Дмитрий Янковский - Голос булата Страница 53

– Не так все просто… – печально вздохнула она. – Ты говоришь как менестрель и сладок мне каждый миг возле тебя. Больше жизни хочу быть твоею, но перед ликом Богов не могу назвать тебя мужем, пока отец не позволит.

– Не пойдем к Леле! Будем жить вдали от людей, никто дурного слова не скажет!

– Как наложница? Я бы стала тенью твоей, но не наложницей. Что мне людская молва, если сама себя уважать не буду? И тебе нельзя уходить от Владимира. При нем ты винен быть, Русской земле служить. Думаешь почему я не обернулась горлицей и не улетела до скачки? Я верила в тебя! И знала, что для тебя важно.

Ночь ожила поднявшимся ветром, выполз из леса лохматый туман, а небо распушилось невесть откуда взявшимися облаками. Ветер шелестел по траве, посвистывал, огибая углы теремов, поскрипывал неладными досками в крыше. И все эти звуки неожиданно сложились в явственные, хоть и тихие слова:

– Растопили вы сердце мое… Завтра можете предстать перед Лелей. Только помни, дщерь людская, что в тебе и моя кровь, а она требует почтения и верности. А ты, человече, готов ли ради любимой пожертвовать тем, что всем мужьям дано, а тебе дано не будет?

– Готов хоть в огонь! Даже спрашивать не стану, от чего надобно отказаться!

– Смел… Ратую… Так тому и быть. Но семь лет вам придется жить не по людским законам. Семь лет. Не сдюжите, значит не быть вам вместе.

С последним словом ветер утих, а туман пролися в траву серебристой росой. Дива сияла счастьем, а Микулка не знал, радоваться ему или печалиться. Вот незадача! И мига подумать не было, а Кладенец словна рыба молчал… На одном чувстве ответил. А может оно и верно?

– Все! – оторвала его от дум девушка. – Теперь никакой нам преграды нет! Завтра, как ты и хотел, станем пред Лелей. Только… Тебе нужно будет нехитрый указ исполнять. Семь лет. А какой, смогу сказать после свадьбы, так Покон велит. Согласен?

– Только бы рядом с тобой! А остальное… Переживу.

Микулка не был так уж уверен в своих словах, но обволакивающее тепло близости заставляло язык жить своей жизнью, говорить то, о чем можно бы и смолчать.

– Видишь как все вышло! – крепче прижалась к нему девушка. – Сами Боги от людских чувств добрее становятся. Я ведь этого и ждала, выходя во двор, надеялась, что отец завидев нас вместе не сможет равнодушным остаться.

– Кто же он, твой отец? Один из ветров или древний дух, над ветрами начальник?

– Выше бери… – зябко поежилась Дива. – Никакой он не дух, сам повелевает многими силами, потому я и несвободна сверх всякой меры. Помню, раньше он старался всегда быть рядом, стерег от беды, играл со мною, как все отцы играют с дочерьми своими, а когда мать умерла, отдалился… Забота переродилась в надзор, шагу не давал мне ступить без ведома. Знал, что я виню его в смерти матери, и рядом стыдился быть, и отпустить не мог.

– Неужели это сам… – Микулка напрягся, остерегаясь вымолвить имя Бога.

– Стрибог. – глядя ему в глаза, подсказала она.

За теремом едва слышно скрипнул дощатый настил и паренек, еще не понимая что делает, отстранился и словно кошка извернулся, окинув рассеянным взором весь двор. К конюшне беззвучно метнулась неясная тень. Нервы у него и без того были натянуты до предела, разве что не пели как струны. Меч со звонким шипением выполз из ножен, налив руку уверенной силой, а звезды собрались в лужицы света на добром булате, отчетливо высветив черную надпись на лезвии. Дива горячо дышала почти в самое ухо, мешая прослушивать тьму. Микулка не просто слушал, всей кожей старался чувствовать воздух вокруг, остерегаясь предательски пущенной стрелы.

– Никак Владимир кого подослал… – едва слышно шепнул он. – Красно Солнышко.

– Зря на князя наговариваешь… – рыкнула полутьма из-за спины и паренек чуть не вскрикнул от неожиданности, Дива же едва чувств не лишилась, стала белее звездного света.

Он медленно повернул голову и шагах в трех позади разглядел знакомую лохматую морду с оскаленными клыками.

– Это не князь… – стараясь не взрыкивать, молвил верховный волхв. – Я-то чую. Волшбу чую, князю без меня не доступную. И не станет князь тебе козни строить, можешь расслабиться.

– С вами тут, кхе… расслабишься! – осипшим с перепугу голосом ответил Микулка. – А что за волшба?

– Хороший вопрос, но чтоб ответ сыскать, мне с тобой перемолвиться надо. Наедине.

– Нет уж! Диву я одну не оставлю, да и доверяю ей как себе. Говори, коль есть что сказать, а иначе пошто в ночную пору люд пугаешь?

– Откель ты меч взял? Токма не криви, ради Богов, скажи как есть, не то помочь ничем не смогу.

– Да сколько можно повторять? Говорил же, подобрал меня в Таврике старик, Заряном назвался. Жил один, в избе у Велик-Камня, учил меня хитрой манере биться кулаком и ногами, из лука стрелять учил, мечом владеть. Год я у него жил, выучился и биться, и резы разбирать, и в травах ведать. А потом печенеги… Ночью была сеча лютая, деда стрелами истыкали, меня посекли до полусмерти. Еле сдюжили. Но старик помер, до утра не дожил, а я с хворью справился. Перед смертью Зарян завещал мне меч, что в чулане хранился…

– Вррррешь… – зло рыкнул Белоян. – Сколько против вас печенегов было?

– Два десятка. Но мы поставили частокол и сруб, били стрелами из укрытия, а многие в овраге на колья напоролись.

– Колья? Да… Зарррян. И чем же вы бились?

– Старик своей шалапугой, я топором, а потом саблю у печенега отнял.

– Вррррешь… – волхв шагнул ближе, у Микулки сердце упало куда-то вниз и там застряло словно бечевой привязали. – Грамотно врешь, половину правды кажешь, но чую – не всю. Ладно, скажи мне две вещи. Кто вам помог отбиться и что Зарян про меч говорил.

Паренек не знал что ответить, что-то внутри мешало выказать правду, а гневить жуткого волхва было боязно. Он крепче стиснул рукоять меча и приготовился к бою.

– Не скажу!

– Дурррак… Для тебя же стараюсь!

И тут все решил Кладенец.

– Ему скажи! – уверенно молвил Голос. – Это… свой.

Первый раз оскал Белояна действительно стал похож на улыбку.

– Прорезался голосок! – странно хохотнул он. – Давно бы вразумил отрока! Что за времена пошли, свой своего хоронится… Ладно, Микула, давай по людски поговорим. Меч твой советов дурных чай не давал? Вот и слушай его.

Дива крепче прижалась к Микулкиному плечу и он почувствовал себя намного увереннее, впустил булат в ножны и уже спокойнее сказал:

– Волки. Целая стая огромных волков вышла из леса и перерезала всех печенегов. Никого не осталось. Но Заряна они спасти не успели, я его уже мертвым нашел.

– А меч?

– Я чуть не помер, но в избе жила кикимора, она меня выходила, потом и про меч рассказала. Говорила, что в нем колдовская сила, но ничего толком не ведала.

– Среди волков был Белый? – сверкнув глазками спросил волхв.

– Да. Волкодлак. Он странный, говорит так, что едва слова разбираешь.

– Да… Значит ни старик, ни Белый, про меч ничего не сказали? Откель же ты ведаешь про души воинов?

– В темнице, куда меня рипейский колдун заточил, был витязь. Ну… Совсем древний, если не врет. Он сказал, что такой меч был у Кия, по приметам сошелся, вот я и решил, что это тот Кладенец.

– Ррррр… Сейчас чуть ли не каждую оглоблю Кладенцом кличут. Но твой настоящий, это верно. Хотя от этого все еще непонятнее.

– Что не понятно? Я поведал что знал!

– Эх… – устало сгорбился Белоян. – Понимаешь, меч такой должен быть только один. Его сковал человек, наделенный особой силой. И… погиб. Больше такие мечи ковать никому не дано.

– А что, – Микулка даже глаза от удивления выпучил, – есть еще?

– Я же тебе говорил, что колдовскую силу за версту чую. Тот, кто метнулся от терема, имел при себе точно такой же меч.

10.

Даже когда Дива отвела жениха в отведенную для них светлицу, он все не мог успокоится. Кто-то еще… Прямо тут, в Киеве, можно сказать под носом. А если верить волхву, то такого вообще быть не может. Кто этот незнакомец, случайно ли оказался рядом? Связан ли как-то с Заряном? И откуда Белоян столько всего знает, морда медвежья? Понятно, что мудрый волхв, но все же странно. Говорит так, словно всех лично знает… И скорее всего так и есть. Как ни мало было опыта у Микулки, а он уже начал примечать, что люди делятся на два сорта. Одни живут сами по себе, живут ярко, словно огонь в горне горит, эти знают друг друга, потому как их мало и все они на виду. Про таких поют песни, а женщины называют их именами своих детей. Другие живут как живется – работают, кормятся, спят, рожают детей и вообще на них род человеческий держится, но те, первые, водят их за собой, как козу на базар.

Три масляных плошки освещали комнату мягким трепещущим светом, паренек снял перевязь и сбросил меч на стол, устало двинув плечами.