Сергей Шкенев - Параллельные прямые Страница 52

— Какая разница, пусть хоть немного проветрится. Глаза уже слезятся.

Крылатый гость сам подошёл к неправильному окошку, отбросил в сторону занавески, заросшие паутиной, и заглянул вниз.

— Ого, уже служба вовсю идёт, а ты молчал. Иди сюда, посмотри, знаешь кого?

Деревянкин встал рядом, вздрагивая всякий раз, когда случайно касался плечом крыла, и посмотрел сверху на собравшихся в соборе Святого Станислава.

— Всех знаю. Вон тот, что с посохом в руках, сам пан кардинал Ястржембский. А перед ним, видите, благословление принимает — это генерал Взбзднибыховский, начальник Виленского гарнизона.

— А этот, военный с бульдожьими щеками? — Михаил не культурно показал пальцем. Древний царь, какое уж воспитание.

— Полковник Криштафович, родственник самого пана Пилсудского. Командир конно-десантного полка.

— Чего ты мне очки втираешь, Рома? Разве такие войска бывают?

— В Польше? Здесь всё бывает. Вот только никак не научат лошадей с парашютом прыгать — копытом неудобно за кольцо дёргать. Каждый день по три десятка лошадок разбивается.

— Не жалко им животных?

— Не знаю, Ваше Величество, но у пана Криштафовича зять колбасную лавку в Кракове держит….

— Понятно, — кивнул архистратиг, — а они не пробовали прямо верхом прыгать?

— Как не попробовать? Только вот ни у кого не получается коня между ног удержать. Но тренируются. Рекорд полка — уже двенадцать секунд.

— Любопытно. А ты не слишком много знаешь для простого церковного уборщика?

— Обижаете, Ваша Царская Древность, русский солдат бывшим не бывает. Собираю потихоньку разведывательную информацию о противнике. Ниши придут, а у меня уже всё готово. Может быть, даже, наградят.

— Посмертно?

— Зачем? Можно сказать — жизнь только начнётся. Не надо мне помирать, рано ещё. Вот вернусь в православие, и обязательно женюсь. А пить брошу. Самогонку пить брошу.

— Хорошо, будет тебе орден. Лично похлопочу перед Деникиным. Мы, вроде как, и знакомы уже. А теперь отойди и не мешай. Это зрелище не для слабонервных.

Рома Деревянкин подвинулся, но не ушёл, через плечо архангела заглядывая в храм. Ничего интересного и зрелищного пока не происходило. Только Михаил вдруг застыл неподвижно, уставившись прямо в макушку кардинала Ястржембского, побледнел и вытянул руги ладонями вперёд.

Престарелый прелат, в очередной раз благословляющий высокопоставленную паству, вдруг резко выпрямился, позабыв про годами лелеемую сутулость, с матерным криком переломил пастырский посох через колено и с размаху ткнул острым расщепом в объёмистый генеральский живот.

— Пся крев! Смерть польским оккупантам!

Стоящий вторым полковник Криштафович тупо смотрел на высунувшийся из поясницы начальника гарнизона окровавленный обломок. Генерал Взбзднибыховский странно всхлипнул, и стал заваливаться назад. Конно-десантник отшатнулся, откинув голову, и в этот момент точно под подбородок ударила другая половинка посоха.

А кардинал, вооружённый уже двумя палками, испачканными вражеской кровью, наступал на растерявшихся офицеров.

— Поляки, гоу хоум! Руки прочь от вольного Вильно! Попишу гадов!

Среди прихожан потихоньку разгоралась лёгкая паника, пока компенсированная искренним сочувствием к выкрикиваемым лозунгам и интересным зрелищем. Особо впечатлительные дамы начали падать в обморок, стараясь не помять платья и шляпки. И не закрывали полностью глаза, дабы в беспамятстве не пропустить дальнейшее развитие событий.

Польская часть паствы торопливо потянулась к выходу, где возникла небольшая давка с дракой и мордобоем.

А им вслед неслось:

— Бегите, кровавые псы санации. От народного гнева всё равно не скроетесь. Смерть польским оккупантам!

Несколько смелых добровольцев, помянув недобрым словом холеру ясну, которая запретила приходить в костёл с оружием, попытались скрутить атакующего кардинала. Контратака потерпела полную неудачу — один человек был убит метким фехтовальным выпадом, а второй отделался выбитым глазом.

А под сводами кафедрального собора гудел неожиданно мощный для сухого и старого прелата бас:

— Пресветлому князю Антону Ивановичу Деникину, всем болярам его, всему христолюбивому воинству его — многая лета-а-а!

Воодушевлённые примером духовного отца, некоторые набожные люди стали ломать лавки и бить польскую половину, благо специально разыскивать их не приходилось. Они почти все сгрудились у дверей.

Деревянкин, не будучи по натуре человеком слабонервным и впечатлительным, наблюдал за бойней с профессиональным интересом. И кажется, даже протрезвел. Только сам он этого не понял, потому что белая горячка с белыми крыльями никуда не делась. Вот, у окна стоит.

— Сейчас бы по ним из пулемёта, — мечтательно произнёс отставной унтер.

— Ты что? — Михаил чуть отвлёкся от действа, которое, кажется стало настолько самодостаточным, что не требовало постороннего вмешательства. — Пулемет нельзя. Скажут — рояль.

— Вы правы, Ваше Величество, хорошо бы и рояль вниз сбросить. Только я его на такую высоту не затащу. А «Максим» с четырьмя полными лентами у меня в шкафу, с германской берегу. Но для такого дела — не жалко.

Внизу раздалось несколько выстрелов, а потом женский крик:

— Поляки нашего кардинала убили!

Рома выглянул в окошко. Военный патруль у входа уже добивали прикладами отобранных винтовок. Духовный пастырь с простреленной головой лежал на поле боя в окружении поверженных врагов. А в толпе уже появились стихийные лидеры. Один из них, приняв из рук павшего героя обломки посоха, потрясал ими над головой.

— Вперёд, братья, к победе! Выполним последнюю волю святого отца — поможем пресветлому князю Антону Ивановичу!

— Рома, — окликнул архангел служителя, — неужели здесь так любят генерала Деникина?

— Что Вы, Ваше Величество. Они даже не знают кто это такой. Но бить поляков, да ещё за правое дело — никто не откажется.

Глава 24

Когда моя душа порвётся от натугиИстрёпана вконец об острые углы,Дай, Господи, сложить мне голову за други,Влетев на всём скаку в безмолвье серой мглы.Мы были заодно. Мы жили воедино.И в жизни как один, стояли на своём.Деля весь мир на две неравных половины —На тех, кто против нас, и тех, кто не причём.

— Николай Константинович, второй батальон залёг. Голову не дают поднять.

— Давайте сигнал на отход. И сообщите артиллеристам.

Полковник Демин с досады ударил биноклем в подтаявший снег. Проклятый ДОТ сидит на высотке, и пулемётным огнём прижимает бойцов к земле. И второй там же, неподалёку, прикрывают друг другу задницу. Братья Диоскуры, мать их Пенелопа. Уже появились первые потери — одно отделение, преследуя разбегающуюся охрану аэродрома, вышло к этой чёртовой горке и попало под прицельную очередь. Четверых сразу наповал, двое раненых. Один тяжело.

Медленно тянулось время. Слишком медленно. Кажется, отползли, оставив на склоне ещё две неподвижных фигуры.

— Ракету!

Рявкнули пушки, и вершина расцвела чёрно-красными букетами взрывов. Вторая попытка. Две полевых трёхдюймовки с тремя десятками снарядов на ствол — и около полутора метров железобетона. После прошлого обстрела только поднялись — и сразу под ответный огонь.

Сзади кто-то постукал по сапогу и полковник обернулся. Есаул Хванской, белея свежей повязкой на голове, морщился и осторожно прикладывал ладонь к затылку. На руке оставались пятна проступающей сквозь бинты крови.

— Уже на самом бруствере зацепило, — пояснил он. — Ерунда.

— Пленных допросили, Дмитрий Иванович?

— Да, — казак мрачно усмехнулся. — Там только один по-русски мог разговаривать. Остальным не повезло.

— Что говорит?

— В ДОТе не литовцы, те бы давно сдались. Или убежали при первых же снарядах. Там немцы — инструкторы и охрана какого-то важного чина из Германии, прилетевшего сегодня утром.

Вот зараза, хуже не придумаешь. Эти, в отличие от местных, воевать умеют. И сидит теперь гадская высотка костью в горле — и взять не получается, и за спиной оставить нельзя. С неё простреливается взлётная полоса и цистерны с горючим. Почему только не подожгли до сих пор? Видимо оставили в качестве последнего привета.

Что делать-то? И ведь, чёрт, придётся штурмовать, потому что посыльный от Антона Ивановича сообщил — в Минске готовы к вылету самолёты с добровольцами. Ждут захвата аэродрома. Да вот он, наш уже, а толку? Гансы никому не дадут приземлиться.

— У князя был, Дмитрий Иванович?

Хванской подполз ближе и устроился рядом, вытащив из кармана папиросную коробку. Полковник, не выносивший запаха трофейного табака, недовольно покосился, но промолчал.