то они и матери.

— О! Чувствуют! Хорошо начал, в правильном направлении соображаешь. А как?

— Родная кровь, говорят.

— Ну ладно. А случалось ли тебе с кем-нибудь вдруг одни и те же слова произнести?

— Да сколько раз. А то еще: идешь по улице и только о каком-то человеке подумаешь, а он уж — вот, навстречу идет.

— Опять хорошо мыслишь. Но только где же тут упомянутая тобою родная кровь?

— Может, сами и ответите, отче? У вас вон и знаний всяческих, и мудрости в достатке, а вы со мною в какие-то загадки играете.

Отец Паисий покачал головой:

— Если я от мудрости да знаний своих стану давать готовые ответы, то разум твой так и не научится самому себе вопросы задавать. А теперь вот что скажи: сколько ступенек перед нашим крыльцом?

Кирилл удивился очередному скачку лекаревой мысли: