Арсений Миронов - Много шума из никогда Страница 51

Удара не было. Данила крепче подхватил на руки растекшееся женское тело, стараясь не прижимать к жесткой груди тугой живот с тремя младенцами в утробе… Пелена золотистых волос отлетела, шелковым дождем скользнув по лицу, — Данила в упор глянул в глаза вражеского лучника и поразился, нащупав в чужом взгляде скользкую змею страха. Перевел глаза ниже — и увидел, что неприятель опускает долу свой лук.

— Бей, бей его! Рази стрелой — ну!!! — хрипло заорал кто-то снизу, из облака тяжко оседавшей пыли. Не оборачиваясь, Данила понял: это рычит на подчиненного недобитый десятник Разбита, тяжко ворочая в грязи ушибленное тело.

— Не можно мне стрелять! — сдавленно сказал лучник, беспомощно щурясь на Данилу и нервно тиская лук в руке. — А ну как бабу сражу, на сносях-то? Нипочем Мокоша не простит, сгноит меня заживо…

— Никак нельзя стрелять, — басом подтвердил второй воин, целивший в Данилу сбоку. — Ишь лиходей: беременной жинкой прикрылся! — Презрительно сплюнув с досады, он с силой ударил оземь бесполезный лук. Данила невольно улыбнулся.

— Ах, гнида! — простонал в пыли поверженный десятник. — Ну Данька крамольник… Все едино не уйдешь от меня!

«Действительно, пора уходить», — подумал Данила. Так и не осознал до конца, что произошло — кажется, он невольно захватил в заложники жену однорукого Середы. «Пора, пора уходить!» — зазвенело в голове сквозь переливы взволнованной крови — часто озираясь на лучников, он попятился к сарайчику, где похрапывали привязанные к пню лошади. Только бы не раздавить женщину в железных ладонях — тугие ребрышки и так словно прогибаются под пальцами… Уже отвязывая лошадь — неловко распутывая одной рукой узлы на уздечке — он все-таки заставил себя вскользь глянуть туда, где на коленях по-прежнему стоял оцепеневший Середа…

— Мужик… ты прости меня, — быстро выдохнул Данила.

— Ужо я ему прощу! Я его помилую! — снова заревел десятник, с трудом приподнимаясь с земли. — Шкуру плетьми спущу! А коли гривну серебряну не заплатит, посажу в яму!

Данила вздрогнул, тронув языком серебряный холодок за щекой. Отдать Середе гривну, чтобы хоть с десятником расплатился… только как это сделать тайком от Разбиты? Чтобы толстая свинья не догадалась, откуда у однорукого крестьянина серебро!

Женщина слабо простонала, приходя в сознание — крепче вцепилась в плечо пальчиками. И Данила похолодел — он уже знал, как передать Середе гривну… Есть только один способ — самый простой и сладкий, невообразимо преступный. Обрываясь помертвевшим сердцем в какую-то злокачественную, медлительную истому, он погрузил пальцы в нежные струи разметавшихся волос, ощутил в ладони теплый затылок — осторожно приподнял ее маленькую голову… Не закрывая глаз — рыжие пятна пляшут перед глазами, — быстро приник губами к мягкому безвольному рту… поспешно, теряя дыхание и вмиг пьянея от солоноватого вкуса, чуть не зубами продавил, раздвинул бесчувственные уста — и коротким ударом языка перебросил в тесный женский рот веский кусочек лунного металла. Сонные губы дрогнули, послушно отзываясь Даниле…

И он отпрянул, в ужасе — взвился на ноги, отдергивая руки от ее тела, будто от чаши с закипевшим ядом! Вяло запрокинув голову, баба медленно соскользнула на землю — и тут же метнулся вперед усатый лучник, припадая на одно колено и рывком, на ходу растягивая лук! «Бей!» — успевает выкрикнуть толстый Разбита, но стрела от волнения пляшет в пальцах — сбоку обезумевший Середа вскакивает к упавшей женщине. «Да бей же его!!!» — уже не кричит, а стонет Разбита: вот он, безоружный и голый крамольник Данька, в трех шагах — только тетиву сорвать!

Но слишком поздно — Данила уже в седле. Совсем как в юности, у деда в деревне: с лету охватил вороного жеребка за шею, властно прижал босыми пятками горячий пах… и конь словно обрадовался молодому и веселому всаднику, с места сиганул через полосы грядок, через поваленного Разбиту — хопа! хопа! хоп — замелькали, разгоняясь резкими толчками, страшные стальные копыта! Уже не поймать стрелой: разрывая грязь в летучие комья, через малинник и прочь — к лесу!

Ну-ну, не горячись — Данила ласково придержал вороного зверя, когда сарайчик Середы скрылся за густым лесистым островом… Нащупал наконец стремя и привстал на стременах, потирая отбитую с непривычки задницу. Ты, брат, силен бегать! — задница побаливала; Данила подергал под собой широкое разбитое седло, иссеченное трещинами и царапинами: и как они удерживаются на таком седалище… Я-то еще налегке, без доспеха! Данила сплюнул: кольчуга и оружие остались в избушке Середы — в качестве трофеев десятнику Разбито. Повернуть, что ли, обратно на пепелище — залезть в подземелье и набрать в дорогу серебра и оружия, а потом — прочь из этих мест, от полоумного Разбиты… Он потянул узду — жеребок закрутился на месте, заплясал и зафыркал — а Данила завертел головой вокруг, принюхиваясь к летучему ветру… вроде дымком потянуло?

— Ну конечно… вы не заставили себя ждать! — Данила кратко выругался вслух, когда позади замелькали меж деревьев яркие искорки солнечных бликов на шлемах — десятниковы воины спешили за ним в погоню. Сейчас опять начнутся стрелы и прочие колючие игры со смертью — он поспешно разворошил рукой пыльную гору заскорузлого тряпья, притороченного сзади к седлу: какие-то котомки и торбы, мотки веревки… Данила радостно рассмеялся: из вороха вдруг вывернулась наружу и тут же заблестела на солнце тонкая медная грань — небольшой всаднический щит, деревянный диск с заплатами желтого металла. Ты появился весьма кстати, парень! — крупное запястье туго протиснулось в кожаные петли, и щит ловко насел на левую руку… А правая по-прежнему роется в котомках у седла: ну, мне бы хоть какой мечишко… Это что? Пальцы охватили толстую рукоять — дубина… Нет, это боевой цеп! — на конце дубины глухо брякнули звенья цепи, и выкатился зацепленный железный шар в толстых гнутых шипах, тяжко провис почти до земли… Данила в недоумении покачал им в воздухе, как гирькой на веревке, — это как же он действует?

Времени на упражнения оставалось все меньше — летучие фигурки всадников высыпали из-за лесного мыса на склон холма. Лучников было трое: они очень спешили, непрестанно нахлестывая лошадей и смешно дергаясь в седлах — передний уже совсем близко, часто и цепко поглядывает на Данилу, а лук болтается за спиной, ждет своего часа. Данила выпростал наперед щит, прижался подбородком к теплой деревянной кромке, нахмурился и тронул жеребка навстречу налетавшим неприятелям. Жеребок тоже словно посерьезнел, уважительно покосился на хозяйскую десницу со свисавшим долу веским шиповатым шаром на цепи — не спеша вышагнул поперек лесной тропинки и нагнул гривастую голову: ну-ну, братва, налетай по одному.

«У-у-уххаа-аа!» — протяжно и жутко завизжал передний всадник, с лету накатываясь на Данилу: глаза вытаращены, усатая морда перекошена в крике, в одной руке — кнут, в другой — длинная страшноватая секира! Вот — уже настиг злодея Даньку, не остановить теперь: перерубит-перетопчет вмиг… «Давай-давай, иди сюда…» — неслышно пробубнил себе под нос напряженный Данила, отводя на размах правую руку… Он и сам испугался как будто — и крика, и бешеного напора, — но рука уже сама потянулась, тяжело разгоняясь, вперед — раскатывая, ускоряя по воздуху шипастый шар навстречу всаднику… Пригибаясь в седле, укрываясь щитом от вражеской секиры, Данила уже не мог остановить правой руки — а она словно с цепи сорвалась: Данила вдруг ужаснулся, какой убийственной тяжестью налился страшно раскрученный шар, клубок вертящихся игл! И Данила понял, что произойдет с несчастным лучником через дробный осколок мгновения — и даже зажмуриться успел, чтобы не видеть безумного, кровавого удара по усатой голове в шлеме.

Когда он открыл глаза, шар уже докручивался справа налево по орбите своей вязкой инерции — замедляясь и теряя силы. А всадника не было впереди… он исчез! Отпрыгнул, проскочил под рукой? Данила захотел обернуться — но вдруг задохнулся! Все мысли и догадки разом выхлестнуло прочь из головы жаркой волной боли: сухо и нарывисто прошелся по Данькиной спине чей-то ловкий кнут! Это лучник на подвижной лошадке вынырнул у Данилы за спиной, махнул рукой — и разом распорол рубаху на широкой спине крамольника, оставляя темную кровавую полосу… Тут же бросил коня вбок, уходя, ускользая от мстительного удара цепом.

Данила сумел удержать толстый цеп в руке, дернулся и раздавил в себе горячую судорогу боли — оскалившись, рванул коня, заворачивая лошадиную голову назад: скорей-скорей, сейчас достанем усатую сволочь! Но — слишком медленно крутится конь под Данилой, и томительно долго разгоняется рука с убийственным шаром: верткий лучник пляшет вокруг, будто издевается — даже секирой не бьет, лупит кнутом… Р-раз! — Данила содрогнулся в седле и, наверное, почти вскрикнул — второй удар прижег спину еще больнее: нет, так нельзя! не выдержу! — суетливо заклокотало в голове, неприятно задергало: забьют до смерти кнутами… Не пожалеют Даньку-кузнеца: крамольник! беременной бабой прикрывался! чужую жинку прилюдно целовал…